— От колбасы толстеют, — в тон ему сказал Линев. — Ты сейчас влюбленный, и тебе жир вовсе ни к чему. Ну да ладно, немного я тебе дам.

Они ели весело, с аппетитом, так, как едят только голодные здоровые люди в молодости.

От слябинга, расположенного по соседству, сюда, на высоту, заносило пар, и он распушенными ватками цеплялся за лица. Линев с видимым удовольствием трогал эти клочья растопыренными пальцами и говорил Абатурину:

— Ты видишь, какая высота, Паш? Все кругом видно. Ну, слябинг — само собой. Он же рядом. Мы с Гришей строили. Да и ты ведь, кажется, монтировал фермы на нем. До армии. А вон погляди на гору. Аглофабрику видишь? Мы сработали. И мартен тоже.

— Четвертая и пятая печи, — уточнил Блажевич.

— Добрая штука — высота, — помолчав, заговорил Линев. — Тут спутники рядом летают. Потрогать можно.

Опорожнив бутылки с молоком, монтажники закурили.

— Хлопцы, — внезапно сказал Блажевич, сверкая белыми зубами и переходя на шепот. — Я познаемлю вас со своей девочкой. Ахнете!

— Чего это вдруг? — заулыбался Линев. — Месяц гулял — утаивал, а тут прорвало.

— Похвалиться охота. Терпенья нету… — он смешно подергал себя за усы, добавил: — Сення в дварэц придет. Не одна…

Многозначительно посмотрел на Линева, подмигнул:

— Так что, и бригадиру дело есть.

— А Павла — что ж — не берешь? — спросил Линев.

— Яго — не! — рассмеялся Блажевич.

— От чего же? — угадывая ответ и краснея от удовольствия, поинтересовался Павел.

— Ен ду́жа прыго́жы.

— Ладно, — заметил Линев, взглядывая на ручные часы. — Давайте коммунизм строить, не кочегары и не плотники.

Почти до конца смены монтировали крупнопанельные плиты покрытия.

Блажевич заваривал вслед за Павлом связи ферм, прочным швом соединял подкрановые балки с тормозной решеткой.

— Як ад свято́га — святло́ ад мяне́, — говорил он Павлу, картинно складывая ладони на груди и закатывая глаза. — Катя не видит — помолилася б.

На одно мгновенье Абатурину стало неуютно от мысли, что его одного, пожалуй, никто не ждет, и что сам виноват в этом: робость — плохой помощник молодости.

Вслух он спросил:

— А кто она, Катя?

— Ого! — воодушевился Блажевич. — Медыцы́нская сястра́. Ды яшче́ старшая!

Они уже приступали к монтажу фонаря, когда кончилась смена.

Блажевич, отстегивая карабин монтажной цепи, что-то бормотал себе под нос.

— Ты о чем? — спросил Павел.

— С богом толкую. Ен близко тут, на туче сидит.

— Просишь о чем? — принимая шутливый тон Гришки, полюбопытствовал Павел.

— Ага.

— О чем же?

— Штаны няха́й подкинет. Новые. Мои ду́жа старые.

— Брюки я тебе дам, — успокоил Линев. — Они под матрацем гладятся. Стрелка, как по линеечке. Насквозь сердце продырявит такая стрелка.

— Ну, коли так…

Они спустились вниз, обошли клин-трактор и по нагроможденью земли, бетонных плит, бревен выбрались на дорогу.

Внезапно их остановил жестом высокий широкоплечий человек, вышедший откуда-то сбоку. У него было озабоченное лицо. Слабо очерченные губы, почти прямые брови и серые малоподвижные глаза казались чужими на его крупной монументальной голове.

Абатурин узнал Жамкова.

Начальник участка поманил Павла пальцем, вяло спросил:

— Ты кто?

— Абатурин.

— Космонавт? Маршал?

— Нет, — нахмурился Павел.

— Тогда толком ответь — ты кто? Мне фамилия твоя мало что говорит.

— Монтажник.

— Новенький?

— Да.

Жамков неожиданно похлопал Павла по плечу, дружески улыбнулся:

— Ну, трудись, Абатурин. Давай норму. Ежли что нужно — скажи. Я помогу.

Когда Жамков ушел, Павел спросил у Линева:

— Какой он, Жамков?

— Ничего, не дурак, — неопределенно ответил бригадир.

Некоторое время шли молча.

— Я, ведаешь, аб чым мечтаю? — вдруг усмехнулся Блажевич, стараясь не отставать от крупно шагавшего Абатурина. — Сто тысяч выиграть.

Павел удивленно посмотрел на сварщика:

— Зачем тебе?

— Куплю сад-виноград и стану туды́ влюбленных пускать. Хай цалу́юцца.

Павел рассмеялся.

