– Утром и после роботы два-три часа мы тренируем летунов. Этих птиц мы называем «летунами». Тех серых, что на улице, – «крысами». Хорошо мы придумали? – спросил Рокко гордо. Дженни любовалась взлетающими птицами, вспыхивающими на солнце белыми перьями на концах крыльев. Отдельные голуби слились в одну, летящую клином стаю, дружно взмывали ввысь и кружили в синем небе. Габриель, как ястреб, хищно смотрел на Дженни.

– Как прекрасны они в полете! – девушка улыбнулась мальчику.

– Мы устраиваем голубиные соревнования три-четыре раза в неделю, а летом каждый день. Правда, Гейб?

– Что это за соревнования? Гонки? – Дженни холодно посмотрела на Габриеля. Он стоял, скрестив на груди руки, говорил короткими резкими фразами.

– Нет, не гонки. Другое. В Италии этим занимаются много веков. Две стаи голубей из соседних голубятен гоняются в небе друг за другом. Через некоторое время хозяева бросают корм, свистят и машут своими флажками. Летуны опускаются. Некоторые птицы забывают, где живут. И улетают с чужой стаей в чужую голубятню. Игра заключается в том, чтобы твоя стая привела домой как можно больше чужих птиц.

– Иногда летом к нашей стае прибивается сорок, а то и пятьдесят голубей в неделю, – сообщил Рокко, держа руки за спиной. Он и сам-то напоминал гордого голубя. И вдруг Дженни увидела, что он – точная копия Габриеля, только меньшего размера. Хотя цвет глаз и волос мальчика несколько светлее, сходство было необычайным, особенно губы, подбородок и широкие плечи. Ей хотелось взъерошить мальчику волосы, но она сдержалась.

– В субботу мы играем против кривого Джека. Посмотрите, вон его голубятня, через четыре крыши. Вы придете? – спросил он.

– Хотелось бы прийти, Рокко, но я уже буду далеко отсюда. Скоро приедет дядя Эвальд, может быть, даже сегодня и заберет нас в Айову… Мне пора идти к детям. – И, не взглянув на Габриеля, Дженни ушла.

Агнелли хмурился и злился на себя. Больше всего на свете – даже больше утреннего кофе – ему хотелось смотреть на Дженни. И он тоже ушел с крыши.

В кухне Дженни увидела Велентайн и Веронику, крепко спавших на придвинутом к кухонной плите обеденном столе. В маленькой спальне гукал и размахивал ручками Эллис, а Ингри пела ему песенку. Улыбаясь, девушка пошла к детям, как вдруг Габриель схватил ее за руку.

– Прости меня, Дженниланган, за мои слова. Иногда я бываю… очень вспыльчив и несдержан. – Сейчас у него был жалкий, берущий за сердце вид, глаза виноватые и умоляющие. – Ты простишь меня, а?

– Конечно, прощаю. Забудьте о своем оскорбительном поведении, мистер Агнелли, – сказала Дженни, улыбаясь.

Он видел, что улыбка неискренняя. Вскинув руки, Габриель сцепил их с громким хлопком, резко повернулся на каблуках и удалился, что-то невнятно бормоча себе под нос. Проснувшиеся девочки, весело блестя черными круглыми глазами, с любопытством наблюдали за ними.

– Надеюсь, – бросила ему вслед Дженни, – Фиамма всегда поймет и простит вас, как и я. Конечно, ей труднее, она будет привязана к вам навсегда. Я ухожу отсюда сию же минуту. Спасибо за все, что вы сделали для меня. Arriverderei, а? Как мой итальянский? – спросила она насмешливо и вышла из комнаты, сопровождаемая жалобными стонами мужчин и хихиканьем девочек.

– Дорогая Дженни, такая худенькая, такая хорошенькая, нежная, как птенчик, обещай, что вернешься к нам, если твой дядя не придет сегодня в порт. Пожалуйста, или я умру от беспокойства, – уговаривала София, молитвенно сложив руки. – Оставь здесь свои узлы и корзинки. Если дядя Эвальд придет, вернешься за ними и попрощаешься с нами.

– Она стройная, София, а не худая, – поправил тетю Габриель. – Она говорит, что ты похожа на дуб. Дженни похожа на белую березу, которая гнется под ветром, но не ломается, а снова поднимается – гибкая, высокая. Она проворная, как синичка, упрямая, как осел. Она поступит, как захочет, и неважно, что ты говоришь. – Габриель, мрачный и задумчивый, сидел у кухонного стола, перед ним стояла нетронутая чашка остывшего черного кофе. За два дня его лицо покрылось густой темной щетиной, от уголков усталых глаз разбегались морщинки, но вокруг шеи обвивался, как обычно, красивый вязаный шарф.

