Хозяин острова на таежном болоте, значившегося на верстовке под цифрой «II», поворачивая голову то к растворенной двери сарая, то к ульям, что-то говорил.

Совершенно не слышно — что. В воздухе царил гул роящихся пчел да вялых в это время дня комаров. Вышла из сарая и засеменила к домику старушка, под стать Одуванчику низенькая и сухонькая. Одуванчик — следом. Дверь за ними закрылась.

Незачем было ждать, когда выйдут. Вторая половика дня. Ясно, что никуда нынче не отлучатся…

К четвертому острову Роман приближался со всеми привычными предосторожностями. И как оказалось, зряшными.

Увидел у самой двери высоко вымахавшую траву и прямиком, не таясь, направился к избушке. Мелькнул вдруг на самом краешке полянки у ельника изжелта-белый деревянный крест, свежий, не успевший покрыться налетом пепла под лучами, и Роман понял, в чем дело. На кресте наверняка стояла дата смерти бывшего обитателя острова. Романа это не интересовало.

Он помнил, жившего здесь старика звали не то Куприян, не то Киприян. Что и зачем еще нужно знать? Он продолжал двигаться к избушке. Дойдя, носком сапога откинул бревешко, подпиравшее дверь.

Она сама беззвучно приоткрылась, и Роман вошел в избушку. Там было совершенно пусто.

Фонариком он осветил темные, заросшие снизу доверху паутиной углы, заглянул за печь. Ни стула, ни кровати, ни посуды, ни тряпья. Непонятно, на чем тут сидели, спали, из чего ели-пили. Впрочем, одна вещица была. Он под^ нял с пола самодельную деревянную миску с трещинкой в донышке, чуть подержал и с брезгливостью кинул за печь.

Ни в избушке, ни на острове оставаться дальше не было никакого смысла, и он зашагал прочь, не оглядываясь.

Возвратившись ко второму острову, он застал Одуванчика среди ульев в хлопотах с пчелами.

Старушка возле избы растапливала летнюю печку. Дымок поднимался из трубы, навершием которой служило перевернутое, без дна ведерко.

Роман про себя похвалил стариков: словно по заказу на виду крутятся. Впереди у таежных отшельников ужин, сон. Что караулить? Постоял еще, от нечего делать считая ульи, и побрел устало своей дорогой.

В условленном месте встречи, под кедром у омута, Роман застал одного Глеба. Он тоже только-только отмаял свой крюк и, лежа на спине, жевал шоколад, запивая его водой из фляжки.

Рассказ Глеба был коротким: шестой остров обитаем, две бабки там, наподобие тех, от которых сейчас отделяет несколько сотен метров. Только тамошние старухи еще старше. Роман молча выслушал: ничего для него нового.

Оставалось ждать, какие вести принесет Клим.

…Клим вернулся на рассеете, веселый, бодрый. Ночь он провел на дальнем острове, помеченном на карте римской пятеркой. Живет там бородач лет этак пятидесяти, с женой, или кем она ему там приходится, не уточнишь. Крепкий, крупный мужчина. Клим застал эту пару островитян за окучиванием картошки. Василий, так мужика окликала женщина, тянул вместо лошади одноконный плуг, а женщина этот плуг вела между бороздами. Потом бревна в одиночку ворочал, нужно видеть, какой толщины и длины… А с восьми стали к празднику готовиться… Клим, рассказывая, держал перед собой круглое зеркальце и ножничками подравнивал усы.

— Подходил? — Роман посмотрел пристально, недобро.

Клим замялся, убрал в карман зеркальце и ножнички.

— На секунду… Совсем незаметно..

— Незаметно. — Роман скривил в ухмылке губы. — На вокзале по перрону он прошелся. Это для тебя незаметно.

— Керж необычный. Узнать хотел, вдруг ружье держит. — Клим оправдывался, в глаза старшему в группе не смотрел.

— Брось ты про ружье! Знаешь же, не держат, вера не велит.

— Да не заводись, Ефим, — вмешался Глеб.

— Опять?! — Роман метнул на него злой взгляд.

— Ну, помню, помню имя, — со вздохом сказал Глеб, — не заводись.

Клим, по его дальнейшему рассказу, заглядывал в окна после полуночи, потом, соснув часа два, отправился в обратный путь. Заворачивал он и на третий остров, самый ближний от их теперешнего местонахождения. Там в кособокой избенке — одинокая старуха, еще довольно подвижная, деятельная.