— А что? — задумчиво протянул Блажевич. — Гэ́та ж трагедия, кали́ няма́ где цалава́цца.

Линев пояснил, усмехаясь:

— Он в прошлом году страх как намаялся. Бегал за девочкой одной. Целоваться приспичило — и негде. Мы все тогда думали — кое-как выход нашли. Стал он на вокзал с ней ездить. К поездам. Как посадка — они друг другу на шею. Прощаются перед разлукой. Очень натурально выходило… Я из-за них чуть глаза себе не испортил. От перенапряжения.

— Ты?..

— Ну да. Он меня за собой таскал, чтоб мама девочкина не выследила. Караульную службу я нес.

— А чего ж ты не женился на ней? — спросил Павел у Блажевича.

— А нячы́сты яго́ знает… Поговорить няма́ аб чым. Я ей про мировую революцию, а яна́ мне — про гардероб. И о квартире еще.

Гришка вздохнул и развел руки:

— Вочы па яблыку, а галава з арэх.

— А Катя что ж? С квартирой?

— Не пытал. Смелости не хватило.

— А характер какой? — полюбопытствовал Линев.

— У пара́дку! — воодушевился Блажевич. — Комсомолочка.

Дома они поплескались в душе, съели по бутылке кефира и решили поспать до вечера.

Блажевич проснулся первый, умылся и разбудил Линева.

— Давай штаны, бригадир.

— А я в чем?

— Ты — в моих. Коммунисты́чная дапамо́га.

— Это не помощь. Ты меня уже второй год обираешь.

— Сам обещал. Не́чага падава́цца назад.

Он посмотрел на огорченную физиономию Линева и успокоил его:

— Сам гинь, а товарища выручай.

Павлу не очень хотелось идти во дворец, но отказаться постеснялся.

В фойе молодежь нетерпеливо ожидала танцев. Блажевич, ввинчиваясь в гулкую разноцветную толпу, тащил за собой приятелей. Вдруг он замер и почти тотчас же рванулся вперед, успев бросить бригадиру:

— Адва́га гарады́ бярэ́!

У большого окна, затянутого тяжелыми шторами, стояли две девушки. Внешностью, ростом и, вероятно, даже характерами они совсем не походили друг на дружку.

Справа, чуть прислонившись к стене, весело разглядывала толпу крепкая высокая девушка в цветистом шелковом платье. На плечах у нее лежали тонкие угольные косы; черные брови были самые обычные, чуть скуластое лицо выдавало в ней примесь башкирской или татарской крови, что нередко бывает на Урале. Глаза величиной с крупные сливы были до того черны, что даже белки отливали синевой.

Слева от нее, краснея в смущении, топталась полная синеглазая девчушка. Она то и дело поправляла гладкие льняные волосы и робко озиралась по сторонам, точно боялась, что сейчас начнет играть музыка и кто-нибудь пригласит ее танцевать.

— Добры́ ве́чар, — подойдя к девушкам, шикарно поклонился Блажевич. Его мальчишечьи усы взлетели вверх, открывая белые зубы.

— Здравствуй, Григорий, — ответила чернявая и повернулась к соседке: — Знакомься, Юля. Это Гриша Блажевич. Я тебе говорила о нем.

Юля покраснела, сказала «Здрасти!» и убрала руки за спину.

— Она сестра у нас, дежурная сестра, — знакомила Катя. — Такая мастерица, ее все больные любят. Мы с Юлей в одной комнате живем, в общежитии.

— В общежитии? — переспросил Блажевич и внезапно рассмеялся: — Цярьпи́, Гры́шка, збаве́нне бли́зка.

Подзывая жестом Линева и Абатурина, Блажевич подмигивал девушкам:

— Ле́пей палюби́ць маладо́га арла́, чым старую саву́.

И советовал Юле:

— Вось вам на вы́бар, Юля. Той — прыго́жаньки, а гэ́ты — яшчэ́ и бригадир. У мяне́ бага́та есць в запасе.

И Гришка, широко разведя руки, рассмеялся.

Павлу обе девушки показались славными и скромными, но все-таки он чувствовал себя как-то неуютно и скованно, будто ни с того, ни с сего попал в чужой дом и не знает, как из него выбраться.

Блажевич был в ударе. Он рассказывал анекдоты, сыпал шутками, бегал в буфет и приносил оттуда всей компании черствые пряники и теплую фруктовую воду.

Катя держала себя спокойно, а Юля заметно волновалась, розовела, совсем, как девочка, прятала руки за спину. Руки у нее были крупные и сильные, с тонкими, но хорошо заметными жилками на кистях. Юля, вероятно, была безупречная труженица, из тех трехжильных и обаятельных людей, которые всякое дело выполняют с охотой и даже с удовольствием.