— Нет, — отвечали мне, — этот ремень куплен не в нашем магазине. Есть подобные, даже лучшей доброты и отделки. Не хотите ли взглянуть?

— Нет, благодарю вас.

С таким успехом я обошел весь Невский, часть Адмиралтейской площади и Вознесенского проспекта, до пересечения его с Екатерингофским. Между тем от моциона меня стал пробирать голод. Я хотел на время прекратить поиски и направил было свои шаги к уго́льной гостинице, как неожиданно увидел еще один небольшой «американский магазин» с кожаными изделиями. «Дай, на счастье, зайду еще и в этот», — подумал я и с этими мыслями вошел в магазин, на вид довольно бедный. Когда я и здесь повторил мою просьбу, хозяин-немец велел мне принести целый ворох ремней, в которых я узнал близнецов того, что был у меня в руках.

— Не припомните ли вы, — спросил я немца, вынимая из кармана альбом Пыльневой, — кто покупал у вас ремни из этих лиц?

— Зачем вам это? — спросил немец с удивлением.

— Вы этим принесете большую пользу. Это очень важно.

— Припомнить можно… Я сижу в магазине безотлучно. Покупателей немного… Ремни я распаковал всего четыре дня тому назад. Из них продано всего пять.

— Не покупал ли, например, у вас вот этот господин? — Я указал на первую карточку.

— Да, покупал. Еще он был не один, с молодым человеком. Тот также купил.

— Не этот ли, в очках?

— Ну-ну, он самый есть.

Новое затруднение! Мне было досадно, что покупателей было двое, а не один и оба — лица заподозренные…

— В какое же время дня это было?

— Часов в двенадцать утра.

— А этот у вас не покупал? — спросил я уже не с тем одушевлением, предъявляя карточку мужа Пыльневой.

— Ну да, покупал и этот вечером, пред закрытием магазина… Отставной офицер, помещик… Он еще купил кошелек.

— Как, и этот? Однако же это странно… Вы, почтеннейший, не говорите ли наобум?

— Для чего?

— Я не знаю вашей цели… Может быть, чтоб я поскорее у вас купил ремни… Помилуйте! С какой стати все мои знакомые, особливо вот офицер, живущий даже не в Петербурге и не знакомый, может быть, с теми двумя другими, будут у вас покупать ремни? Какая такая особая насущная потребность стала им в этой вещи? Предупреждаю вас, дело, по которому я вас спрашиваю о ремнях, очень важное и серьезное.

— Для меня все равно…

— И вы готовы подтвердить это и под присягою?

— Все равно… уверяю вас, — отвечал немец, улыбаясь. — Я очень хорошо помню офицера: он пришел за кошельком, а я предложил ему и ремень… А старик, Николай Иваныч Зарубин, мой очень хороший знакомый, часто ко мне заходит и навещает иногда вместе с господином студентом Гарницким. Оба прекрасные люди.

— А! В таком случае я убедительнейше вас прошу сохранить этот разговор между нами, в глубочайшей тайне от ваших приятелей, если вы увидите их до моего с ними свидания.

— Хорошо. Но что все это означает?

— Могу ли я на вас положиться? Дело уголовное…

— Да-а? О! Можете! Я честный немец, это всякий знает… У меня есть семейство — взрослые дочь и сын…

Вид немца внушал мне к нему доверие; я рассказал ему ужасное происшествие, которое, впрочем, он мог бы на следующий день и сам прочесть в «Полицейских ведомостях», и не скрыл от него своих догадок.

— Да, страшное дело, — сказал немец, выслушав рассказ, — но едва ли это сделал Зарубин или Гарницкий. Не такие люди… Еще помните, господин следователь, что ремней продано пять и два неизвестно кем куплены, но в лицо я узнал бы их: один брюнет, другой блондин; оба одеты хорошо, франты.

— Это я помню и прошу вас, если вы встретите их случайно, проследите за ними и дайте мне знать. На всякий случай вот вам моя карточка. Если б узнать их адреса? Помогите мне!

Немец изъявил полную готовность исполнить мою просьбу.

