На дне оврага стояли двое парней, а третий — на краю оврага наблюдал, не придут ли фашисты.

Парень в кепке, надвинутой на глаза, копал могилу, а его напарник неотрывно смотрел на расстрелянного. И вдруг он сказал:

— Подожди… Он, кажется… дышит.

Стриженый опустился на колени и прильнул ухом к груди Зимородка. Потом поднялся и сказал:

— Бьется! Где-то далеко-далеко бьется!

Парень в кепке отбросил лопату, подошел к нему и опустился на колени.

— Бьется! — согласился он. — Здесь земля сырая… от крови.

— Что же будем делать?

Парни молча стояли на коленях и смотрели на незнакомца. Сверху, с края оврага, спросили:

— Закопали?

Ему не ответили.

— Надо отнести его подальше. Он ведь мою мать спас, — сказал парень в кепке.

— И двух моих сестренок расстреляли бы…

Он был жив. Изо рта текла тонкая, высыхающая на ветру струйка крови. Это была живая кровь.

— Его надо переправить к доктору Стройло, — сказал стриженый. — Надо раздобыть подводу.

Два парня осторожно подняли на руки полуживого Зимородка.

— Закопали? — спросил сверху стоящий на посту.

— Да он жив! — наконец ответили ему снизу.

Потом по дороге ехала подвода, груженная прошлогодней соломой. Воз был большой, похожий на желтое облако. На возу сидел парень в кепке. Лошадь шла резво, и телега, подпрыгивая на камнях, громыхала коваными ободами.

На переезде через ручей, когда лошадь пила воду, парень в кепке спросил:

— Как ты там? Пить хочешь? Ну, подавай же голос, дружище.

Со стороны казалось, что он говорит сам с собой, потому что вокруг никого не было.

— Может быть, он… кончился? — сам себя спросил парень и погнал лошадь.

Потом им повстречался немецкий патруль. Немец крикнул:

— Хальт! Абвейс!

Парень полез в карман и протянул немцу «абвейс» — пропуск. Немец надел очки. Посмотрел. Вернул пропуск. И вдруг прошил воз дробной автоматной очередью. Возница вскрикнул. Лошадь рванула вправо, воз скатился на обочину и чуть не перевернулся.

Немец стоял на дороге и вытирал очки носовым платком. Очень аккуратный немец: и службу знает, и чистоту любит.

Воз выбрался на дорогу. И снова колеса запрыгали по камням.

Уже в лесу, в чащобе, парень в кепке соскользнул с воза и долго прислушивался, что происходит под соломой: попали немецкие пули в раненого или прошли мимо?

— Эй, парень! Ты жив? А? Ну, отзовись! Отзовись!

Возница забыл о всякой предосторожности. Он кричал на весь лес. Он требовал, чтобы тот, кого он вез под ворохом соломы, был жив. Он кричал и прислушивался. Он обходил воз со всех сторон и прислушивался. Пока до его слуха не донесся слабый стон.

— Жив! — обрадовался парень в кепке. — Жив! Держись… Но, но, пошла! — прикрикнул он на лошадь и побежал рядом с возом.

Дорога в лесу была мягкой, без камней, и телега не громыхала, а как бы плыла по ней бесшумно. И все вокруг было заполнено разноголосым щебетом птиц.

Наконец воз остановился. На небольшом пятачке, среди лопастых елок. Из-за деревьев вышли люди и молча принялись сбрасывать на землю солому. Воз таял. Становился все ниже. А возница и распряженная лошадь стояли рядом и ждали. Наконец последние охапки соломы были сброшены — на дне телеги лежал Зимородок. В его лице не было ни кровинки. И только полоска засохшей крови, как шрам, тянулась от уголка рта до подбородка.

Парень в кепке склонился над Зимородком. И лошадь тоже потянулась к нему и коснулась его щеки мягкой губой.

И тут появился доктор Стройло. Он был таким же, как и в наши дни: те же глаза навыкате, те же сизые волосы. Только спина его не так заметно сутулилась. Доктор осмотрел раненого и спросил:

— Когда?

— Вчера на исходе дня.

— В бою?

— Его немцы расстреляли, — ответил парень в кепке, и вдруг в его голосе появилась твердость: — Доктор, он должен жить!

