— На ком? — спросила я свою подругу.

— На Зинаиде Александровне Малининой, — отвечала она, — ты должна ее знать, она воспитывалась в наше же время в институте, в низших классах, и в этом году окончила курс. Помнишь ли ты маленькую белокурую девочку, которая оказывала тебе особую привязанность?

— На Зине Малининой, — шептала я.

Странная судьба… Думала ли я когда-нибудь, что эта девочка, дарившая мне свои конфекты и которую я ласкала, целовала и убирала ее русую головку, со временем станет преградой к моему счастию и отнимет от меня того человека, для которого я совершила преступление и который был мне дороже всего в мире? Скоро я повидалась с «мадам Можаровскою». Одно имя это волновало во мне всю кровь. В груди моей бушевала целая буря. Зина обрадовалась встрече со мною и, как дитя, бросилась мне на шею с ласкою, целуя мои руки. Она осталась тою же миловидною и наивною девочкой, какою была в институте, но теперь эта наивность ее возмущала меня. Она представляла чересчур резкий контраст со мною. Аркадий Николаевич даже и не говорил своей жене обо мне; я поняла, что он считал свои отношения ко мне одною пустою любовной интрижкой. Ему нужна была жена. Цель жизни для меня вновь была потеряна. Я хотела было ехать в Петербург и сдержать слово, данное Кебмезаху, но Можаровская стала упрашивать меня остаться погостить у нее, ссылаясь на то, что мужа ее нет в городе и она страшно скучает. Первым движением моим было отказаться от этого предложения, но потом мне захотелось заставить себя пострадать: посмотреть на чужое счастье и полюбоваться на семейную обстановку того человека, которому я сама себя готовила в жены и любила. Кроме того, меня мучило любопытство, какое впечатление произведет на Можаровского моя с ним встреча? И я приняла приглашение Зины. Аркадий Николаевич возвратился. Он был очень смущен, но ему было неприятно видеть меня, а прежней любви не было и тени. Теперь, обсуждая все хладнокровно, кажется, что после этого тяжелого удостоверения прошлое для меня было невозвратимо и я должна бы была непременно тотчас же оставить дом Можаровских. Но тогда у меня явились другие желания: мне захотелось во что бы ни стало доказать Аркадию Николаевичу, что я не та женщина, за какую он меня считал, что он мог бы быть со мною счастлив, заставить его пожалеть, что не я его жена. Пользуясь безграничною любовью и доверенностью Зины, я взяла в свое заведывание управление всем их домом и на каждом шагу показывала Можаровскому свое превосходство перед его женою. С Зиною в то время я тоже была ласкова, и не двулично: это происходило из того источника, что я чувствовала себя виновной перед нею и сознавала, что разрушаю ее счастие, а потому мне было жалко ее. Извне Аркадию Николаевичу и всякому постороннему, не знавшему, что происходит внутри меня, я казалась превосходною женщиною и прекрасной подругой для такой молодой особы, как Зина. Сама я начинала задумываться: не перемениться ли мне? Не сделаться ли на самом деле подобной женщиной? Но я не могла преодолеть бушевавшей во мне страсти.

