Ева появилась через пару минут, перебежала на четную сторону Тамбовской и нырнула в первый же подъезд углового дома.

В доме, у которого стоял сейчас Богдан, раньше жил Скальберг. Хотя какое там — раньше, и девяти дней не прошло. Таких случайностей точно не бывает.

Богдан не стал бежать вслед за Евой. Он уже чувствовал, что барышня со Скальбергом были как-то связаны и, скорей всего, жили окно в окно. Перетрусов внимательно рассматривал фасад дома, в котором обитала Ева, и взгляд задержался на узком, закругленном сверху окошке на третьем этаже, с распахнутой форточкой. Оно.

Богдан зашел в подъезд Скальберга и поднялся на чердак. Слуховое окно, выходящее на улицу, было всего одно. Перетрусов выглянул. Отличный обзор, хотя не без помех — окно барышни оказалось завешено кисеей. Сквозь полупрозрачную ткань видно было, как кто-то ходит в комнате.

— Эй, ты че здесь? — окликнули Богдана, и он вздрогнул.

Сзади стояли два подростка, лет по пятнадцать.

— А вы че? — спросил он как можно строже.

Подростки переглянулись, и один из них сказал:

— Ха, Серый! Он тут тоже сеансы ловит!

— Чего? — растерялся Богдан.

— Да ладно, не морщи портрет, че мы, не понимаем, што ли? — покровительственно сказал догадливый. — Пусти, дай людям позырить.

Парочка деловито потеснила ничего не понимающего Богдана у окна.

— Доставай, — велел Серый.

Догадливый вынул из-за пазухи театральный бинокль и приставил к глазам.

— Ну, че? — спросил Серый.

— Погоди, щас солнце уйдет.

— Да оно уже ушло, я и так вижу.

— Не мешай.

Богдан проследил, в каком направлении смотрит догадливый, и довольно ухмыльнулся.

На втором этаже в окне без штор видна была оттоманка, на которой кто-то возился. Вот какие сеансы имели в виду пацаны.

— Ну, Васька, дай, дай посмотреть!

— Да на, смотри. Все равно пока ничего интересного. — Васька разочарованно протянул бинокль Серому.

Пока Серый, пуская слюну, подсматривал за обжимающейся парочкой, Васька критически осмотрел Богдана и сказал:

— А тебе че, платить нечем?

— Не понял.

— Да ты ваще какой-то непонятливый. Ну мы-то с Серегой понятно, нам нельзя еще, но ты-то вполне можешь.

— Чего могу?

— Ну ты же как-то про хазу Манькину узнал.

— Там че, притон, что ли? — глупо хихикнул Перетрусов.

— А ты не знал? — удивился в свою очередь Васька. — А зачем тогда пришел?

— Да у меня это... зазноба... слушай, дай в бинокль посмотреть?

— Ага, как же! Мы тебе бинокль, а ты его зажилишь.

— Я могу и отнять, между прочим. Но не буду. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что пролетарии должны друг друга выручать. Ну не будь жмотом, дай посмотреть. А я тебе завтра карточки с голыми бабами принесу.

— Врешь! — в один голос сказали пацаны и уставились на Богдана с восторженным недоверием.

— Зуб даю!

— Серый!

Серега сразу отдал бинокль Богдану. Перетрусов приставил окуляры к глазам и нашел нужное окно. Однако, даже настроив оптику, сквозь кисею почти ничего не увидел. Кто-то продолжал ходить по комнате, то присаживаясь на край кровати, то снова исчезая в глубине.

— Ну, че, голая?

— По шее дам. И туда смотреть не смейте, ясно? Узнаю — уши оборву.

— А говорил — пролетарий.

— А ты бы хотел, чтоб на твою зазнобу пялились?

Васька почесал нос.

— Нет, наверное. Что мое — то мое.

— То-то.

Вдруг кисейные занавески взметнулись и опали. Значит, дверь открывалась. Вышла?

— Так, пацаны, я побежал.

— Эй, а бинокль?

— У, зараза. — Богдан метнулся обратно и отдал Ваське бинокль.

— С бабами-то не обманешь?

— Завтра в это же время! — крикнул на бегу Богдан и выскочил в подъезд. Фотографий с голыми тетками у него все равно не было, но пусть пацаны хотя бы до завтра помечтают.

