Несколько мгновений Слащев молча сверлил Зинаиду Павловну взглядом налившихся кровью глаз, потом сказал негромко, спокойно и ровно, как будто ничего не произошло и сам он был в совершенно нормальном состоянии:

— Через два часа всех пятерых доставить в мой вагон, — вышел, хлопнув дверью.

Воцарилось тягостное молчание. Полковник щелкнул крышкой портсигара, закурил.

— Клинбовский, уведите людей.

Затопали юнкера. Марин сел у окна и стал смотреть на улицу. По проселку, пыля, маршировала какая–то офицерская часть, протарахтел броневик.

— Если фронт хотя бы ненадолго стабилизируется, — сказал Марин, обращаясь к Зинаиде Павловне, — у нас появится шанс. Все может решить даже короткая передышка.

— Не дадут они нам даже короткой, — полковник швырнул окурок на пол и раздавил, не попытавшись отыскать пепельницы. — Зря вы сюда пожаловали, господин контрразведчик. В Париже, поди, хорошо?

— Неплохо, — сказал Марин.

— Каштаны… — закатил глаза Стелобат, — женщины, нормальная человеческая жизнь. Вы совершили ошибку, вы еще убедитесь в этом.

Снова вошел Клинбовский и бросил ладонь к козырьку:

— От красных парламентеры, с белым флагом, идут по направлению окопов третьей роты.

— Прикажите их пристрелить, — нахмурился Стелобат.

— А я думаю, их стоит выслушать, — заметил Марин.

— Полагаете, они предложат сдачу? — ехидно спросил Стелобат.

— Вашу? — уточнил Марин. — Возможно.

— Я имел в виду их сдачу… — набычился полковник. — Пристрелить — и все. Действуйте, Клинбовский.

— Вы еще не настрелялись? — спросила Зинаида Павловна. — Так вот: мы с господином Крупенским желаем видеть парламентеров. Кроме того, интересно, как отреагируют на их приход солдаты.

— У нас юнкера и офицеры, — уточнил Стелобат.

— Тем более. Клинбовский, ведите на место, — приказала Зинаида Павловна.

Подпоручик жалостно взглянул на полковника и распахнул двери:

— Прошу за мной, господа…

Окопы, только что отбитые у красных, начинались сразу же за поселком, метрах в двухстах. По зигзагу хода сообщения Марин и Лохвицкая прошли в первую линию.

— Вот они, — юнкер протянул Лохвицкой бинокль. — Уже совсем близко.

Лохвицкая настроила окуляры. Да, вот они. Трое. Тот, что с флагом, совсем еще молодой… Она протянула бинокль Марину. Но он все видел и без бинокля. Стараясь держать равнение и шаг, к позициям корниловцев приближались три человека.

— Не стрелять! — приказал Стелобат, бросив взгляд на Зинаиду Павловну.

Красные подошли к брустверу окопа и остановились. Тот, что нес флаг, передал его своему товарищу и спрыгнул в окоп. Заметив полковника, откозырял:

— Командир роты Красной Армии Горбылев. Имею поручение от своего командования.

— Что вам надо? Говорите и проваливайте.

— Юнкера! — вспрыгнул на бруствер Горбылев. — По поручению комфронта товарища Фрунзе я должен передать вам следующее: через несколько дней начнется решающее наступление Красной Армии. Его не остановить. Вы будете сброшены в море, потому что на вашу долю осталось только прикрыть отплытие вашего командующего и прочей военной и штатской сволочи, которая ценой ваших молодых жизней вывезет за границу свои сундуки с золотом.

— Приказываю замолчать! — взвизгнул полковник. — Иначе прикажу стрелять!

— За нашей спиной три батареи тяжелых орудий. Прицел — ваши окопы. И если с нами что случится, вас разнесут на клочки, — крикнул Горбылев. — Юнкера, Врангель продал богатства Крыма Антанте. На его яхте «Лукулл», что стоит у причала Севастопольского порта, мешки с золотом, цена народного достояния!

— Это он, положим, врет, — тихо заметила Зинаида Павловна.

— Любая пропаганда — тенденциозна, — пожал плечами Марин. — Однако вы посмотрите на этих мальчишек. Действуют слова «товарища» Горбылева.

— Сдавайтесь, юнкера, — кричал Горбылев. — В Париже столы в кафешантанах накрыты не для вас! Вас ждет голод, унижение! Между тем в новой, Советской России мы никому из вас и никогда не вспомним прошлого, не укорим! Сдавайтесь! — Он швырнул в воздух пачку прокламаций, они разлетелись над окопами. Четко повернувшись налево кругом, красные парламентеры двинулись в обратный путь. Трепетал на ветру белый флаг, легкая пыль вилась под ногами.

— Красиво идут, — сказал Марин.

— Дай–ка, — Стелобат выдернул из рук юнкера винтовку и прицелился.

— А стоит ли? — не удержался Марин. — Есть законы войны, общие для нас и для них. Они, между прочим, пообещали вам даже старого не вспоминать.

Ударил выстрел. Горбылев подпрыгнул и повис на руках своих товарищей.

Вагон генерала Слащева стоял вдалеке от станции, на запасных путях. По дороге юнкера охраняли только красных. Марин и Лохвицкая шли свободно, но Марин успел пару раз перехватить взгляды, которыми то и дело обменивались Стелобат и Клинбовский.

— Они нас пристрелят, — сказал Марин Зинаиде Павловне, — как пить дать.

— Не посмеют, — возразила она. — Нет.

— Во всяком случае на провокации не реагируйте и не отходите от меня ни на шаг, — предостерег Марин. — Они способны на все.

Тем не менее до вагона дошли без всяких приключений. Из дверей выглянул капитан с адъютантскими аксельбантами и распорядился:

— Этих троих — через второй вход. Там им выделено купе и конвой.

Посмотрел на Марина и Лохвицкую, спрыгнул на землю и взял под козырек:

— Господин Крупенский и вы, сударыня, генерал ждет. — Он помог подняться Зинаиде Павловне и Марину, потом привычно взлетел вверх и распахнул двери, ведущие в коридор. — Это наши служебные купе, проходите, прошу. Салон генерала впереди, вот в эти двери. Прошу.

Марин переступил порог и снова с трудом удержался от возгласа изумления. После знакомства со Слащевым он всего ожидал от него, но то, что он увидел теперь, — превосходило самые невероятные ожидания: повсюду стояли диваны, на мгновение показалось, что весь салон состоит из одних диванов. Все они были сплошь завалены оружием: кавказские шашки в серебре, маузеры и наганы, кинжалы и финские ножи — все это лежало как попало, вразброс. Тут же валялись колоды карт, новые и початые. Грязный ковер был усеян окурками папирос и сигар. Повсюду громоздились горы полупустых и совсем еще полных бутылок со спиртным и немытая посуда с остатками еды. И что было самым странным и необъяснимым: по всему салону важно расхаживал огромный журавль, на столе сидела черная ворона, на голове у хозяина салона — маленькая ласточка.

— Рад, — Слащев встал и элегантно поцеловал руку Лохвицкой. Ласточка взлетела и села на шкаф. — Господа, я и мои друзья от души приветствуем вас в этом скромном жилище. Прошу садиться. — Он подал пример и что–то шепнул адъютанту. Тот поклонился и вышел. — Сейчас прицепят паровоз, и мы отправимся в Симферополь, — продолжал Слащев, — оттуда до ставки рукой подать. Автомобиль уже ждет. Вы знаете последнее радио красных?

— Нет, ваше превосходительство, — сказал Марин.

— Нам всем предложена почетная сдача, — сказал Слащев. — Гарантируют жизнь, прощение всем. Кроме убийц. Кроме меня… — он визгливо и неестественно засмеялся. — Я в свою очередь радировал барону. Я ему посоветовал заменить на всех радиостанциях персонал. На офицеров. А там, где невозможно, — ликвидировать станции. Я прав?

— Правы, — кивнул Марин.

— А вот еще одна новость, — обрадовался Слащев. — Выпьем, господа. Вчера барон известил меня о том, что я возведен в чин генерал–лейтенанта и к моей скромной фамилии добавлен весьма весомый титул — Крымский. — Он обвел Марина и Лохвицкую сияющим взглядом. — Не скрою, это было моей давнишней мечтой.

Вошел адъютант с ящиком в руках. Из ящика торчали обвернутые в золотую фольгу горлышки бутылок.

— Шампанское! — захлопал в ладоши Слащев. — Это грандиозно и очень к месту! Открыть, капитан! — Хлопнули пробки, через край бокалов хлестнула пена. Пил Слащев неряшливо, то и дело обливая свой замысловатый костюм.