На двери значилось «Джедедия Спенсер». Смешно! Иедидия — древнее еврейское имя на американский манер. И как солидно оно выглядит на медной пластинке, прибитой к двери из красного дерева. Никому из его знакомых и в голову бы не пришло дать ребенку такое имя. В наше-то время!

Все здесь темно-коричневое: мебель, кожа, костюм мистера Спенсера.

— Так, значит, вы и есть Агатин муж… Что ж, здравствуйте.

— Здравствуйте, сэр.

— Агата дозвонилась, когда вы были уже в пути. Жаль, что не раньше. Могли бы не беспокоиться.

— То есть, сэр?

— В нашем банке вакансий нет.

— Сэр, мы, собственно, и не надеялись. Мы подумали, то есть Агата подумала, что с вашим положением, связями в самых разных областях вы могли бы меня кому-нибудь рекомендовать.

— Я взял себе за правило никогда не просить наших клиентов об одолжениях.

Мистер Спенсер выдвинул ящик, достал ручку. Мори не видел, что он пишет — мешала большая фотография в серебряной оправе, — и понял, лишь когда ему протянули чек на тысячу долларов.

— Можете получить наличными через окошко в зале, — промолвил мистер Спенсер и взглянул на часы. — Естественно, я не хочу, чтобы Агата жила в нужде. Надеюсь, это ее поддержит, пока вы не приведете себя в порядок.

Мори поднял глаза. И прочел на надменном, холодном лице собеседника откровенную неприязнь.

«Приведете себя в порядок!» Я-то в порядке, подумал Мори. Пускай лучше мир приводит себя в порядок. Он положил чек обратно на стол.

— Большое спасибо. Это я не возьму, — сказал он и, развернувшись на каблуке, пошел к двери.

Руки вспотели, сердце бухало, точно молот. Какой стыд, какой чудовищный стыд. Как в страшном сне — из тех, что хоть раз снятся в жизни каждому, — будто идешь по роскошной улице и вдруг понимаешь, что на тебе только нижнее белье. Вслед за стыдом подступила тошнота.

На углу попалась закусочная. На завтрак он ничего не ел, только выпил кофе. И знал, что тошнит его от голода. Вправе ли он потратить деньги на бутерброд и солодовый коктейль — с шапкой взбитых сливок выше края стакана?

Взобраться на высокий стул у прилавка не было сил. Он опустился за столик, хотя знал, что это удовольствие обойдется ему в лишних десять центов — официанту на чай. Какой хладнокровный негодяй этот Спенсер! Даже не счел нужным что-либо пообещать — приличия ради. Скотина! Он так меня презирает, что даже не потрудился прикинуться вежливым…

В закусочную вошел мужчина и присел за тот же столик. Мори почувствовал на себе внимательный, неотступный взгляд. Мужчина произнес:

— Похоже, мы знакомы. Встречались на свадьбе в Бруклине пару лет назад.

Мори неопределенно хмыкнул.

— Да, точно, — продолжил мужчина. — Солли Левинсон — пусть земля ему будет пухом — праздновал тогда свадьбу сына. Ты ведь парень Джо Фридмана, верно?

— Да, но я вас не…

— Меня зовут Вульф Харрис. А твоего старика я знал, когда он еще под стол пешком ходил. Сейчас-то он небось совсем нос задрал, я ему нынче не ровня.

Мори промолчал. Странная встреча. Мужчина разглядывал его так откровенно, что Мори тоже не постеснялся взглянуть на него в упор. С виду — лет пятьдесят, правильные, решительные черты. Короче, лицо, каких в городе тысячи. Выделял его, пожалуй, взгляд — пронзительный и умный. Темный, строгий, очень дорогой костюм; часы с цепочкой — золотые. Мори видел длинную отставленную в проход ногу: ботинки у Вульфа Харриса ручной работы.

— Я не стал бы этак костерить твоего старика, если б не знал, что он тебя выставил из дому.

В иные времена — в юности, до всех невзгод, когда у Мори было побольше гордости, настоящей или ложной, не важно, — он не позволил бы незнакомцу так бесцеремонно вторгаться в свою жизнь. Но сейчас его не возмущало ничто.

— Я знаю о вас только две вещи: у вас потрясающая память и прекрасно налаженная система осведомления.

Собеседник засмеялся:

— Никакой системы нет. Информацию эту я получил случайно. Встретил на улице Соллину дочку, ну эту, пампушку, которая слишком много болтает…

— Знаю. Сесилия.