— И к ней в окна глаза пялил. — Роман не спрашивал, говорил утвердительным тоном.

— Ну, заглядывал. — Клим посмотрел исподлобья. — Тоже к празднику подготовилась.

— В двух местах наследил. Невтерпеж было ему. — Роман с досадой хлопнул себя по бедру.

— Отвянул бы ты от него, — опять вступился за Клима Глеб. — Что уж слишком осторожничать. Ты сам по их тропам ходил? Ходил. Думаешь, не заметят чужих следов, если в гости пойдут друг к другу?

Против такого неотразимого довода Роману сказать было нечего. Он привалился спиной к кедровому стволу, некоторое время молчал.

— Ладно. Прекратим, — заговорил наконец. — Но чтоб самодеятельности больше не было. Никто никуда нынче не идет. Отдых до завтра.

С приходом Клима еще почти сутки не покидали облюбованного места. Днем отдохнули, отоспались как следует. В вечерних сумерках собрались было все вместе пойти опять проведать бабок-островитянок, однако Роман в последний момент передумал: незачем, куда они денутся.

Часа полтора вздремнули после полуночи, потом сон больше не брал» Свежий легкий ветерок дул со стороны, где стоял дом. Глеб и Клим принялись дружно, напористо просить у Романа разрешения закурить. Он в конце концов сдался, сам в несколько жадных затяжек сжег сигарету. Глеб с Климом, лежа, тихо разговаривали. Глядя на темное, в редких звездах небо, думали о своем…

Поднялись перед самым восходом. Рюкзаки, ружье, подвешенные на сучьях, перекочевали на землю. После завтрака Роман велел собрать пустые консервные банки и кинуть в омут. Обрывки бумаги сгреб в кучку, поднес зажженную спичку. Перемешанная с сухой иглой бумага занялась огнем и быстро превратилась в пепел. Пламя скоротечного костерка потонуло в первых солнечных лучах, заполнивших таежную глухомань.

Напоследок Роман придирчиво осмотрел покидаемую стоянку, распорядился:

— Пошли!

После этого отрывистого слова не теряли даром ни секунды. Обогнув омут, сразу же ступили на тропу и, миновав взгорок, устремились к домику. На ходу Роман надевал солнцезащитные очки, натягивал до самых бровей кепку. То же проделывали и спутники.

Быстрым шагом приблизились к избе, и Клим с силой рванул дверь на себя.

Таежные отшельницы на ночь закрывались, но запор изнутри был хлипким, больше существовал для того, чтобы дверь сама ненароком не раскрылась. От Климова чрезмерного усилия она едва не слетела с петель. Роман придержал дверь носком сапога, шагнул через порожек.

Бросилось в глаза — русская с полатями печь едва не в пол-избы, окованный железом сундук на некрашенном, выскобленном добела полу, иконостас в переднем углу.

Старухи, несмотря на рань, не спали. Одетые, сидели рядышком на широкой лавке у стены. От неожиданности обе вскочили. Оторопело уставились на пришельца с темными глазами-очками. Испуг прибавился, когда следом свалились в избу еще двое. Старухи попятились к печи.

Роману, впрочем, не было особого дела до ощущений хозяек. Он впился взглядом в подсвеченные лампадками образа. Клим и Глеб — тоже.

Так длилось с минуту. Этого хватило, чтобы однорукая старуха немного оправилась от испуга. Незваные гости не проронили ни слова, однако она поняла цель их вторжения, шагнула, встала лицом к Роману, загородив собой иконостас.

— Уйди! — выкрикнула срывающемся голосом.

Роман беззлобно оттолкнул ее и приблизился к образам.

— Не дам! — Однорукая вознамерилась было опять кинуться на защиту иконостаса. Клим крепко схватил ее за культю.

— Ты что, старая. Брысь на лавку. Ну!

Вторая хозяйка избы вела себя тихо. Стояла, испуганно сжавшись, губы ее беззвучно шевелились. Она хотела перекреститься, но рука не слушалась.

Строптивая сожительница, вроде притихла, смирилась. Но когда Роман снял со стены одну икону, вторую, положил в кармашки подставленного Глебом рюкзака, снова попыталась воспротивиться, подала голос: