Все смеются. Один из щенков, такой же крошечный и смешной, но, быть может, чуть посильнее остальных, перекатился под брюхо матери и, решительно пискнув, оттер брата или сестру от материнского соска.

— Хочешь пирожок с повидлом? — предлагает миссис Тоджерсон.

— Да. То есть спасибо, с удовольствием.

— Они еще теплые… А бабушка-то тебе разрешает?

— Конечно! Я даже иногда после уроков хожу в пекарню «У Тома». Только бабуля говорит, что пирожки там слишком жирные. Она разрешает мне есть только домашние.

— Ну, эти-то точно домашние, — улыбается миссис Тоджерсон. — Садись-ка, поешь пирожков и выпей молочка, пока мистер Тоджерсон поговорит с дедушкой.

На кухне приятный сладкий запах: сразу чуешь — что-то пекли. Его усаживают к столу, возле уставленного цветами подоконника. Как хорошо есть на кухне, где все под рукой: и холодильник, и плита. Куда удобнее, чем дома, в столовой, за огромным полированным столом. Того и гляди прольешь или просыплешь что-нибудь на блестящую поверхность или, не дай Бог, на ковер. А уместиться на салфетке с кружевной каймой ужасно трудно, слишком она маленькая для тарелки и рук. Но дома на кухне не ест никто, только экономка, миссис Мейтер.

Миссис Тоджерсон смотрит, как он доедает пирожки.

— Ну как, вкусно?

— Очень вкусно, спасибо большое. — Пирожки и вправду хорошие, но, честно говоря, в пекарне «У Тома» все-таки вкуснее. Только правду эту он никому не скажет.

— А мои мальчики давно за этим столом не ели, давным-давно. — Миссис Тоджерсон тихо вздыхает.

Они возвращаются к машине. Мистер Тоджерсон, прислонившись к забору, беседует с дедулей.

— Он разорит страну. Эти лодыри хотят делать деньги, ничего не делая. Из пустоты. А расплачиваться будут наши дети. — Мистер Тоджерсон кивает на Эрика. — Они и их потомки пойдут по миру с сумой.

— Снова ты о Рузвельте! — восклицает его жена. — Нечего ругаться, только давление себе поднимаешь. Как заговорит о Рузвельте, каждый раз таблетки глотает, каждый Божий раз!

— Он не один такой, миссис Тоджерсон, — отвечает дедуля. — Война не война, а Рузвельту пора из Белого дома убираться, пока вконец не развалил страну. Мы терпим его уже десять лет, и это ровно на десять лет больше, чем следовало. Эрик, повернись-ка! Что у тебя на щеке? Вот возьми платок.

Дедуля извлекает белоснежный платок из нагрудного кармана. Он такой чистюля — ни пятнышка не пропустит. Ну чем ему помешало повидло?

— Мальчик поел пирожков с повидлом, — поясняет миссис Тоджерсон.

— Удачный денек, верно, Эрик? И пирожками угостили, и щенка посмотрел.

— Дедуль, — произносит Эрик, когда они сворачивают на дорогу, — что значит «нецнеразвалил»? Ну, про Рузвельта?

— Нецне… Ах, вконец не развалил! Это значит, что Рузвельт разрушает, портит страну.

— А зачем он это делает?

— Тебе пока не понять, рановато. Но мы хотим видеть на его месте другого человека.

— Кого?

— Да любого. Хуже Рузвельта все равно не найдешь.

— Ты его ненавидишь? Как мистер Тоджерсон?

— Ненавижу — неточное слово. Мы обязаны его уважать, потому что он — президент. Но нам кажется, что он это кресло оскверняет. Понимаешь? Осквернять — значит не почитать, ну, допустим, войти в церковь в шляпе или громко смеяться во время богослужения.

Эрик кивает и представляет знакомое по газетам лицо с неизменной сигаретой, торчащей вверх из уголка рта.

— Эрик, — серьезно, почти торжественно произносит дедуля, — быть американцем удивительно и почетно. Вроде священной миссии… особого доверия… Мы принадлежим к очень древнему роду, мой мальчик. Наши предки переехали в Америку, когда ею еще правил английский король. В те времена здесь жили только индейцы. На месте дороги, по которой мы сейчас едем, лежала их тропа на север, в Канаду. Они торили ее через леса, бесконечные вековые леса. Поселенцы рубили, корчевали, пахали, строили хижины. Это был тяжкий да и опасный труд.

