Прежде, чем войти, я перехватил трость и повернул, высвобождая клинок.

Но внутри было тихо, пусто и спокойно. Стояли столы, лежали бумаги, горели масляные лампы и вяло жужжали мухи. Сухонькая леди в старомодном платье с рукавами-буф что-то объясняла клерку, который слушал, кивал и с трудом сдерживал зевок.

Второй служащий подремывал над газетой, и рука его, лежащая поперек листа, позволяла прочесть заголовок: "Кровавое убийство на Сэмпти-стрит"

Я постучал пальцем по столу, человек встрепенулся, поправил съехавшие с хрящеватого носа очечки и сиплым голосом спросил:

— Чего надо?

— Будьте добры. На мое имя должен был быть оставлен пакет. Антуан Анси, Шелли-роуд три.

Сонный взгляд стал еще более сонным, движения ленивыми, а голос сиплым.

— Сейчас…

Отсутствовал он довольно долго, а вернувшись, небрежно бросил на стойку конверт.

К карете пришлось возвращаться бегом. Солнце, еще не поднявшееся над горизонтом, уже успело пропитать воздух жаром лучей.

— А мне папенька почти не пишет, — сказала Минди, помогая забраться в уютное и безопасное нутро экипажа. — А когда пишет, то лучше бы и не писал. Твердит, как заведенный — будь послушной, веди себя достойно и… и раньше ему все равно было, раньше он меня и так любил, а теперь вот…

Я закрыл глаза, уговаривая себя набраться терпения. Письмо от Эмили жгло карман.

Цирк мэтра Марчиолло вырос на пустыре. В центре расправил полотняные крылья огромный шатер, окруженный цветастыми горбами более мелких палаток. Надрывно звенела карусель. Гремели голоса зазывал. Орали осёл и запертые в золоченой клетке павлины. На тугой струне каната выплясывала девица в балетной пачке. Увидев нас, она приветливо помахала рукой, и Адам с гордостью произнес:

— Моя дочь!

Минди глазела по сторонам, охала, ахала и взвизгивала, то и дело дергая меня за рукав. Ей было интересно буквально все и, надо сказать, что в иной ситуации я с удовольствием разделил бы ее восторг. Однако сейчас я испытывал одно желание — убраться поскорее с открытого пространства. И Адам, видимо понимая, насколько неуютно мне под солнцем, шел быстро. Правда, направился он отнюдь не к цирковому куполу, но к квадратному строению, собранному из щитов, поверх которых висели полотна с намалеванными мордами всяческих сказочных существ.

— Наш зверинец, — пояснил он и, хитро улыбнувшись, добавил. — У нас совершенно особый зверинец, мистер Дарроу. Ручаюсь, такого вы еще не видели.

Ну если им понадобился не ветеринар, а механик, то я предполагаю, что увижу нечто в высшей степени занятное. С этой мыслью я нырнул в блаженную темноту прохода и запер дверь на засов. Адам помог избавиться от плаща, принял маску, заверив:

— Уж не извольте беспокоиться, Бакстер тут все правильно сделал…

В лицо пахнуло паром и характерным ароматом разогретого железа. Следом докатились запахи смазки и керосина, свечного сала и оловянного припоя.

Пожалуй, мне здесь уже нравилось.

Еще одна дверь и…

— Добро пожаловать в Великолепный и Удивительный Зверинец Синьора Марчиолло! — хорошо поставленным голосом произнес длинный субъект в твидовом пальто. В одной руке он держал белоснежный цилиндр, в другой — трость, тоже белую. В свете редких ламп тускло поблескивало серебряное навершие, и куда ярче сияли золотые зубы субъекта. — Адам, ты свободен. О, синьорита, Марчиолло рад видеть вас!

Он весьма ловко поклонился, и Минди изобразила ответный реверанс. Она оказалась еще более неуклюжей, чем я предполагал.

— Дориан Дарроу? Механик? Магистр? Вы не представлять себе, сколь велика нужда в ваших умениях! — синьор Марчиолло — а я предположил, что вижу именно его — снова поклонился и, воздев трость к низкому потолку, заговорил речитативом. — Единорог сломаться! Сломаться, представьте себе! Он застыть! Он недвижим! Он извергать пар и масло! И это расстраивать Лукрецию! Лукреция в слезах! Вечернее представление быть сорван! Мы нести убытки, а негодяй Бакстер…

Пока он говорил, я осматривался. Узкий проход между двумя рядами клеток. Лампы, свет которых был приглушен, полагаю, чтобы не тратится на керосин. Звери. Правильно было бы сказать — куклы. О да, они были великолепны, и мастер, сумевший сотворить подобное, заслуживал всяческих похвал и восхищения, но…

— Он двигается! Он двигается! — Минди подпрыгнула, снова дергая меня за рукав. Надо будет сказать, что подобный жест неприемлем. — Посмотри, он двигается!

Они все двигаются.

Раскачиваются на ветвях мартышки, перебрасываясь стеклянным шаром. Их движения точны. Механичны. Напрочь лишены жизни.

Павлин разворачивает расписанный цветной эмалью хвост, словно веер, и складывает точно также. На каждый третий разворот птица вытягивает шею и издает сиплый звук.

Меряет шагами клетку механический леопард, и выгравированные на шкуре пятна глядятся язвами. Вот он поворачивает голову, встречается со мной стеклянным взглядом и скалится беззвучно.

— О да, сеньорита! Чудесато, неправда ли? Но это малость! Малость! Идемте!

Он идет, приплясывая на ходу, говоря и показывая, гордясь тем, что удалось собрать под полотняной крышей. И я иду следом, пытаясь понять, почему же все увиденное — великолепное, почти совершенное — пробуждает во мне ужас.

— Это гарпия! Делать Бакстер. Тех делать мой отец, а эту — Бакстер.

Птица с лицом прекрасной девы расправляет крылья. Медленно запрокидывает голову — и я слышу как шелестят стальные пластины на горле — поет. Ее песня прекрасна, и я на долю мгновенья забываю обо всем…

— Бакстер не знать, что поют сирены. Бакстер не знать, чем сирена друга от гарпия. А вот сфинкс. Я его придумать… и грифон…

Сколько же их? И с каждой клеткой куклы становятся все более и более совершенными.

— Вот последний. Я говорить Бакстер, что не интересно. А он все равно делать.

Лев. Самый обыкновенный лев, какие есть в каждом зверинце. Косматая грива, широкие лапы, желтые глаза… стеклянные глаза. Я моргнул и понял — кукла. Еще одна кукла, но уже неотличимая от настоящего зверя.

Вот она встала, прошлась по клетке…

— Удивительно, правда? — шепотом спросила Минди, прочно вцепившаяся в мою руку.

Отвратительно. Нельзя мешать живое и мертвое. Это противно воле Божьей.

Или я просто завидую чужому мастерству?

С единорога успели снять и шелковую шкуру, и чехол из плотной ткани. Последний, уже постиранный по случаю, сох на брусьях. Сам же зверь стоял, понурив голову и как-то неестественно раскорячив задние ноги. Сверкали золоченые копыта и витой рог, поблескивали маслом литой череп, лопатки и крыловидные наросты на ребрах, прикрывавшие хитросплетение пружин и шестеренок.

— Вы ведь спасете его? — с надеждой спросил Марчиолло, прижимая обе руки к груди.

Не знаю. Прежде мне не доводилось сталкиваться с подобным. Но тем интереснее.

— Инструмент! Свет! Помощь! Только скажите, что надо и я тут же сделать! Лукреция в слезах!

Для начала, верно, следует разобрать экзоскелет.

— Вот ключ! — Марчиолло достал из кармана пальто ключ с длинной шейкой и шестью бороздками, который вставил в отверстие между лопатками куклы. Повернул. Еще раз повернул. И еще. — Видите? Ничего! Пробовать!

Я попробовал. Ключ поворачивался с подозрительной легкостью, внутри же характерно пощелкивало. Что ж, если проблема только в этом, то я справлюсь.

— Пружина слетела, да? — поинтересовалась Минди, стягивая перчатки. — На папенькином мобиле тоже такое случилось… Так, здесь придется снимать все это. Отвертка на четыре?

Без нее знаю. Стоп. Эта женщина не собирается же в самом деле… она собиралась.

— Ты левую, я правую. Так будет быстрее, — сказала Минди, разглядывая мой инструмент. — Надеюсь, ты не против?

Против. И очень против. Но кто меня послушает?

— Тяните! Сильнее! Ну еще немного… а теперь держите. Да, вот так. И пожалуйста, уберите локоть.