Ингхэм резко почувствовал, как сильно угнетает Ину трагедия Джои, всю ту тоску и боль, которую болезнь брата причиняла ей всякий раз, когда она смотрела на него или думала о нем — даже в самые счастливые моменты. А теперь еще эта загадочная, возможно неразрешимая проблема чрезмерной привязанности к ней Джои. И эта тяжесть, эта боль, словно маленький хищный зверек, взобралась Ингхэму на спину, пригнула вниз, вонзив в тело свои острые когти. Он резко вскочил с постели.

Его охватило желание немедленно ехать к Ине, успокоить ее, сказать, что они поженятся, остаться с ней до утра, строить с ней планы на будущее, думать о том, чем они займутся, когда их тунисский период закончится. Он посмотрел на часы. Три восемнадцать. Пустят ли его в отель? Разумеется, пустят, если как следует постучать в дверь. Не рассердится ли она? А может, растеряется? Но то, что он собирается ей сказать, настолько важно для них обоих, что стоит ночного беспокойства. Он медлил. Почему же он колеблется — идти или нет? Интересно, стал бы он раздумывать, будь ему двадцать пять или даже тридцать?

Наконец он пришел к заключению, что ему не следует идти к ней так поздно, — если бы она жила в доме одна, тогда да. Но Ина жила в отеле.

Он взбодрил себя мыслью о завтрашнем дне. Он увидит ее за ленчем. Он намекнет Иенсену, что ему крайне важно побыть с ней вдвоем, и Иенсен не станет возражать. И тогда он скажет ей обо всем и сделает предложение. Он вернется в Америку вместе с ней или, может, вслед за ней, и, возможно, уже через месяц они подыщут в Нью-Йорке квартиру для них обоих. Она оставит свой бруклинский дом и будет жить вместе с ним в Манхэттене. Эта мысль привела его в возбуждение. Он снова лег в постель, но прошло не менее получаса, пока он наконец заснул.

Проснувшись в половине десятого, Ингхэм обнаружил, что Иенсен уже ушел из дому. Ингхэм хотел предложить подвезти его до «Ла Рен», хотя он и сомневался, согласится ли тот принять его предложение. Теперь ему придется караулить их, если он собирается увидеться с ними до ленча, подумал Ингхэм. Все утро он работал, в основном правя и перепечатывая путаные страницы, но к двенадцати тридцати сделал еще две новые. Затем, переодевшись в белые полотняные брюки и рубашку, он отправился в «Кафе де ла Плаж».

Ингхэм обрадовался, когда увидел Ину и Иенсена, сидящих за столиками над своими бокалами розового вина.

— Тук-тук, — произнес Ингхэм, подходя к ним. — Можно к вам? Как вы провели утро?

Они выглядели так, как будто до его прихода говорили о чем-то серьезном. Иенсен притянул ему стул от соседнего столика. Глаза Ины прошлись по Ингхэму — по его лицу, рукам, всему телу, — и ему это было приятно. Она рассеянно улыбнулась ему.

— Тебе было интересно в крепости? — спросил ее Ингхэм. — Я еще пи разу не был внутри.

— Да! Там никого нет. Мы бродили в полном одиночестве.

— Нет даже привидений, — добавил Иенсен. Вскоре стало ясно, что Иенсен и не думает оставлять их вдвоем. Они вместе отправились к Мелику, где ели йогурт, фрукты и сыр и пили вино, поскольку для чего-то другого было слишком жарко. Возможно, Ина захочет устроить себе сиесту, подумал Ингхэм. И тогда он мог бы пойти вместе с нею в отель, где они могли бы поговорить. Иенсен завладел счетом и отстоял свое право заплатить по нему, поскольку это он пригласил Ину на ленч. Затем он откланялся.

— Я собираюсь немого поработать — после того, как немного вздремну. Фатьма еще не появлялась?

— Утром ее не было, — ответил Ингхэм.

— Проклятье! Если она притащится после обеда, я выставлю ее ко всем чертям. Ты не возражаешь?

— Ничуть.

И Иенсен ушел.

— Что собой представляет ваша фатьма? — спросила Ина.

— О, ей лет шестнадцать. Рот всегда до ушей. Ее любимейшее занятие — отвернуть кран на террасе. Она обожает стоять и смотреть, как бежит вода. Бежит и бежит. Иногда мы даем ей деньги, на покупку фруктов и вина. И не просим сдачи. Сколько бы ей ни дали, их всегда «сколько нужно». — Ингхэм рассмеялся.