— Она и рассказала. Мне, собственно, это было ни к черту не нужно, я и слушал-то вполуха. Но насчет моей памяти ты не ошибся. Что есть, то есть. Что раз услышу — никогда не забываю. Никогда. Этого у меня не отнимешь. Чему смеешься?

— Да просто подумал, что у вас вряд ли что отнимешь, не только память.

Помедлив секунду, Вульф Харрис тоже засмеялся:

— Ты прав, чтоб тебя черти съели! Ты и сам малый не промах!

— Спасибо.

Официантка с блокнотом и ручкой подошла принять заказ.

— Двойной чизбургер, жареную картошку, лук отдельно, коктейль и два пирожных.

— Мне, пожалуйста, горячий бутерброд с рыбой, — сказал Мори.

— Что будете пить? — нетерпеливо спросила девушка.

— Ничего. Мне только бутерброд.

— Вот еще глупости! — возмутился Вульф Харрис. — Будешь мне тут клевать, как канарейка! Что мне, то и ему, мисс! Спокойно, я плачу!

Мори покраснел. Неужели так очевидно, что он голоден? Нет, наверное, дело в одежде. Воротничок совсем потертый. И ботинки прохудились — он, должно быть, заметил, когда входил.

— Отвратительная забегаловка. Зато быстро. У меня в час назначена встреча на углу Мадисон и Сорок пятой.

Вульф Харрис замолчал. Мори тоже не мог поддержать беседу. Через некоторое время мистер Харрис наклонился к нему:

— Ну, как дела? Что нового? Чем занимаешься?

Почему, почему он обязан рассказывать? Почему нельзя ответить коротко: не хочу, мол, говорить о своих делах, я не в настроении. Почему нельзя? Потому что я никто и ничто. А когда ты никто и ничто, тобой командуют и помыкают, как хотят. И он стал вдруг послушным, робким ребенком.

— Что нового? Моя жена беременна. А я, к сожалению, ничем не занимаюсь.

— Безработный?

— Работал в обувном магазине, но его закрыли.

— Что еще умеешь делать, кроме как туфлями торговать?

Злая, жаркая горечь полыхнула, обожгла.

— Сказать по правде, ничего. Четыре года в Йеле, а в итоге — шиш.

— Я бросил школу после седьмого класса, — с некоторым даже удивлением сказал его собеседник.

— И что? — Мори вскинул глаза и встретил острый проницательный взгляд.

— А то, что я могу предложить тебе работу. Разумеется, если хочешь.

— Хочу, — не задумываясь сказал Мори.

— Но ты даже не знаешь какую.

— То есть смогу ли я ее выполнять? Постараюсь научиться.

— Машину водить умеешь?

— Конечно, но своей у меня нет.

— Не проблема. Купим.

— И что я с ней буду делать?

— Кататься. Будешь поутру объезжать Флэтбуш, по адресам, которые я тебе дам, собирать кой-какие бумаги и привозить на квартиру.

— И все?

— Все. Ты забыл спросить об оплате.

— В любом случае это больше, чем я зарабатываю сейчас.

— Эге, парень, ты я вижу совсем на мели? — Голос мужчины прозвучал неожиданно мягко, сочувственно. — Ну-ну, выше голову. Я положу тебе семьдесят пять долларов в неделю.

— За то, что я буду бумажки развозить?

— И держать язык за зубами. Ясно?

— По-моему, да. Что неясно, спрошу, когда выйдем на улицу.

— Значит, понял. А теперь ешь. И если не наешься, говори — добавим. Я люблю, чтобы люди выкладывали все напрямую. Только не всем подряд. И в свое время.

Этот жадный голод возник не в одночасье, не от кофе на пустой желудок. Он накапливался неделями. В общем-то Мори ничего толком не ел, перебивался печеньем и супами из пакетов, а молоко, апельсины и бараньи котлеты подкладывал Агате. Теперь по телу разливалась приятная теплая сытость — от мяса, от густого молочно-солодового коктейля. Тут пахнет политикой. Да-да, не иначе. Голоса на выборах. Что ж, это не преступление против рода человеческого, никто не пострадает, не умрет. Богачи просаживают в казино многие тысячи, так почему бы беднякам не рискнуть своими жалкими трудовыми сбережениями? Все это не так просто, я пытаюсь оправдать дурное дело. Но холодильник будет полон, и мы купим все, что надо для ребенка, и зимнюю одежду для Агаты. Мне не придется прятаться от Андреапулиса в день, когда надо платить за квартиру…