В один вечер ко мне особенно нахлынули воспоминания прошлого. Было поздно. Зина улеглась спать, я распрощалась с нею и тоже пошла к себе в спальню. Окна из этой комнаты выходили в сад, где в павильоне Можаровский ночевал летом. Мне не спалось, и я, не зажигая лампы, растворила окно. Ночь была тиха и ароматична. В павильоне светился огонь. Я знала, что у Аркадия Николаевича был в гостях его старый товарищ. Я видела, как он пошел его провожать, до слуха моего долетели слова, что он чувствует легкое охмеление. Затем он отпустил слугу и возвратился в павильон. В этом павильоне прежде, когда он был холостым, у меня происходили с ним свидания. Прошлое представилось еще осязательнее. Кровь забунтовала еще сильнее. Я осторожно вышла из комнаты, тихо спустилась в сад и внезапно явилась перед Можаровским, с выражением всей своей страсти… Но он тотчас же оттолкнул меня. Я догадалась, что он страдает от своего поступка, на который был вызван мною, и способен, может быть, наутро во всем признаться жене и удалить меня от себя. Когда я уходила, он показался мне кающимся преступником. Целую ночь в павильоне его светился огонь. Я тоже не спала, все раздумывая, что мне делать. «Отравить Зину!» — подсказала мне страсть, но я сама оледенела от этого замысла. Тогда в голове моей сформировалась другая безрассудная идея, которая, однако же, в то время оживила меня, поддержала и представилась удобоисполнимою, это — «жизнь втроем». По этому плану мне не нужна была смерть Зины, и я мечтала даже устроить ее счастие, если бы она полюбила другого. В этом смысле за ночь я написала к Можаровскому письмо, умоляя его не удалять меня от себя, и велела человеку отдать ему, когда он рано утром на другой день, терзаемый своим проступком, уезжал из дому, будучи не в состоянии видеть жену. Брак Можаровского с Зинаидой казался ему, как слабому человеку, не уверенному в своих силах, всегда, по разности лет, очень опасным. Своим влиянием, исподволь, я развила в нем эти опасения до широких размеров, заставила сожалеть об этом браке и смотреть сквозь свою призму, что только я могу быть его женою и оценить его, а Зинаида — неразвитой ребенок. Поэтому письмо мое имело полный успех. Началась жизнь втроем. Зина ничего не замечала. Такая жизнь продолжалась около полугода, но она не удовлетворила меня с первого же месяца. Я видела, что Можаровский тяготится нашими отношениями. Я боялась потерять его, опасалась сплетен, подозрений и ревности Зины, которую также сама ревновала. Положение мое в доме Можаровских было крайне натянутое, фальшивое и неловкое. Прежде случались дни, в которые мне было жалко Зину и я ее любила, теперь чувство это стало посещать меня все реже и реже. Я готова была бы отдать этой женщине весь мир, лишь бы она уступила мне в мое полное распоряжение своего мужа, но я видела, что Зина сама любит его, и едва ли не более меня, потому что при своей слепой любви она не замечала всех слабых сторон в этом человеке, я же их видела. Трудно решить, за что я любила и люблю Аркадия Николаевича: за его совершенства или недостатки? Ненависть к сопернице стала возрастать с каждым днем. Зина мешала моему счастию. Смерть ее избавила бы меня от всех мучений и дала бы прочное положение в обществе. Мысль отравить Зину вновь возвратилась ко мне, и я уже не гнала ее, а допустила до исполнения. Но на этот раз бедная женщина была спасена благодаря искусству врача, каким-то вдохновением свыше заподозрившего отраву. Вы мне передавали, что Михайловский подробно рассказал и описал вам это происшествие. Он ничего не солгал. Вы также знаете, что я уверила Аркадия Николаевича, что с его женою случился тогда лишь сильный обморок, в чем он и до сих пор убежден, и предупредила его против подозрений врача. Смотреть на свою жертву, после несчастного происшествия, мне было невыносимо, а потому, по выздоровлении Зины, подождать которого меня заставляла необходимость, я уехала тотчас же в Петербург. Я была совершенно разбита, планов на будущее у меня никаких не было. Можаровский провожал меня до Москвы. Ему было жаль меня. Он привык ко мне, я сделалась уже ему необходима. Можаровский ездил в Петербург беспрестанно. Я вела жизнь уединенную и попыталась было возобновить некоторые из своих старых знакомств. Но это не радовало меня: я чувствовала себя заживо погребенною. Мне не хотелось к себе милосердия и снисхождения. Многие, зная мое прошлое, смотрели на меня прежними глазами. Кебмезах же неотступно требовал исполнения. Чтобы отвязаться от него, я отдала ему почти все свое состояние, какое досталось на мою долю после смерти мужа, и он было оставил меня в покое. Трудно решиться лишить жизни человека в первый раз, во второй гораздо легче. Неведомая сила настраивает мысль на этот лад и влечет к исполнению намерения. Оглядываясь вокруг и обсуждая все, я пришла к выводу, что полная перемена моей жизни может произойти только со дня выхода моего замуж за Можаровского, иначе отравление мужа было бы совершенно бесполезно. Зина также должна быть принесена в жертву. И я написала к Можаровским, чтобы Зина приехала в Петербург. Я отравила ее булавкою с раствором кураре. Моя царапина была смертельна! Но и смертью бедной Зины я не доставила себе покоя. О происшествии этом, по газетным известиям, узнал Кебмезах и догадался, что смерть последовала при помощи его подарка. Редко для кого судьба так изобретательна на преследования, как ко мне. Когда я была моложе, красивее и свободна, Кебмезах не чувствовал ко мне даже сильной животной любви; когда же он увидел, что я переменилась, люблю другого и между нами не может быть прежних отношений, он возгорелся ко мне отвратительною старческою любовью. Своими наглыми предложениями, просьбами моей руки и угрозами он истерзал меня всю! Этот несчастный год я прожила беспокойнее и мучительнее всех предшествовавших.