Сегодня Дженни надела простое темное платье с чистым белым воротником и манжетами, высокие ботинки на шнурках, старенькие, но аккуратные и ухоженные, шляпку с узкими полями. Вокруг тульи был завязан цветной шарф – единственное яркое пятно в туалете, кроме золотистой косы. Медея кормила коровьим молоком из бутылочки с соской малютку Эллиса. Ингри топала маленькими ножками по кухне вслед за котом и что-то бормотала по-шведски, вставляя английские и даже итальянские слова.

– Иди ко мне, gato, иди, котик, – напрасно звала она его, но кот упорно не давался ей в руки.

– София, тебе нечего беспокоиться о Дженни, – уныло продолжал Габриель. – Эта женщина красива и говорит по-английски. Она обойдется в Америке и без твоей, и без моей помощи. Послушай меня, Дженниланган, – сказал он убедительно. – София хочет быть мамой для всех в этом мире, заботиться обо всех. Почему бы не оставить у нее детей и старуху, пока дядя Эвальд не соизволит показаться в Нью-Йорке? Даю слово, не подойду к тебе и на пушечный выстрел. У меня вспыльчивый характер, но я больше никогда не обижу тебя. Если только из-за этого ты так торопишься уйти от нас…

– Боже мой! Габриель, неужели ты ведешь себя с леди непорядочно? Ты берешь дурной пример со своего друга Мика Мейхена. Дженни, наш Гейб – хороший мальчик, ясный, как солнце, но иногда он совсем не думает о том, что делает, – София погладила племянника по голове, и он сразу стал похож на маленького мальчика, у которого большие проблемы. И гнев Дженни стал ослабевать. – Дженни, скажи мне, если он когда-нибудь еще попробует тебя поцеловать, я задам ему трепку. О'кей?

Дженни и Габриель обменялись осторожным взглядом. Ее до глубины души тронуло выражение страстного желания, которое она прочла в его глазах, но она ничем не могла помочь ему. Неважно, насколько сильно ей хотелось, хотя бы на время почувствовать себя снова в кругу семьи, ощутить тепло и ласку, заботу Софии. Но она не могла остаться пол одной крышей с Габриелем Агнелли – слишком велико искушение. Этот мужчина погубит ее, уведет от цели, усложнит ее положение. Ее план – уехать на ферму в Айову, причем без него. Медея и София о чем-то болтали по-итальянски. Дженни решительно подошла к Габриелю и опустилась на скамью рядом с ним.

– Ты знаешь, что я не могу остаться здесь. Я не могу разделить свою судьбу с твоей, даже ненадолго. Я слишком… сильно привязываюсь к тем, кого люблю. Если бы все было иначе, если бы ты был свободен, Ангел Габриель…

– Но я не свободен. Дело чести и… искренней привязанности между мной и Фиаммой. Мы вместе играли в детстве, вместе росли и взрослели. Но, Дженни, даже если бы я был свободен… – Он улыбнулся чувственно… но с сожалением. И снова девушка поразилась, насколько сильна его власть над ее бедным влюбленным сердцем.

– …Если бы ты был свободен, – повторила Дженни, имитируя его страдальческий тон, – я могла бы рискнуть, несмотря на то, что у нас разные мечты и стремления. Но как бы там ни было, я могу только одно ответить тебе, Габриель – чао. Я тебя никогда не забуду, – она ласково коснулась губами его щеки.

– Ты хочешь сказать, что иногда будешь вспоминать меня?

Дженни кивнула. Габриель чуть пожал плечами и улыбнулся, сначала неуверенно, потом широкая улыбка озарила его лицо. Он стремительно вскочил на ноги, поцеловал Дженни и счастливо рассмеялся.

– Боже мой! Боже мой! – простонала София и закатила глаза. Медею, загадочную, как сфинкс, совсем не удивила разыгравшаяся на ее глазах сцена. Она несколько раз кивнула головой и занялась Эллисом, который интересовал ее больше, чем все остальные.

– Вот так, да? Хорошо, – пробормотала старушка со странной улыбкой. «За ночь ее английский стал богаче на несколько слов,» – подумала Дженни.