— Вас можно поздравить? — спросила она. — Чари, девочка, закажи нам что-нибудь на свой вкус…

Она сильно изменилась, подумал Ринальдо, садясь. Нервы расслабились в глуши. Раньше она ни за что не обнаружила бы волнения… Да раньше она и не стала бы волноваться. Подумаешь…

— С чем поздравить? — спросил Ринальдо, жадно рассматривая ее лицо. Она настолько изменилась, что смутилась, отвела взгляд, оправила воротник, подняла его, чтобы не видны были плечи. Чари стояла сзади и наблюдала, не дыша.

— Ну как же, — произнесла Айрис. — Дело запущено. Третий корабль пошел.

— А, — сказал Ринальдо, — ты об этом… — На стене висело стереофото молодого Чанаргвана, времен Школы. Ослепительная улыбка, блестящий комбинезон в обтяжку, в руках — охапка полевых цветов, на заднем плане — небо с кучевыми облачками. — Да, мы не зря потрудились. Теперь можем позволить себе ежедневные старты, а в будущем — до трех-четырех стартов в день.

— Я поздравляю, — сказала Айрис. — Чан тебе здорово мешает?

— Нет, что ты… Я привык.

— Чари, я же просила сделать нам ужин.

— А… А что вы любите? — нерешительно спросила Чари из-за спины Ринальдо. Ринальдо всем корпусом повернулся к ней.

— Я всеядный.

— А больше-больше всего?

— Да как сказать… — он покосился на Айрис. Он забыл, что он любит. Ему некогда было колдовать над меню. Как правило, он что-то доказывал кому-то и во время ужинов, и во время обедов, и во время завтраков тоже…

— Ты не помнишь, что я любил больше-больше всего? — спросил он.

Айрис пожала плечами. Вот эти плечи… Он попытался вспомнить, но не смог-только здоровенные коричневые пальцы Чанаргвана померещились ни с того ни с сего на белой, слегка украшенной веснушками коже.

— В такую жару ты даже на ужин запросил бы окрошку или свекольник, бокал грейпфрутого сока и кусок буженины. Не знаю, как теперь, у тебя всегда были странные вкусы, и они так часто менялись…

— Ты так считаешь? — искренно удивился Ринальдо. — Мне казалось, что у меня вовсе не было вкусов, а уж если бы и нашелся один-два, так на века.

— Тебе только казалось. На самом деле ты был очень привередлив, — она улыбнулась. Ее губы уже перестали дрожать.

Вот эти губы…

— Я поняла, — сказала Чари робко. — Я пошла, да? Так оставите?

— Разумеется, — ответил Ринальдо, снова повернувшись к Айрис. Айрис тщательно изучала платье у себя на коленях. Принялась разглаживать его ладонью. Чари вышла.

— Ты зачем приехал? — спросила Айрис, не поднимая глаз.

— Просто так, — ответил Ринальдо и половинчато улыбнулся. — Захотел увидеться, а теперь есть свободное время…

Это была неправда. Он приехал не просто так. Третий корабль погиб, несмотря на ночную проверку, взорвался, как и первые два, и на нем были убиты еще сто тысяч человек, тщательно отобранных переселенцев. Он приехал сюда, оттого что у него не было больше ни грамма сил. Он приехал вспомнить. Воскресить. И вновь полюбить, и вновь возненавидеть. Он давно уже не любил и не ненавидел, а только спасал. И теперь спасать, не любя, не хватало сил.

Она чувствовала его взгляд, но вскинула глаза, чтобы удостовериться, и опять сразу же опустила. Вот эти глаза…

— Как ты смотришь…

— Как? — спросил он.

— Сама не знаю… Ты ведь так и остался один?

— Это не совсем верно. Просто я даже не помню, как там кого звали. Это было давно, в первые годы после госпиталей.

Она медленно покивала.

— И то слава богу… Детей нет?

— Нет.

— Потому ты и украл у нас Дахра?

— Я никогда ничего не крал, Ай… даже безделушек. Тем более того, что мне было дорого.

— Что?

— Ну… я говорю, украсть то. что любишь, куда труднее, чем то, что безразлично… ты так не считаешь?

Она покачала головой. Волосы ее мягко заколебались, вьясь вокруг головы, ластясь к маленьким тугим ушам — вот эти уши…

— Что за вздор! Я просто не могу понять твоих истин, Ринальдо. Сколько же мы не виделись?

— Двадцать три.

— Двадцать три… С ума сойти. Отослал Дахра черт-те куда и пришел за Чари?

— Разумеется, нет. Она не слышала.

— Как ты мстишь. Сколько злобы, сколько ненависти, боже мой… Неужели можно так — двадцать три года любить и желать зла издалека?

— Не знаю, — честно сказал он. — Про зло — это, разумеется, ерунда, а любить… Просто мне без тебя как-то скудно, понимаешь?

— Скудно, — задумчиво повторила она. — Понимаю…

Она не понимает, подумал Ринальдо. Она знает лишь свое «скудно» — Чан в Совете, Чан в коорцентре, Чан в рейсе, Чан с друзьями, Чан у любовниц… потом налетит вдруг — топот, смех, крик, грай, жестокая ночь; хриплый, нечеловеческий клекот и корчащаяся истома смертельно сладких судорог, а поутру — следы зубов за ушами, на груди, алые пятна его исступленных поцелуев и теряющаяся в голубом сиянии неба точка улетающего орнитоптера. И снова — Чан в Совете… Разве это скудно? Это просто смешно.

— Почему ты тогда отпустил его?

— Не юродствуй. Он и так медлил, сколько мог, боялся меня обидеть. Он же добрый.

— Да, я помню.

Она яростно оскалилась.

— Ты можешь не верить! Ты всегда ненавидел его!

— А почему ты разрешила ему теперь снова прилететь?

— Не твое дело!

Второй курс был критическим для Чанаргвана. Ринальдо помогал ему, как мог, но Чан уже совершенно не в состоянии был заниматься, он был на грани исключения из Школы и только клял судьбу. Ринальдо делал его задания, а Чан сидел рядом и клял судьбу. И тогда Ринальдо отказался что-либо делать и стал говорить: «Бездарь! Ты никогда не оторвешься от Земли, разве что пассажиром! Тебе пасти коров!» Чанаргван возненавидел его, и Айрис возненавидела тоже: «Как ты можешь сейчас! Ему же плохо, неужели ты не видишь? Подлец!!» Только на злобе к Ринальдо Чанаргван выправился, только чтобы доказать ему и всем, и самому себе, что Ринальдо не прав, что Ринальдо не настоящий друг — тогда они еще оперировали подобными формулировками. Через полгода Чанаргван стал первым курсантом Школы, и тогда Ринальдо, донельзя радовавшийся за друга, которого он пусть драконовскими мерами, но все же вытянул, хотел было рассказать и помириться, но попал в аварию на тренажере. Авария была редчайшей и крупной, Ринальдо так и остался полукалекой на всю жизнь, но слава подлеца, бросившего друга в самый тяжелый момент, укоренилась, и Ринальдо не мог ничего объяснить, оттого что почти год валялся по больницам, а потом все уж и забыли, почему Ринальдо подлец, — просто на таких, как он, нельзя положиться.

Почему он так слушал Чанаргвана? Наверно, оттого, что был слаб, был рабом от природы, его тянуло к сильным и уверенным, и даже не к ним, а хотя бы под них… Под идущих с улыбочкой по бревну, перекинутому через пропасть… Быть хоть чуть-чуть нужным тем, кому он всегда так завидовал и кем он никогда не мог стать…

— Ты совершенно не изменился, — отчужденно сказала Айрис и опять принялась утюжить платье. — Только с виду подгнил…

— Это не совсем верно, — мягко ответил он.

— Верно. Что я, не вижу?

Помолчали. Из соседней комнаты раздавалось мурлыканье Чари.

— Что-то дочка там колдует долго… — пробормотал Ринальдо, и Айрис встрепенулась.

— И почему к тебе так липнут наши дети? Дахр не отходил, а на отца… да и на меня в последнее время волком смотрел… теперь Чари — глазища во, рот варежкой…

— Они мне доверяют.

— Вздор! Не знаю, как там Дахр, но о каком доверии может идти речь между мужчиной и женщиной?

Бедная девочка, подумал Ринальдо об Айрис. Сгорела…

— Ты выглядишь старше своих сорока… сорока шести, — она исподлобья блеснула на него взглядом. — Ты еще мужчина?

Ринальдо с изумлением почувствовал, что его кожа стала как-то горячее, будто собиралась покраснеть. Стало даже смешно. Он улыбнулся.

— Идите есть! — крикнула Чари, растворив дверь. В комнату пахнуло вкусным. На Чари была теперь какая-то коротенькая полупрозрачная хламида и воздушный, совершенно прозрачный синий шарф чуть ли не до колен.