— А индейцы их убивали? Томагавками?

— Наверняка. В учебниках об этом подробно написано. Повсюду на территории нынешнего штата стояли форты. Поселенцы спасались от индейцев за их стенами.

— А теперь никаких индейцев нет.

— Верно. Все это происходило очень давно. Постепенно жизнь наладилась, стала менее опасной, и люди построили большие добротные фермы, такие, как у мистера Тоджерсона. Наши предки тоже возделывали землю. Лишь иногда один из сыновей выучивался какой-нибудь профессии. Твой прапрадед, нет, пожалуй, прапрапрадед, был инженером и участвовал в строительстве канала на озере Эри. Этот канал соединил озеро с океаном. Потрясающее сооружение. Еще в нашей семье, разумеется, были военные. Мы принимали участие во всех войнах, которые вела Америка. Были учителя, адвокаты…

— Как ты! Ты ведь адвокат! — восторженно восклицает Эрик.

— Да, я адвокат, юрист и горжусь своей профессией. Но никогда не забываю, что корнями связан с землей. Такова наша семья, и бабушкина тоже. Бабуля тоже из очень древнего рода.

— Это ее отец на портрете? Над камином в бабушкиной комнате?

— Нет, малыш, это ее дед. Твой прапрадед. Он сражался на Гражданской войне. — Дедуля неожиданно разворачивает машину. — Тут неподалеку Сайпрес. Я покажу тебе кое-что.

Машина легко катит по ровной дороге меж дымчато-белых яблоневых садов.

— Сайпрес — административный центр округа. Там находится суд, а рядом памятник героям Гражданской войны. Его воздвигли в честь жителей штата, которые воевали. Имена погибших выбиты на камне. Там есть имя этого человека.

— Какого?

— Чей портрет висит у бабули в комнате.

Здание суда на дальнем конце огромной лужайки. К нему ведет дорожка, обсаженная красными, почти не гнущимися под ветром цветами. Эрик вспоминает название: тюльпаны. Сбоку от суда торчит высокий флагшток. Полотнище хлопает на ветру. А против флагштока, посреди круглой забетонированной площадки, статуя солдата в квадратной фуражке: присев на одно колено, он целится из ружья. На пьедестале, под солдатом, выбиты имена погибших.

— Вылезай, — командует дедуля. — Имена расположены по алфавиту. Найди букву «Б». А потом ищи длинную фамилию, где-то наверху столбца. Беллингем. Ну, пойди, поищи. Мне самому трудно выбраться из машины.

Эрик спрыгивает с подножки, подходит к памятнику и без труда отыскивает столбец, начинающийся на букву «Б». Он гордится, что может прочитать любое имя. Первым идет Банкс, за ним Бейди. Так, после «й» скоро «л». Некоторые ребята в классе еще путаются, не знают алфавита. А Эрику буквы даются легко, играючи. Вот и нашел: Беллингем. С минуту он стоит, глядя на постамент, на тень от руки каменного солдата, пересекающую фамилию Беллингем как раз посередине. После фамилии запятая и имя — Люк. Знакомое имя: Люк, Лука. Как в молитве, которую бабуля заставляет говорить перед сном: «Матфей, Марк, Лука и Иоанн». Он бегом возвращается к машине.

— Нашел! Нашел! Люк Беллингем, почти на самом верху.

— Молодец. Я знал, что ты непременно найдешь. Вот этот Беллингем и есть бабулин дед. — Объехав вокруг памятника, они трогаются в обратный путь. — Он участвовал во второй битве на реке Булл-Ран, в сражении при Антиетаме и во многих других. Президентом у нас тогда был Авраам Линкольн.

— Он тоже осквернял кресло? Как Рузвельт?

— Осквернял? Вот уж нет! Он был одним из величайших людей, Эрик. Когда ты станешь чуть постарше, я расскажу о Линкольне подробнее и дам тебе книги о нем. Ну вот, ты увидел фамилию своего предка, навечно выбитую на камне. Бабулина фамилия, пока она не вышла за меня замуж, тоже была Беллингем.

— А твоя фамилия Мартин.

— Верно.

На языке у примолкшего Эрика вертится новый вопрос. В конце концов он произносит:

— Тогда почему моя фамилия не Мартин, а Фриман?

— Так положено. Люди носят фамилию отца.

— Почему?

— Таков закон.

— А кто пишет законы?

— Мы выбираем много людей, чтобы они придумывали для нас законы. Называются они «законодательная власть».