Я вышел из магазина еще более расстроенный, чем прежде. Открытие нисколько меня не порадовало: оно только запутывало дело. Проклятый случай! Кто же из этих покупателей, — мелькало в голове, — убийца Пыльневой? Кому больше, как не мужу, нужна была ее смерть? Кто мог более его интересоваться ее перепиской? Но не врет ли немец относительно покупки ремня Пыльневым? Да еще и Пыльнев ли этот гусарский офицер! Может быть, Пыльнев преспокойно себе проживает в своем губернском городе и в это время Петербурга не посещал? Посмотрим, что еще скажет мне адресная экспедиция… И я велел извозчику везти себя туда, чтоб справиться, нет ли в числе приехавших или выехавших за последнее время отставного штаб-ротмистра Аркадия Ивановича Пыльнева?

Да, немец не солгал: Пыльнев мог купить у него ремень: имя его значилось в числе прибывших несколько дней тому назад в Петербург; он остановился в гостинице «Вена», на Невском проспекте. Догадка моя начала переходить в уверенность. Я поехал прямо в эту гостиницу.

— В котором номере стоит штаб-ротмистр Пыльнев? — спросил я у швейцара гостиницы.

— Стояли-с, да уехали.

— Когда?

— Сегодня, рано, с первым поездом, по Николаевской дороге.

— Как бы мне видеть коридорного, где Пыльнев стоял?

— Потрудитесь подняться во второй этаж; они стояли… в № 17. Извольте спросить человека[8] Семена.

Я пошел по указанию и тотчас же в коридоре наткнулся на молодого, с чухонской физиономией[9], лакея, в черном фраке и с ярлычком в петличке.

— Вы не Семен ли?

— Я-с.

— У вас стоял господин Пыльнев, который сегодня уехал?

— Точно так.

Не припомните ли вы, уходил ли он вчера вечером из нумера и когда возвратился?

— Они приехали часу во втором.

— Жаль… Он был вчера у меня и забыл вот эту вещицу. — Я показал ремень. — Не заметили ли вы ее у него?

— Никак нет-с.

Более мне, казалось, человека расспрашивать было не о чем, и, записав его фамилию, я поехал в свою камеру[10] сделать два распоряжения: телеграфировать к местному губернатору об арестовании Пыльнева и о высылке его в Петербург и сообщить петербургским полицейским управлениям, по месту жительства Зарубина и Гарницкого, о секретном наблюдении за ними и о воспрещении выезда из Петербурга, если б кто из них вздумал отлучиться.

По возвращении в квартиру я узнал, что меня более двух часов дожидается какая-то дама, сильно взволнованная. «Я пригласил их в залу, — сказал слуга, — плачут все!» При первом взгляде в плачущей женщине я узнал оригинал фотографической карточки красавицы с грудным ребенком из альбома Пыльневой…

— Извините меня, господин судебный следователь, — начала незнакомка с глазами, наполненными слез. — Я приехала к вам разузнать об ужасном происшествии. Меня зовут Александра Васильевна Ластова. Я подруга и даже близкая родственница несчастной Пыльневой… Представьте мое положение, — продолжала она, — мы на днях условились с нею ехать сегодня в Александро-Невскую лавру… Ничего не подозревая, я поехала к ней и вдруг узнаю страшную катастрофу! Боже мой! Могла ли я предположить, что мое свидание с Настенькой было последнее!

Ластова закрыла лицо руками. Пока она говорила, я рассматривал черты ее. Это была молодая женщина, годом или двумя только старше Пыльневой, и чрезвычайно на нее похожая как в общем выражении всего лица, так и форме и расположении отдельных частей его; даже глаза были одного цвета, и только черные волосы составляли резкий контраст с шелковистыми русыми волосами Пыльневой. Она была одета в черное атласное платье; в передней я видел ее дорогой черно-бурый, крытый темно-синим бархатом салоп… Я попросил Ластову садиться и успокоиться; она присела, вторично извиняясь за свое посещение.

— Напротив, — отвечал я ей, — я вам очень благодарен. Я сам собирался к вам и, может быть, был бы уже, если б имел удовольствие знать ваш адрес или фамилию.

— В каком положении вы застали ее, бедную? — спросила Ластова. — Мне рассказывала ее хозяйка, но я так была встревожена… Где она теперь?