Казалось, Ина не слушала, что он говорил, или ей это было неинтересно.

— Устала, дорогая? Я отвезу тебя в отель. Черт, сегодня так жарко — я подумал, что ты не прочь устроить себе сиесту. Возможно, даже со мной.

— Ты думаешь, мы сможем уснуть?

Ингхэм улыбнулся:

— Мне надо сказать тебе кое-что. — Он пожалел, что не прихватил с собой записную книжку. Но ему не хотелось возвращаться за ней. — Ты знаешь, я чуть было не сорвался и не помчался к тебе среди ночи. Где-то в три тридцать. Даже уже спрыгнул с кровати.

— Дурной сон? Тогда почему же ты не пришел?

— Нет, не дурной сон. Я не спал. Я думал о тебе. Послушай, солнышко, пойдем ко мне. Мы можем отдохнуть у меня.

— Спасибо. Но я бы хотела вернуться к себе в отель.

«Ну разумеется, в отеле ей куда удобнее», — подумал Ингхэм. Но ему показалось, что его дом ей не нравится, возможно, даже внушает брезгливость. Ингхэм почувствовал некоторую обиду за свои две комнаты, хотя она ни разу не отзывалась о них критически. В конце концов, они служили Ингхэму святая святых для его творчества, и он к ним очень привык.

— Хорошо. Тогда поехали к тебе.

Он отвез ее в отель. Клерк за стойкой протянул Ине телеграмму.

— Срочная, — произнес Ингхэм, удивляясь, от кого бы она могла быть.

— Я давала телеграмму к себе в офис, — пояснила Ина. — Это от них.

Ингхэм ждал, пока она прочтет ее, видя, как ее губы сложились в непроизвольное «черт».

— Мне необходимо дать ответ, — сказала она ему. — Я быстро.

Ингхэм кивнул и пошел посмотреть газеты.

— Это насчет чего? — спросил он, когда Ина вернулась.

— О правах на издание. Я сказала им, что с ними все в порядке, но они продолжают волноваться, поэтому послали мне телеграмму, где им еще можно об этом справиться. Им хочется быть уверенными до конца. Все это так скучно.

Ина приняла прохладный душ, и Ингхэм спросил, можно ли ему сделать то же самое. Прохладная, хотя и недостаточно холодная вода вызывала ощущение полного блаженства. К тому же он мог воспользоваться ее душистым мылом, напоминавшим ее запах. Он присвоил себе ее неиспользованное огромное белое полотенце.

— Божественно, — сказал он, появляясь обернутым в полотенце и босиком.

— Послушай, Говард, — она лежала вытянувшись на кровати и курила, — как было бы здорово, если бы ты жил в бунгало. Почему бы нам не снять одно… или два, — добавила она, улыбаясь ему.

Ингхэм определенно не желал обзаводиться никаким бунгало.

— Гм… а ты узнавала — они не все заняты? Ты уже спрашивала?

— Еще нет. Но твои комнаты такие неудобные, милый; ты же не станешь это отрицать. Твой туалет! Разве ты без гроша в кармане? Не понимаю, почему ты там живешь.

— Для разнообразия. Бунгало мне надоело.

— Это почему же? Разве плохо иметь кухню, ванную, все чистое и удобное. Фрэнсис говорит, что ты мог бы заказать себе кондиционер.

— Мне хотелось понаблюдать, как живут арабы, покупать продукты на базаре и все такое прочее.

— Ты можешь наблюдать за всем этим, живя в нормальных условиях. Они живут чертовски неудобно. Я нагляделась на них сегодня утром, пока мы возвращались с Иенсеном из крепости.

— И как, впечатляет? — Ингхэм улыбнулся. — Дело в том, что там, где я живу сейчас, мне очень хорошо работается. Я воспринимаю свое жилище как рабочее место, понимаешь? Я не собираюсь оставаться здесь дольше чем на месяц.

— Фрэнсис считает, что ты просто наказываешь себя.

— О? Он говорил нечто подобное и мне. Звучит в духе Фрейда, что странно слышать от НОЖа. В любом случае он ошибается. Кстати, когда он сказал тебе это?

— Я наткнулась на него сегодня утром, на пляже. Вернее, он окликнул меня, когда вылез из воды. Я пришла искупаться пораньше. Так что мы уселись на песке и немного поговорили. — Она рассмеялась. — Он выглядел таким смешным со своим копьем, в этих ластах и маске. Ты знаешь, что он в таком виде плавает под водой?

— Да, я знаю.

Она немного помолчала, потом сказала: