Судьба оказала большую услугу правительству республики, остановив его выбор на «Эребусе II», который был совершенно готов и снаряжен для полярной экспедиции. В действительности капитан Барко, покрытый славой, но совершенно разоренный предыдущими плаваниями, добился субсидии у финансиста Жана-Поля Ривье, лишь согласившись сочетать свои научные цели с более практическими, конкретизированными в грузе серы.

По некоторым признакам, обнаруженным во время предыдущего плавания, около 82 параллели, к югу от вулкана Террор, существовала золотоносная жила. Вот почему кроме научного персонала «Эребус II» принял на борт четырех горных инженеров; вот почему под проницательными взорами Лефебура люки поглотили целое рудничное оборудование: бараки, взрывчатые вещества, переносной мост, экстракторы, рельсы, локомотивы и вагонетки Дековиля.

Когда по улыбкам присутствующих он увидел, что все в курсе дела, капитан Барко добавил:

— Господа, мы не только обогатим судовладельца, на что мне пришлось согласиться, чтобы получить возможность вернуться к полюсу, мы сделаем лучше того… Мы спасем кредитоспособность нашей родины, мы восстановим богатство Франции. С завтрашнего дня мы начнем грузить желтые камешки острова Фереор.

За ночь погода улучшилась. К утру дождь перестал, но черные тучи, гонимые норд-остом, все еще цеплялись за снежную вершину.

Предпринятое на рассвете круговое плавание у острова Фереор дало нам возможность лучше рассмотреть его геологическое строение и найти на западной его стороне удобное для высадки место.

Каменистая часть болида, выдающаяся над поверхностью океана, как цоколь, на котором покоился золотоносный конус, не была одной целой массой и не на одном уровне.

Можно было подумать, что это две гигантских плиты с соединенными концами, наклонные в противоположные стороны, будто линия соединения их — шалнер — подалась под тяжестью конуса, так что черные утесы в несколько сот метров вышины на южном берегу, к которому мы подъехали, постепенно опускаясь, исчезали под волнами у самого «шалнера». Потом они подымались симметричным склоном к северу, но в промежутке открывалась брешь, шириной в двадцать четыре метра и глубиной в двести метров, нечто вроде бассейна с тихими водами, защищенного от ветра, продолжением которого служила трещина приблизительно с полкилометра, доходящая до самого основания вершины.

В отверстии этого V чудовищные кровавокрасные склоны, снежная вершина которых была скрыта облаками, показались нам еще больше, чем накануне. Нельзя было ошибиться: в этих утесах желтые камешки всех размеров врезались, как кремень.

— Самородки! — сказал вполголоса Грипперт, указывая на них.

Никто не ответил. Странная тоска охватила весь штаб, собравшийся на верхней палубе; среди гробового молчания прозвучали слова команды и были произведены необходимые маневры.

Не без труда (пользуясь трещинами и выпуклостями железных берегов) удалось наконец укрепить «Эребус II» при помощи четырех канатов, предохраняющих его от сноса приливом. Левый борт судна находился всего лишь в трех метрах от края утесов, представлявших собой как бы естественную набережную; при помощи мостков установлено было сообщение с берегом— в ожидании прокладки подвижного моста для переноски материалов.

Отряд в десять человек, вооруженный кирками и лопатами, высадился первым, и боцман повел его в разведку. В свою очередь сошли с судна четверо инженеров, Грипперт и я, в сопровождение обоих капитанов.

В это время произошло замешательство. В глубине бухточки, при входе в овраг, красный ручей, как и накануне в ущельи, катил самородки по хлористому, грязному золотому руслу. Придя туда, все десять матросов побросали свои инструменты и ринулись собирать золото.

Видя это, их товарищи, оставшиеся на судне с остальными чинами штаба, с громкими криками стали требовать, чтобы их также спустили на сушу. Мы были встревожены и остановились. Но Лефебур, став на мостки, выхватил револьвер, угрожая раздробить череп первому, кто осмелится сойти с судна. Ему удалось сдержать людей и расставить их на покинутые посты.

Мы двинулись дальше, и капитан Барко сделал строгий выговор матросам, которые на берегу грязного ручья набивали свои карманы самородками.

Ему удалось внушить им, что настоящая жила гораздо дальше, над бухточкой, в этой красной стене, в которой самородки были вкраплены, как миндаль в фантастической нуге.

Собранные и увлекаемые боцманом, люди подобрали кирки и лопаты и гимнастическим шагом бросились вперед, громко стуча каблуками по железному грунту.

Мы, прочие, «цивилизованные», проявляли больше самообладания и сдержанности. Но, признаюсь, я чувствовал себя очень смущенным, щекотало горло, было какое-то абсурдное желание плакать и смеяться. Я видел уже себя обладателем несметных богатств и мысленно отдавал их Фредерике.

Инженеры возбужденно рассуждали о кубатуре, цепкости и относительном содержании хлористого металла и чистого золота: километры, кубы и миллионы тонн не сходили у них с языка; все четверо ожесточенно спорили, жестикулируя и размахивая руками, как пьяницы.

Де-Сильфраж и капитан Барко шли молча, сосредоточенные, с изменившимися чертами; крепко стиснутые губы придавали их лицам выражение решимости и гордости. Первый, не оставив вчерашнего намерения, принес с собой знамя, древко которого глубоко погрузилось в илистое хлористо-золотое русло красного ручья.

Равнодушнее других, кажется, был Грипперт. Чудесные золотые Альпы интересовали его не более, чем железный пейзаж, оба склона которого величественно распростерлись слева и справа отвратительной и скорбной пустыней, теряющейся в тумане вдали. Минералог с удовлетворенной улыбкой собственника обнимал любовным взором «свой» болид, делая на ходу заметки для будущего доклада.

Идя к стене по наклонным берегам красного ручья, мы встречались глазами, и какое-то смущение заставляло нас опускать взоры, которые золото влекло непреодолимо, как какое-то бесстыдное и в то же время соблазнительное зрелище, и мы тщетно старались принять «непринужденный» вид.

Но когда мы, наконец, достигли цели — хотя подобное количество золота, исключая всякое покушение эгоистического хищения, довело наше опьянение до чистого, так сказать, бескорыстного состояния, — все без исключения ощутили потребность поднять самородок (один единственный, но покрупнее) и положить его себе в карман на память.

Нам, впрочем, стоило только нагнуться. От дождя и даже соленого морского воздуха скалы хлористого золота как бы растворялись и превращались в тестообразную массу; целый слой самородков лежал уже у подножия стены под углублением, образовавшимся при плавлении их породы, совершенно как камешки у подножия скал.

Из какой-то стыдливости мы держали эти золотые камешки в кармане куртки и взвешивали их, мускульным удивлением чувствуя, что эти осколки, умещавшиеся в ладони на вытянутой руке, весят несколько кило. Это тайное прикосновение, гладкое и холодное, как бы напитало нас потенциальным блеском золота.

У матросов инстинкт определенно брал верх. Колоссальные размеры россыпи не внушали им практического отвращения к «презренному металлу». Этим только были предотвращены споры и драки, которые были бы неизбежны, если бы золота оказалось меньше. С радостным рычанием удовлетворенных животных, с бесконечными богохульствами, дикими взрывами хохота или молчаливым ожесточением они хватали самые крупные самородки (некоторые весили от 70 до 80 кило) и обеими руками, прижимая к груди ношу, бегом относили ее подальше в сторону и складывали каждый свою кучу.

Понадобилось энергичное вмешательство начальства, чтобы вернуть матросов на борт и добиться от них и их товарищей работы менее примитивными способами. Я подозреваю даже, что боцман спекульнул— средство не предусмотренное уставом, но оказавшееся действительным, — на жадности, внушив матросам, что работа будет легче и продуктивнее, если они будут пользоваться при разработке орудиями, что они ничего не потеряют, если, позаботятся о том, чтобы припрятать несколько тонн добытого золота, и перенесут его в помещение команды, как личный заработок последней.