Он не стал сломя голову выскакивать на улицу, а лишь аккуратно приоткрыл дверь и выглянул наружу. И не ошибся — Ева действительно вышла, но... это была не совсем она. Если бы петух не помог, Перетрусов наверняка не узнал бы девушку, потому что она слишком преобразилась.

Она перестала сутулиться и шла прямо и уверенно, не слишком быстро, но и не медленно. Так идут по делам, без спешки, с запасом, чтобы прийти как раз вовремя.

Самое удивительное, что Ева не поменяла одежду, в которой была на работе. Но если в музее и по дороге домой на ней все висело, несуразно топорщилось и перекручивалось, а прическа называлась «Взрыв на макаронной фабрике», то сейчас все изменилось. Скромная одежонка так ладно пришлась по фигуре, что мужики, мимо которых проходила Ева, забывали обо всем и завороженно провожали ее взглядами. На голове сидела кокетливая шляпка с вуалью, волосы тщательно уложены... Черт, да это парик!

Богдан опять почувствовал неудобство и легкий зуд, но тут все было понятно. Слишком разительная перемена во внешности и поведении. Девица как будто на охоту отправилась. И Перетрусов примерно представлял себе, на кого она будет охотиться.

Такая краля вряд ли цепляет мужиков прямо на улице. Пока они шли, Богдан составлял портрет того, кто ей нужен. Мужики-артельщики, приезжие краскомы, командировочные, иностранцы... еще до того, как они добрались до места, Перетрусов понял, куда ее несет.

Первый дом Петросовета, бывшая гостиница «Астория». Здесь останавливаются крупные партийцы, депутаты, командиры, всякие деятели и иностранцы. Здесь даже ресторан работает, правда, только для постояльцев, но ведь эти постояльцы кого-то к себе приводят иногда. Простому человеку туда никак не попасть, у входа дежурит швейцар, одетый красноармейцем, но по сути — тот же халдей, только блюда не подносит.

Барышня наверняка ни с кем не спит. Делает большие авансы, но в постель не торопится, ждет, пока клиент напьется. Ну и что с того, что с прошлого года введен сухой закон. Тут же «Астория», тут же — Петросовет, в порядке исключения проживающим полагаются и коллекционные марочные вина, и спиртное покрепче, и чего только пожелаете. Это ж люди, которые революцию придумали, это ж люди, которые революцию защищают. В крайнем случае — воспевают или поддерживают из-за границы. Работа у них нервная, им нужно отдохнуть, вот и приходят сюда барышни не общедоступного рабоче-крестьянского происхождения, а с печатью породы на лице и фигуре. Здесь и патрульные все сыты и неторопливы, и шпаны в окрестностях не водится, потому что те, у кого в «Астории» денежный интерес имеется, всю шушеру повыдавили, и облав здесь не бывает, хотя очень хочется потрясти этот изысканный клоповник, даже чекисты сюда нечасто заглядывают. Тут войны нет, тут кусочек будущей счастливой жизни. Такой жизни, которая сделает работу угро сплошной головной болью.

Кремнев говорит:

— Можно искоренить уличную преступность. Нужно только, чтобы все дети были при родителях и родители трудоустроены. Можно искоренить жуликов и бандитов. Нужно только работой всех обеспечить, чтобы по силам и по уму. А вот кумовство победить нельзя, потому что у нас психология такая. Власть — она от слова «владеть». И чем меньше у тебя власти, тем больше усилий ты прилагаешь, чтобы её приумножить. Подарки начальству, подхалимаж, мелкие услуги. Закрыл глаза на мелкое нарушение, не дал ходу жалобе, стрелки с одного на другого перевёл. Рука руку моет, так издревле у нас повелось. Поэтому со всей этой чиновничьей сволочью ухо нужно держать востро. Понял?

Богдан это очень хорошо понял. Рассказов о том, что чекист или агент угро не мог прищучить контру, потому что запрещало начальство, передавалось изустно великое множество. Та же самая история с Бенуа — Комаров взгоношился на Кошкина, а Кошкин на Кремнева вовсе не из-за столкновения интересов двух контор, а потому что Бенуа был на короткой ноге с наркомом Луначарским, а Комарову не хотелось неприятностей.

Потому Перетрусов не стал рваться за Евой в «Асторию», а зашел в цивильную пивную, что стояла напротив, и принялся цедить кружку за кружкой. Если он не ошибался, то клиент для Евы давно подготовлен швейцаром, часика два подождать — и она сама...