И если бы сестрам кто-нибудь сказал потом, что все это происходило с Леной потому, что она их просто боялась, они бы не поверили.

Говорят, у неудачника бутерброд обязательно падает маслом вниз.

У Семена Сорокина это происходило совсем иначе.

Если уж у него падал бутерброд, то он должен был пролететь по комнате, испачкать хозяйке новое платье, бумерангом сделать дугу и смазать маслом лысину почетному гостю и лишь после этого устремиться на штаны самому Семену.

Ему постоянно не везло.

В институте на экзаменах ему попадался именно тот вопрос, на который он не знал ответа.

Как только он спрашивал у товарища, не его ли он видел вчера в кино, присутствовавшая при этом жена товарища немедленно учиняла скандал, — оказывалось, что тот ходил в кино не с ней, а с ее подругой.

Ему случалось загодя, за два часа до отхода поезда, отправляться на вокзал — и все равно он опаздывал.

Его постоянно увольняли со службы, и в лучшем случае «по сокращению штатов».

Сам он себя не считал рассеянным человеком, но в расчетах, какие он производил, где-нибудь обязательно попадалась такая ошибка, что это могло привести к несчастью.

Однажды он едва не попал под суд.

Казалось бы, человеку повезло. Но нет — суда он избежал только потому, что у него оказался гнойный аппендицит, его забрали в больницу, где он чуть не отдал богу душу.

Он, собственно, и был создателем бригады «демонтажников».

В последний раз, когда его вышибли из артели, куда он был принят техноруком (неожиданно чулки, которые должны были приобрести цвет «загара», приняли синий цвет с зелеными разводами), он решил создать бригаду с этим загадочным названием.

В действительности же бригада занималась переноской и установкой несгораемых шкафов и разгрузкой тяжелого оборудования в местах, где нельзя применить кран.

Бригада перебивалась случайными заработками, и только после того, как ее возглавил Павел, работа бригады стала планироваться, а состав — увеличиваться.

После возвращения в Киев Павел решил было пойти на стройку каменщиком, но грузчики, с которыми он познакомился перед поездкой в Чернигов, посоветовали ему сначала поговорить с Сорокиным, — несмотря на свои странности, этот неловкий человек с грустными, даже когда он улыбался, глазами пользовался большим уважением за свою ученость и искреннее желание помочь каждому.

Так как вначале бригада не имела постоянного состава — в нее главным образом входили люди, желавшие подзаработать в свободное от основной работы время, — Павел, кроме Семена, был чуть ли не единственным человеком, целиком занятым делами бригады.

Позже, когда в бригаду вошел Станислав Лещинский, бывший снабженец с необыкновенной коммерческой сметкой, дело стало расширяться. Лещинский умел находить выгодную работу. И не диво — бригада переносила и устанавливала любое оборудование в сроки значительно более короткие, чем полагалось по норме.

Первое время Павел жил у Вязмитиных. Он привык к порядкам этого дома, подружился с Алексеем, с Олимпиадой Андреевной.

Однажды, когда они остались в квартире вдвоем — он и Марья Андреевна, — Павел сказал:

— Сначала я не понимал этого… Ну, не понимал, что так же, как меня, вы приняли бы любого человека… что вы такие люди… Но все-таки — что вы тогда обо мне подумали? Вам Алексей сразу сказал, что я с ним подрался?

— Нет. Но я сама догадалась.

— А почему вы никогда не спрашивали у меня, как я попал в тюрьму?

— Я думала, что вы когда-нибудь мне сами об этом расскажете. И еще я думала, что человек в вашем положении больше, чем кто-либо, нуждается в помощи. Я хорошо знаю, как трудно становиться на новый путь. У немцев есть даже такая пословица: «Wer einmal aus dem Blechnapf aß, wird das bestimmt noch einmal tun»[4].

— А что это «Blechnapf»? — спросил Павел.

— Жестяная миска, в которой давали пищу в немецких тюрьмах.

— Не только в немецких, — возразил Павел. — Значит — судьба.

Марья Андреевна заметила, как в горле у него что-то прокатилось, словно он с трудом глотнул..

— Ну зачем же, — испугалась она своих неосторожных слов. — Просто предостережение.

— Мне трудно рассказать об этом, — сказал Павел. — Боюсь, что просто не сумею. Может, вам это покажется смешно — я никогда никому об этом не говорил, — но вот я постоянно думаю всякую чепуху. Я как-то пробовал у товарищей расспрашивать — только со мной это или с другими тоже? Но лишь заговорил — меня на смех подняли.

Марья Андреевна слушала Павла молча. Она штопала чулок, аккуратно протягивая нитки в нашитую раньше основу. Ее неторопливые, верные движения успокаивали и делали ее особенно простой и близкой.

— Я — мечтатель, — сказал Павел с подкупающей откровенностью. — Вроде Манилова из «Мертвых душ». Вот возьму в руки нож и сразу представляю себе, как я оказался в каменном веке, когда люди не знали металла, и как этим ножом можно было и огонь добыть, и шкуру разделать, и вообще сделать для людей то, чего они не могли сами… Или вот, заглянул я у вас в первый день в какую-то химическую книгу. И представил себе сразу, как я дальше читаю эту книгу, а там листок вложен — с формулами. Стал я проделывать реакции по этим формулам, и вдруг оказывается, что листок этот был составлен каким-то погибшим ученым. Он открыл вещество, которое сделает человека бессмертным. Ну, в общем, «философский камень». А сам не успел его приготовить — погиб во время бомбежки. И вот, как я делаю это вещество и какие со мной происходят замечательные приключения…

Он умолк и поглядел на Марью Андреевну, как будто ждал чего-то.

— А если бы вы в самом деле нашли в книге такой листок, — медленно спросила Марья Андреевна, — вы бы проверили, что это за формулы?

— Не знаю, — не сразу ответил Павел. — Но думаю, что — да. Думаю, проверил бы, — повторил он тверже.

Марья Андреевна удовлетворенно кивнула головой.

— О чем же вы еще мечтаете?

— Да всего не перечислить. Как я, например, стал невидимкой. Когда я был в лаборатории у Алексея, я представлял себе, что вот сам проделываю реакции и вдруг замечаю, что пробирка исчезла. Пробую рукой — она на месте. Образовалось такое вещество, что делает все невидимым. Но это только начало. А дальше, как я пробираюсь за границу, выкрадываю все планы вражеского командования и возвращаюсь назад. В общем, глупые мечты, детские, только вам вот я почему-то могу рассказать, какие мысли приходят в голову взрослому человеку.

— Что же, об этом, и в самом деле не принято говорить, — задумчиво ответила Марья Андреевна. — Но мечтают все. И мне кажется, что именно эти неоформившиеся, пусть во многом наивные мечты со временем превращаются — если только человек к этому по-настоящему стремится, — превращаются в большие и нужные дела. Главное — проверить формулы, если они найдутся. А если не найдутся — придумать их самому.

Она улыбнулась, как улыбаются, вспомнив что-то свое, потаенное.

— Ну вот, возьмем хоть то, о чем вы говорили, — невидимку. Такие мечты помогли Уэллсу создать превосходный роман. И кто знает — быть может, ученые, открывшие пенициллин, вначале наедине с собой мечтали о лекарстве, которое сделает человека бессмертным. Во всяком случае, толчок всякому делу, я уверена, дает мечта…

— Только бывает и так, — возразил Павел, — что толкает эта мечта совсем не в ту сторону. Так, наверное, получилось и с моей мечтой о приключениях…

И он рассказал Марье Андреевне о встрече с Виктором, о дружбе с ним, о смерти матери, обо всем… И ему стало легче. Он знал, что, как бы дальше ни сложилась его жизнь, не будет у него человека ближе, чем Марья Андреевна. И ему очень хотелось сделать в жизни что-нибудь хорошее, чтобы это было приятно ей, чтобы она им гордилась, чтобы она не разочаровалась в доверии, которое она ему оказала и которого он не заслужил.

Еще в те времена, когда был жив Константин Павлович Вязмитин, по четвергам, в восемь часов вечера, в его доме собирались знакомые — ученые, музыканты, поэты, художники.