— Это Мишель, он тоже рисует.

Мальчик протягивает мне руку, влажную от дождя и смазки.

Сквозь открытую дверь я вижу Беатрис, улыбающуюся мне меж двух створок тени.

На службе, в маленькой церкви, священник умывает руки маленьким певчим; запах воды смешивается с запахом ладана; он, такой нескладный, стоит, выпрямившись рядом со мной, громко дышит и говорит мне на ухо; стоя за нами, на нас пялится чета Б.; ой, я сейчас рассмеюсь. Он нарочно подставляет голову под исходящие из витража лучи, и вот его лоб и щеки окрашиваются желтым, зеленым, красным и синим. Потом он выпрямляет голову, снова принимает сосредоточенный вид, надувает губы и морщит лоб. Я люблю его таким, чудной парень!

Дети на возвышении задвигались, книги захлопали, стулья заскрипели.

Этой ночью мы долго гуляли, он говорил без умолку, потом прильнул ко мне и обнял меня за плечи, прижал к себе, он меня любит… а может, не любит, мы останемся друзьями, он там скучает, он придет, у меня красивая фигура, мы знакомы, я — подружка Аурелиана…

Он хочет обрести здесь Париж и… и Аурелиана.

На бульваре — музыка, музыка… мы просто друзья.

Еще не остывшая от своей мечты, она сжала ладонь Роже, они медленно вышли из церкви.

Дождь перестал.

— Подождем конца службы у портика, я хочу показать тебе деревню.

Он всегда смотрит на меня с улыбкой, внешне он внимательно меня слушает, но он не принимает меня всерьез, или он знает о том, что происходит между мной и Аурелианом.

Нет, он не может этого знать, Аурелиан ему не скажет, тогда отчего эта улыбка? Почему он не возьмет меня за руку, не обнимет за плечи? Теперь это было бы так просто.

Он молчит, рассеяно выслушивая едкие характеристики, которые она дает обитателям окрестных домов, он все молчит, лишь улыбается.

В ответ, надев доспехи холодности и вооружившись целомудрием, она ускоряет шаг.

Знакомый мальчик окликает ее, осыпает расспросами, берет под руку, отдаляет от Роже.

Мальчик заговорил об одной подружке Роже, которую он встретил на маскараде, он влюблен в нее, он расспрашивает о ней Роже.

Теперь Нина терпит крушение, она плетется за мальчиками, как утопленница.

После службы я провел ее по магазинам, она купила яиц, лакрицы и рыбы, я тащил сумку, она загружала в нее свертки; ее волосы не раз касались моих, когда мы вместе склонялись над покупками.

Я был готов обнять ее, завалить на ящики с фруктами и целовать до безумия в душном и терпком воздухе магазина.

На улице проезжавший грузовик окатил нас с ног до головы, мы со смехом вскочили на тротуар, и тут я заметил, что обнимаю ее за плечи.

Ее лицо было забрызгано грязью; несмотря на мои указания: повыше, пониже, налево, направо, она не смогла оттереть ее, тогда я взял ее руку и стал водить ею по ее лицу.

В этот момент она стала какой-то молчаливой, важной, приблизилась ко мне.

Дрожа всем телом, я обнял ее руками за талию, она, встряхнув волосами, откинулась назад.

Снова пошел дождь.

Шутливый заговор ее родственников сделал нас героями торжественного обеда. От меня даже потребовали рассказа о нашей первой встрече; Нина сидела напротив, раскрасневшаяся, но мне удалось сохранить самообладание.

После обеда она предложила прогуляться и, кажется, была довольна, когда все отказались.

Она поднялась в свою комнату, пробыла там несколько минут и, пока я напяливал на себя тяжелое от дождевой воды пальто, возникла передо мной, такая хрупкая, в черном платьице и кожаной куртке.

На мосту через Луару она, поскользнувшись, вцепилась в мой рукав.

Она дрожала, она знала, что это будет самая долгая прогулка ее юности.

Когда мы проходили мимо последнего деревенского дома, маленькой гостиницы с беседкой, освещенной витой гирляндой, она рассказывала об одном мальчишке из их детской кампании.