— Это что ж, приказ начальства? — насмешливо спросил доктор Стройло.

— Это по справедливости.

— Ба! Если бы смерть действовала по справедливости, сколько бы хороших людей ходило по земле.

— Может быть, нужна кровь? — спросил возница.

— Кровь понадобится, — сказал доктор и пошел прочь.

Люди осторожно подхватили Зимородка и бережно понесли его по тропинке, ведущей в чащу, а парень и лошадь пошли за ними.

— Значит, он жив! — сказал Марат.

— Кто тебе сказал, что он жив? — отозвался доктор Стройло. — Разве я тебе говорил, что он жив? Три тяжелых ранения. И еще нога вывихнута. Я его оперировал, а потом отправил на Большую землю в очень тяжелом состоянии… Я не говорил, что он жив, я говорил только то, что знаю.

Доктор поднялся и подошел к большому аквариуму, стоящему на окне, и стал медленно подсыпать корм. И рыбки со всех углов приплыли к плавающему кругу, в который падали крупицы корма.

Ребята все сидели на диване. И молчали. Зимородок приблизился к ним и снова исчез. Он был неуловим. Он уходил из-под пуль. Он поднимался из земли. Он не давался смерти. Но он не был бессмертным.

А доктор Стройло кормил рыбок. И вдруг он сказал:

— Все, что люди сделали на войне, может быльем порасти. Все зависит от вас. Забвение — это ржавчина памяти. Она разъедает самое дорогое. Нужны новые силы, чтобы бороться с забвением. И еще я хотел вам сказать, товарищи следопыты: ищите в себе человека; если найдете в себе хорошего, справедливого человека — жить будете интересно, с пользой.

— Доктор Стройло, — вдруг спросила Зоя Загородько, опустив глаза. — Доктор Стройло, кто вас обидел?

— Меня? Обидел? Ба! — Доктор выкатил глаза на смуглую девочку. — Меня никто не обидел. Жизнью я не обижен. Друзья от меня не отвернулись. Людям я еще нужен. А если встречаются на дороге камни или колдобины, так на то она и дорога. Знаете что, давайте-ка я вас угощу яичницей. Я здорово умею ее жарить.

— Спасибо, — отозвались все трое. — Мы не хотим.

— Не рассуждать! — весело прикрикнул доктор, и сразу у него в руках появилась огромная сковородка, и в глазах зажглись теплые точки. Не каждого молодого можно представить себе стариком, еще труднее увидеть в старике молодого. Но когда доктор Стройло взялся за дело, нежданные гости увидели его таким, каким он был двадцать лет назад и тридцать лет назад. Каким остался навсегда…

Каникулы подходили к концу. В зеленом разливе листвы уже появились первые вестники осени — желтые листья. Дни стали короче. Звезды — крупнее. Вода в реке потемнела.

А трое следопытов все искали Зимородка. Они появлялись в домах у людей, давно сменивших оружие на молотки, кисти, бухгалтерские счеты или на постукивающую палочку пенсионера. Они заставляли бывших воинов вернуться в прошлое и в этом прошлом, на заросших бурьяном тропах, искать следы Зимородка.

Но эти следы не привели красных следопытов ни к живому, ни к мертвому: живой неожиданно оказывался мертвым, мертвый становился живым. И нельзя было поставить точку. Марат и его друзья спешили к Зимородку, как спешат в бою на помощь другу. Он был нужен им, а они были нужны ему. Они отвоевали его у забвения, собирали по крупицам развеянную по свету жизнь, и гордый образ бойца в штатском пиджаке с оторванной пуговицей все отчетливей и ярче возникал перед ними. Но он был недоступен.

В резерве у ребят оставался единственный день, когда на братской могиле в деревне Жуковке соберутся бывшие партизаны.

Ребята ждали этого дня и боялись его.

Услышат ли они свист иволги?

Тетка Алевтина встретила их как старых знакомых:

— Здравствуйте, странники! Может быть, молочка попьете с дороги?

Не хотелось им молока.

— Спасибо. Мы сыты, — за всех ответил Марат. — Не приезжали партизаны?

— Приехали. С вечера человек пять. И с первым поездом трое.