— Будь спокоен, я этого не забуду, — успокоил его Фабий. — Если бы ты его не отдал врагу, то мне не было бы и надобности брать его.

* * *

В войне с карфагенянами Фабий держался той же системы, какую принял Кутузов во время войны 1812 года: он отступал перед неприятелем, вечно беспокоя и истощая его длинными переходами. Многие из его подчиненных осмеивали его распоряжения, но он неизменно твердил:

— Боязнь насмешек, по-моему, хуже, чем трусость перед лицом врага.

* * *

Катон столкнулся с прохожим, несшим большой ящик. Носильщик сначала крепко ударил его этим ящиком, а потом уже крикнул:

— Берегись!

— Разве ты еще что-нибудь несешь, кроме этого ящика? — спросил его Катон.

* * *

Он же, по поводу множества памятников-статуй, поставленных в память малоизвестных людей, сказал:

— По-моему, пусть лучше все спрашивают, почему Катону не поставлено памятника, чем иметь памятник среди таких людей.

* * *

Известный в Риме шут Гальба отвечал знакомому, который просил у него на время плащ:

— Если дождь идет, так плащ мне самому нужен, а если не идет, так зачем он тебе?

* * *

Он же, когда ему подали где-то рыбу, одна половина которой была уже съедена накануне, так что она лежала той стороной вниз, а нетронутой вверх, сказал:

— Надо есть ее поскорее, а то снизу из-под стола ее тоже кто-то ест.

* * *

Некий весьма посредственных дарований оратор однажды старался изо всех сил тронуть своих слушателей и, окончив речь, остался при полном убеждении, что он достиг своей цели.

— Скажи по правде, — обратился он к известному поэту Кату ллу, бывшему в числе его слушателей, — ведь моя речь разве только в самом черством сердце не возбудила бы сочувствия.

— Именно так, — отвечал Катулл, — едва ли кто-нибудь будет так жесток, чтобы не пожалеть тебя за эту речь.

* * *

Помпей, в сильный разгар своей распри с Юлием Цезарем, однажды торопился куда-то плыть на корабле. Но была страшная буря, и командир судна не решался пускаться в путь. Помпей вскочил на судно и скомандовал, чтобы поднимали якорь:

— Тронуться в путь совершенно необходимо, необходимее, чем беречь жизнь!

* * *

Марий взял у кимвров один город и отдал его на разграбление своим воинам. Ему поставили на вид, что он поступил против закона.

— Не знаю, может статься, но гром оружия не давал мне расслышать, что говорит закон.

* * *

Сабиняне решили подкупить римского военачальника Мания Курия. Когда они пришли к нему со своими предложениями, он как раз в это время ел репу. Отринув сабинское золото, Курий сказал при этом:

— Пока я буду довольствоваться репой, на что мне ваше золото?

* * *

Один из друзей консула Рутидия усердно просил его о чем-то, но так как его просьба была неосновательна и ее исполнение было сопряжено с беззаконием, то Рутидий и отказал ему.

— А мне зачем твоя дружба, — отвечал ему Рутидий, — коли из-за нее я должен совершать несправедливости?

* * *

Консул Карбон издал какое-то несправедливое постановление, и, когда престарелый Кастриций выговаривал ему за это, тот сказал:

— За мной много мечей.

Кастриций же возразил: А за мной много годов.

Как известно, индийская литература созидалась за три или за четыре тысячи лет до нашего времени. В числе сокровищ санскритской литературы есть и сборники сказок, басен, разных смешных историй, анекдотов. Из произведений этого рода особенно славится «Панчатантра». Мы приведем здесь повесть о приключениях четырех глупых браминов, которая обычно присоединяется к спискам «Панчатантры».

В одной местности была объявлена санарахдана, т. е. большое публичное угощение, которое в особых случаях предлагается браминам. И вот четыре брамина, отправившиеся из разных деревень на этот праздник, дорогой случайно встретились и, узнав, что все направляются в одно место, порешили идти вместе.

По дороге с ними встретился воин, шедший в противоположную сторону. При встрече он приветствовал их, как водится, сложив ладони и произнося слово: «Сараниайа!» (Привет, владыко!), с которым обычно обращаются к духовным лицам. На это приветствие все четыре брамина в один голос отвечали тоже обычным словом: «ассирвахдам» (благословение). Воин, не останавливаясь, продолжил свой путь, и брамины тоже. В скором времени они подошли к колодцу, утолили жажду и присели отдохнуть под деревом. Сидя в тени, они не могли придумать никакой серьезной материи для беседы и долго молчали, пока одному из них не пришло в голову сделать замечание:

— Надо признаться, что солдат, которого мы сейчас встретили, человек очень умный и разборчивый. Вы заметили, как он сразу отличил меня среди других и обратился ко мне с приветствием?

— Да он вовсе не к тебе обращался, — возразил другой брамин. — Он мне кланялся.

— Оба вы ошибаетесь, — сказал третий. — Привет воина относился ко мне одному, он когда говорил «сараниайа», смотрел прямо на меня.

— Все это вздор! — сказал четвертый. — Он здоровался вовсе не с вами, а со мной. Ежели бы не так, то с какой же стати я бы отвечал ему: «ассирвахдам»?

Принялись они спорить и в споре до такой степени разгорячились, что едва не разодрались. Тут один из них, видя, что ссора их зашла слишком далеко, кое-как утихомирил других и сказал им:

— Зачем нам без всякой пользы впадать в гнев? Если бы мы даже наговорили друг другу всяких дерзостей, если бы даже разодрались, как какая-нибудь сволочь «судра» (люди низшей касты), то разве этим путем спор наш разрешился бы? Кто может решить этот спор успешнее того, из-за кого он возник? Ведь воин, которого мы встретили и который отдал привет одному из нас, вероятно, не успел еще далеко уйти. И, по-моему, нам лучше всего пуститься за ним вдогонку, и пусть он сам скажет, кому из нас четверых он отдал свой привет.

Совет показался благоразумным, и, следуя ему, все четверо повернули назад и во всю прыть помчались вдогонку за солдатом. Едва переводя дух от усталости, они, наконец, нагнали его верстах в четырех от того места, где встретили. Увидав его, они еще издали крикнули, чтобы он остановился, а затем, подбежав в нему, рассказали, какой у них вышел спор из-за его поклона, и просили его разрешить этот спор, указав того, кому он отдал поклон.

Воин, конечно, сейчас же понял, с какого рода людьми ему приходится иметь дело. Он, желая над ними позабавиться, с самым серьезным видом сказал им: «Я кланялся тому из вас, кто всех глупее». Затем, не говоря им больше ни слова, повернулся и пошел своей дорогой.

Брамины тоже повернулись и некоторое время шли молча. Но все они принимали слишком близко к сердцу этот спорный поклон и потому несколько времени спустя снова заспорили. На этот раз каждый из них утверждал, что поклон воина относился к нему, в силу самого объяснения, данного воином; каждый утверждал, что он глупее всех остальных и что поэтому поклон относился к нему. И снова спор довел их до бешенства и почти до драки.

Тогда тот, кто раньше советовал обратиться для разрешения спора к воину, снова умиротворил своих спутников и сказал:

— Я вовсе не считаю себя менее глупым, чем каждый из вас, и в то же время каждый из вас считает себя глупее меня и двух остальных. Вот мы выругаем друг друга, как хотим, и даже можем подраться. Что же, разве таким путем мы решим, кто из нас самый глупый? Послушайте вы меня, бросьте ссориться. Недалеко отсюда есть один город; пойдем туда, явимся в судилище и попросим судей рассудить нас.