— Особенно один — он все время терся об меня, плавал рядом и…

— И?..

Она покраснела, от реки доносились крики пловцов.

— А здесь я писала стихи, я тебе покажу их в Париже.

Несколько молодых людей, несмотря на поздний час, еще купались в реке, за тянувшимся вдоль берега виноградником виднелись их белые спины.

Луна, полная этой ночью, освещает уходящий за горизонт изгиб реки.

Зажглись огни домов, залаяли деревенские псы.

На мостках полощет белье припозднившаяся прачка.

Мы идем далеко в поля, далеко в ночь, далеко в глубь души.

Она внезапно останавливается.

— Я устала.

Мы уселись рядышком на обочине, перед нами луна — тема для разговора.

Нина легла, раскинув ноги.

Я остался сидеть. Сбросить пальто, лечь рядом с ней, пронести белую ладонь над ее шей — и вот я на ней, сжимаю ее в объятьях. Я сижу, луна, луна, эта чертова луна.

Нина что-то говорит о влюбленных под луной, а я сижу.

Я рассказываю ей о моих прежних сожалениях и страданиях.

Он не смеет, Аурелиан любит Нину, и она еще, быть может, его любит.

Чтобы умерить свой страх, свои желания, он говорит без умолку, она отвечает ему слабым, усталым голосом, словно больная.

Они встают, он тянется к ней, их губы совсем рядом.

Мне стало страшно, я был не готов, ты меня застала врасплох, я напуган.

Мы вдвоем в этом пустынном поле, ночью, под обольстительной луной, твои глаза в моих, ты, твое тело, твое дыхание, так близко, я испугался — и вот, потерял тебя.

Ты знаешь, как я тебя любил, знаешь, ты, может быть, тоже немного меня любила.

Но когда мы вернулись на реку, мне кажется, ты что-то уже решила для себя.

А вот и велосипедисты.

Они вылетают из тумана в лощину, как разноцветные насекомые.

Первая гонка в этом году.

Беатрис замечталась о чем-то, перед нею проходит парень в синей блузе, торговец сластями, он разглядывает мои ноги и подмигивает приятелю.

Он подходит ко мне.

— Не хотите ли прогуляться после заезда?

Он очень молод, губы плотные, волосы черные и длинные.

Другой присел на основание креста рядом с Беатрис и теперь пытается защитить ее от дождя полой черной кожаной куртки.

Этот мальчишка-торговец мне нравится.

С криками «Кому конфеты!», «Кому карамели!» он исчез в толпе.

Беатрис все мечтает. И о чем она может мечтать?

Парень гладит ее по плечу.

Проехал последний гонщик, толпа рассеялась, мой торговец бежит ко мне с пустой корзиной в руке.

— Ну, вы идете?

Он небрежно берет меня под руку и ведет по дороге, в туман.

— Вы правда хотите прогуляться со мной?

Он смотрит на меня, пожирает глазами, обвивает руку вокруг моей талии и прижимает к себе; несколько мгновений мы стоим на обочине, обнявшись в тумане, он жадно целует мой рот, шею, мы привстаем на цыпочки, мокрая трава обвивает наши голые ноги.

— Сколько тебе лет?

— Как тебя зовут? Меня — Жан.

Мне хочется оттолкнуть его, убежать, я — шлюха, шлюха…

Но туман, дождь, трава, этот мальчик рядом, такой нежный, такой сильный…

Мы идем по дороге между ивами, Жан вталкивает меня в сарайчик, открытый всем ветрам, на двери — обрывки афиши Дюбонне.

Жан бросает свою корзинку, пол сарая ничем не прикрыт, только куча тряпок и охапка соломы у входа.

Жан разбрасывает их ногой, утаптывает и подталкивает меня к этому грязному ложу.

Весь красный, он стоит передо мной.

— Ты правда хочешь? Да?

Грубые пальцы подростка раздевают меня; по мере того, как я обнажаюсь, его лицо становится пунцовым.

Несмотря на холод, я не дрожу, я не дрожу.

Он снимает рубаху.

Когда Нина со своим маленьким торговцем исчезли в тумане: