— Оригинал… — ухмыльнулся Еремин. — Трое часов — и все как по команде.
— По команде, говоришь? — подхватил Барабанов. — Так ведь сами они так стать не могли, а если их человек остановил… Зачем?
— Спиноза… — без насмешки произнес Егор Елисеевич. — Есть такое слово: «пароль». Или, скажем, договоренность такая: участники бандгруппы знают условную цифру: «10». А на часах — «три». Что в итоге?
— Встреча назначена на тринадцатое! — обрадовался Барабанов.
— Ну вы и черти… — с нескрываемым восхищением протянул Бабанов. — Вот это да…
— Да — оно, конечно, да, — кивнул Егор Елисеевич. — Вот только условной этой цифры мы не знаем. И вообще: может, не прибавлять, а вычитать надо? И может — не «тринадцатое», а «тринадцать» часов? То-то…
Поднялись на второй этаж. Верхние комнаты точно повторяли нижние, только мебели здесь никакой не было.
— Все ясно… — сказал Барабанов. — Засаду ставить будем?
— А… чердак? — вмешался Бабанов. — Я гляну?
— Глянь… — разрешил Егор Елисеевич. — Слушай, — повернулся он к Еремину. — Тебя ничего не трет?
— Ничего… — недоуменно пожал плечами Еремин.
— И меня — ничего, — сказал Барабанов, поймав встревоженный взгляд начальника.
— Нервы… — кивнул Егор Елисеевич. — Ну чего там, Бабанов? — крикнул он. — Порядок?
— Пусто… — отозвался Бабанов с чердака. — Пыль одна…
— Пыль… — повторил Егор Елисеевич. — Пыль… Спускайся!
Бабанов между тем осторожно двигался по чердаку, заваленному сундуками и шкафами; несколько старых диванов стояло друг на друге, беспорядочно сваленные в кучу книги неряшливо топорщились в углу. Бабанов наклонился, подобрал одну. Это был третий том «Энциклопедии нравов», Бабанов заинтересованно раскрыл его на середине и обомлел. Такого он не ожидал…
— Братцы! — истошно выкрикнул он. — Книгу нашел! Похабщина — умереть можно!
— А больше ничего? — послышался голос Еремина.
— Ничего! — Бабанов уже не мог оторваться от находки. Он двинулся к чердачному окну, хотелось как можно скорее увидеть — что же там дальше. Он шел, спотыкаясь и чертыхаясь, сосредоточившись только на книге и потеряв всякое чувство бдительности и даже простого внимания. И не заметил нескольких ящиков на бревнах, под самой крышей, и остатков еды и выпивки на полу — все это лежало на смятой клеенке, свежее, совсем недавнее… Но Бабанов ничего не видел. Он шел к свету. И когда ему в спину уперся ствол револьвера — не удивился и не испугался, а сказал раздраженно-нетерпеливо:
— Не балуй…
— Да уж какое баловство… — негромко отозвался неизвестный. — Вы, голубчик, книгу положите, руки поднимите и прижмите к затылку, сделайте три шага вперед и повернитесь ко мне лицом. — И заметив, что Бабанов не торопится выполнять команду, добавил, резко ткнув его в шею дулом. — Я не шучу, и терять мне нечего…
Бабанов бросил «Энциклопедию» и повернулся:
— Ты кто такой?
— Жилец этого чердака, скажем так, — спокойно ответил незнакомец. — Поступим следующим образом: вы спускаетесь первым, я — за вами, дуло моего нагана будет у вас все время под ребром — уж не взыщите, таковы обстоятельства… Проведете меня через своих — останетесь живы. Понятно?
— Ушлый ты… — с обидой произнес Бабанов. — Ты убежишь, а меня за такое к стенке прислонят. Какой мне резон?
— Умрете на месте, — равнодушно сказал незнакомец. Он поднял наган выше, и Бабанов увидел, как медленно ползет вверх потертый курок:
— Самовзвод, — на всякий, видимо, случай объяснил незнакомец. — Через пять секунд — сорвется…
— Стой! — просипел Бабанов. — На что надеешься? Наши тебя сразу положат!
— Так ведь и я в долгу не останусь… — Курок замер, и Бабанов понял, что от смерти его отделяют уже не мгновения, а миг единый, а там, внизу, — товарищи, которые поверили ему, понадеялись на него, искренне, впрочем, полагая, что опасности никакой нет и поход его, Бабанова, на чердак — не более чем простая формальность… Эти мысли пронеслись у него в голове молниеносно, он еще успел удивиться тому, что думает не о смерти, а о своих напарниках, и уже каким-то странным вторым планом, где-то в глубине сознания промелькнуло: а я ведь не дерьмо какое-нибудь, есть у меня хребет, и жалко, что так глупо все заканчивается…
— Белые!!! — выкрикнул он что было сил, ударил выстрел, разрывная пуля вошла ему в переносицу…
Бандит выскочил на крышу. Внизу был залитый солнцем двор, пересекая его наискось, бежал Гришута, то и дело поправляя очки-консервы, которые сползали с лакированного козырька кепки и мешали целиться. Сорвать очки и бросить их вместе с кепкой Гришута почему-то не хотел или не мог — в подобном деле он оказался впервые и попал в полный зашор. Он давил на спусковой крючок своего «смит-вессона» и никак не мог взять в толк, почему не вскидывается курок и нет выстрелов. О том, что револьвер этой системы отродясь не был самовзводным, Гришута забыл начисто.
Из окон дачи тоже стреляли и тоже — неизвестно зачем: бандит из этих окон виден не был. Между тем он перебежал на Противоположный скат крыши и прыгнул вниз. Путь был свободен: с разбега зацепившись руками за гребень забора, он перемахнул его и исчез.
Когда Егор Елисеевич выбрался на крышу, все было кончено.
— Работнички… — он с горечью посмотрел на Барабанова. — Несусветная наша глупость, вот что я тебе скажу…
— Так ведь кто мог… — попытался возразить Барабанов, но Егор Елисеевич зло прервал его:
— Никто не мог! Никто! Это и есть профессиональная глупость! И до тех пор пока не сможем, — будем ходить битыми! Я тебя о чем на втором этаже спросил?
— Ну… Не трет ли что? — вспомнил Барабанов. — А что?
— А то, что на первом этаже — хлопья пыли, а на втором — ни соринки! Эх, вовремя бы внять… — Он яростно посмотрел на Барабанова: — Сбрей свои дурацкие усы к чертовой матери! Ты в них на кучера с похабной открытки похож! — Егор Елисеевич как-то совсем по-женски горестно всплеснул руками и добавил тихо: — Он же еще крикнул сверху, твой родственник, помнишь, «Пыль одна», — крикнул он, и мне бы, дураку, внять, увязать… Эх, незадача… И жалко его — слов нет!
— Чего уж теперь… — виновато произнес Барабанов. — Вперед умнее будем.
— Да уж ты, милок, постарайся поумней, а то советская власть не напасется работников, если мы их так вот по-глупому терять станем… Эх, ребята, ребята… Мальчишки вы с оружием в руках, и ничего более…
На крышу, отряхиваясь, выбрался Еремин, сказал, не скрывая радости:
— Три ящика консервов, водки — залейся, сахар, рыба копченая и пьяный вусмерть уркаган!
Это была удача, если после всего случившегося подобное слово вообще могло быть произнесено вслух. На ящиках с консервами и водкой, на мешках с вяленой рыбой и сахарным песком жирно чернел штамп пакгауза Ярославского вокзала. Около примитивно устроенного топчана валялись опорожненные бутылки и три грязных стакана, объеденные рыбные хребты были аккуратно завернуты в «Правду» месячной давности, на облезлой жардиньерке матово поблескивала серебряная стопка с дворянским гербом и монограммой.
— Ишь ты… — Егор Елисеевич щелкнул по стопке ногтем. — Последнее, что осталось, поди — берег…
— Дайте-ка… — Барабанов повернул находку к свету. — Я думаю — мы по этому гербу узнаем фамилию владельца. Чем черт не шутит?
— Веди к пьяному, — приказал Егор Елисеевич.
— Да вот он… — повернул голову Еремин. — Не просыпается, гад. Я пробовал.
Егор Елисеевич подошел к спящему, наклонился. В ноздри ударил тяжелый запах водочного перегара и копченой рыбы вперемешку с луком и табаком. Егор Елисеевич потянул носом и сморщился:
— Экая пакость… Обыщите его.
В боковом кармане пиджака сразу же обнаружили служебное удостоверение Дорохова, а в брючном — его браунинг.
— И вправду — удача… — тихо сказал Еремин. — Давайте я его разбужу.
— Нет, — покачал головой Егор Елисеевич. — Наденьте ему наручники и отнесите в машину. Ты, Еремин, останешься здесь с Петром. Смену пришлю завтра, в шесть утра. Быть начеку, ребята. Убитого тоже несите…