Однажды вечеромъ онъ возвращается домой около десяти часовъ, — ранѣе обыкновеннаго, потому что дочь его вотъ уже нѣсколько дней лежитъ больная, и слѣдовательно ему не на что гулять въ тавернѣ. Для пріобрѣтенія денегъ руками дочери онъ первый разъ во время ея болѣзни рѣшается посовѣтовать ей обратиться къ приходскому доктору, или по крайней мѣрѣ рѣшается спросить, чѣмъ она страдаетъ. Была дождливая декабрьская ночь; вѣтеръ дулъ пронзительно холодный и дождь падалъ крупными, тяжелыми каплями. По дорогѣ онъ выпрашиваетъ у проходящихъ нѣсколько пенсовъ, покупаетъ небольшую булку (замѣтьте — онъ заботится о дочери, когда видитъ въ ней орудіе для пріобрѣтенія денегъ) и торопится къ дому съ такой быстротой, сколько позволяютъ ему вѣтеръ и дождь. Между улицей Флитъ и набережной Темзы находится нѣсколько грязныхъ ветхихъ строеній. Къ одному-то изъ этихъ строеній онъ и направляетъ свои нетвердые шаги.

Переулокъ, въ который онъ поворачиваетъ, самый грязный и самый бѣдный. Дома, вышиною отъ двухъ и до четырехъ этажей, окрашены тѣми неопредѣленными красками, какія время, сырость и гнилость сообщаютъ зданіямъ, сооруженнымъ изъ самыхъ грубыхъ и самыхъ твердыхъ матеріаловъ. Окна многихъ домовъ заклеены бумагой; двери попадали съ петель; почти изъ каждаго окна высовывается жердь для сушки бѣлья; изъ каждой комнаты вылетаютъ громкіе звуки брани и ругательствъ.

Одинокій фонарь въ центрѣ мрачнаго двора погашенъ или силою вѣтра, или кѣмъ нибудь изъ обитателей этого мѣста, для того, чтобы жительство его не было доступно для человѣка незнакомаго съ мѣстностью; единственный свѣтъ, подающій на избитую мостовую, выходитъ изъ оконъ комнатъ, принадлежащихъ болѣе счастливымъ обитателямъ, которымъ подобная роскошь еще доступна. Посреди переулка проходило глухое журчанье потока грязи вмѣстѣ съ дождевой водой: вѣтеръ свисталъ между вѣтхими домами, двери и ставни пронзительно скрипѣли на петляхъ, окна дребезжали. Казалось, что каждый новый порывъ вѣтра грозилъ разрушеніемъ всему кварталу.

Человѣкъ, за которымъ мы слѣдимъ, почти ощупью пробираясь въ эту берлогу, безпрестанно попадаетъ въ глубокія лужи и наконецъ доходитъ до послѣдняго дома въ кварталѣ. Двери, или, лучше сказать, остатки отъ дверей, стояли настежь для лучшаго удобства безчисленному множеству жильцовъ. По старой и переломанной лѣстницѣ мужчина ощупью пробрался на чердакъ.

Уже онъ находился въ двухъ ступенькахъ отъ своей комнаты, какъ вдругъ отворяется дверь въ нее и является дѣвушка. Видъ этой дѣвушки болѣзненно изнуренный; его можно сравнить со свѣчей, которую она прикрывала изсохшей рукои.

— Это вы батюшка? спрашиваетъ дѣвушка.

— Кому же еще быть, какъ не мнѣ? грубо отвѣчаетъ отецъ. — Отчего же ты дрожишь? Сегодня я немного пилъ: безъ денегъ не достанешь вина, а безъ работы не достанешь денегъ. Скажи, пожалуста, какая нелегкая приключилась тебѣ?

— Я нездорова, батюшка… я не совсѣмъ здорова, отвѣчаетъ несчастная дочь, заливаясь слезами.

— Я знаю, что ты нездорова, возражаетъ отецъ такимъ тономъ, какимъ говорить человѣкъ, когда онъ принужденъ бываетъ допустить весьма непріятный фактъ. — Тебѣ нужно скорѣе поправляться: ты знаешь, что намъ нужны деньги. Отправдяйся же къ приходскому доктору и скажи, чтобы онъ далъ тебѣ лекарства. Они должны вылечить тебя: они берутъ за это деньги. Чтожь ты стоишь въ дверяхъ? Пусти меня… да что же ты стоишь тутъ? тебѣ я говорю?

— Батюшка, шопотомъ говоритъ дѣвушка, притворяя дверь и заслоняя входъ въ нее: — батюшка, вы не знаете, что Вильямъ воротился назадъ.

— Кто? съ изумленіемъ восклицаетъ отецъ.

— Ради Бога, тише, возражаетъ дочь. — Вильямъ воротился, мой братъ Вильямъ.

— А что ему здѣсь нужно? вопрошаетъ отецъ, стараясь сохранить спокойствіе. — Небось ему нужно денегъ? хлѣба? вина? Ошибся, очень ошибся, если только за этимъ пришелъ сюда. Не туда попалъ, любезный!… Дай мнѣ свѣчу!… дай же мнѣ свѣчу, дура… я вѣдь не трону его.

Онъ грубо выхватываетъ свѣчу изъ рукъ дочери и, входитъ въ комнату.

Подлѣ камина, въ которомъ тлѣлся жалкій огонекъ, на старомъ истертомъ сундукѣ, сидитъ молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати-двухъ отъ роду, бѣдно одѣтый въ куртку и брюки изъ грубой матеріи. Голова его задумчиво склонена на руку. При входѣ отца онъ вздрогнулъ.

— Мэри, запирай скорѣе дверь, говоритъ молодой человѣкъ, весьма торопливо. — Запирай дверь, Мэри. Вотъ такъ. Батюшка, ты, кажется, не узнаешь меня. Мудрено, впрочемъ, и узнать. Много прошло времени, съ тѣхъ поръ, какъ ты прогналъ меня. Ты очень легко могъ позабыть меня.

— Чтожь тебѣ нужно здѣсь? спрашиваетъ отецъ, опускаясь на стулъ, по другую сторону камина. — Чего же ты хочешь отъ меня теперь?

— Убежища, прикрытія, отвѣчаетъ сынъ; — Я въ бѣдѣ — вотъ и все тутъ. Если меня поймаютъ, то непремѣнно повѣсятъ. А если я не останусь здѣсь, то меня непремѣнно поймаютъ. Вотъ вся моя исторія.

— То есть ты хочешь сказать, что ты ограбилъ кого нибудь… или убилъ, не такъ ли?

— Такъ точно, отвѣчаетъ сынъ. — Тебя это изумляетъ?

И вмѣстѣ съ этимъ онъ пристально смотритъ на лицо отца.

Отецъ отводитъ свои взоры и устремляетъ ихъ въ полъ.

— Гдѣ же твои братья? спрашиваетъ онъ, послѣ продолжительной паузы.

— Тамъ, откуда они тебя никогда не потревожатъ: Джонъ въ Америкѣ, а Генри умеръ.

— Умеръ?! произноситъ отецъ, и по всему тѣлу его пробѣгаетъ трепетъ, скрыть который онъ не въ состояніи.

— Да, умеръ, отвѣчаетъ молодой человѣкъ. — Онъ умеръ на моихъ рукахъ: лѣсничій подстрѣлилъ его. Онъ покачнулся назадъ; я подхватилъ; его, и его кровь обагрила мою руку; она лила ручьемъ изъ праваго бока. Спустя нѣсколько минутъ, онъ началъ уже умирать, но вдругъ всталъ на колѣни, на траву, и сталъ молиться Богу. Онъ говорилъ, что «если мать его на небесахъ, то она помолится, за ея младшаго сына, и Богъ услышитъ молитву ея и проститъ его. Я былъ любимый ея сынъ. Мнѣ пріятно вспомнить теперь, Вилль, тѣ минуты, когда она умирала. Я былъ тогда очень небольшой…. Сердце мое разрывалось; помню, что я стоялъ на колѣняхъ, въ ногахъ ея постели, и благодарилъ Бога за то, что Онъ научилъ меня такъ нѣжно любить мою мать, — такъ нѣжно, что поступками своими я ни разу не заставлялъ ее плакать… О, Вилль, зачѣмъ небо отняло у насъ ее!» Его его послѣднія слова; какъ хочешь, такъ и понимай ихъ. Помнишь ли, что въ то самое утро, какъ мы убѣжали, ты до крови прибилъ его.

Сестра молодого человѣка плачетъ; отецъ, склонивъ голову, угрюмо качается взадъ и впередъ.

— Если меня поймаютъ, продолжаетъ молодой человѣкъ:- то привезутъ въ провинцію и повѣсятъ за убійство убійцы моего брата. Безъ твоей помощи, никому не отъискать меня. Конечно, ты можешь отдать меня въ руки правосудія, но до тѣхъ поръ и останусь здѣсь и не выду отсюда, пока не представится случай бѣжать за границу.

Въ теченіе двухъ сутокъ всѣ трое оставались въ жалкой комнатѣ, не высовываясь за дверь. На третій день дочери сдѣлалось хуже, и скудныя крохи пищи, которыя оставались у нихъ, всѣ вышли. Необходимость побуждала кого нибудь вытти со двора; по той же необходимости, выборъ палъ на отца, и онъ выходитъ съ наступленіемъ ночи.

Онъ достаетъ лекарства для дочери и собираетъ подаяніемъ немного денегъ. На возвратномъ пути ему поручаютъ посмотрѣть за лошадью, онъ получаетъ за это полъ-шиллинга: и запасъ его становится весьма достаточнымъ для поддержанія семьи дня на два или на три. Но ему нужно проходить мимо знакомой таверны, и онъ невольно останавливается передъ ней; потомъ снова: идетъ впередъ — потомъ обращается къ ней; еще разъ останавливается — и наконецъ рѣшается заглянуть въ нее. Двое мужчинъ, которыхъ онъ не замѣтилъ, слѣдятъ за нимъ. Потерявъ надежду отъискать преступника, они хотѣли уже удаляться, но нерѣшительность въ прохожемъ привлекаетъ ихъ вниманіе, и когда несчастный отецъ входитъ въ таверну, они слѣдуютъ за нимъ.

— Не хочешь ли, пріятель, выпить со мной? говоритъ одинъ изъ мужчинъ, предлагая рюмку водки.

— Да кстати и со мной, говоритъ другой мужчина, наливая вторую рюмку, вслѣдъ за тѣмъ, какъ кончилась первая.