Романтики в США почувствовали и обозначили два главных противоречия в американской действительности на ее ранних этапах: конфликт человека с природой осваиваемого материка и конфликт господствующей и насильственно порабощаемой расы.

В творчестве писателей-областников второй половины столетия среди новых встающих проблем оба эти мотива занимают по-прежнему видное место.

Американские историки часто рассматривают творчество Кейбла как самое характерное выражение областничества, или регионализма, в литературе США. Отчасти это диктуется тем, что притягательность Нового Орлеана «старых креольских времен» и очевидная увлеченность писателя красочностью своего края выделяют его в общем хоре певцов местного колорита. Но это не препятствует приверженности Кейбла общенациональной тематике.

Испанская и вслед за тем французская колонизации Луизианы на протяжении всего XVIII столетия (Наполеон продал Луизиану правительству США в 1803 году) надолго оставили за собой причудливо смешанную культурно-бытовую и языковую традицию. Действие «Госпожи Дельфины» автор относит к 20-м годам прошлого века. Влияние новых владельцев земли, северных «янки», только еще пролагало себе дорогу в толще сложившейся креольской цивилизации (Кейбл называет креолами коренное белое население Луизианы, потомков испанских и французских семейств). Но и креолы, и новопришедшие северяне — полноправные граждане США. Драматический конфликт повести возникает из расового неравенства белых и черных в этом смешанном обществе. Малейший след черной крови ведет к бесправию и унижению. Квартеронки, прославленные красавицы Нового Орлеана, обречены быть наложницами белых людей. Закон воспрещает брак с ними.

В «Госпоже Дельфине» нетрудно отметить и достоинства и недостатки. К недостаткам относится очевидный мелодраматизм отдельных звеньев сюжета. Бесспорные достоинства — в грации, с которой воссоздана и эта уже отступившая в прошлое жизнь, и сама героиня повести, смиренная квартеронка, готовая «погубить свою душу» для счастья любимой дочери.

Надо сказать и о виртуозности, с которой писатель, пользуясь средствами языка, характеризует национально-расовую и кастовую чересполосицу Луизианы. Литературный английский в повествовании от автора, вкрапления французского в речь его персонажей, видоизмененные фрагменты того и другого в простонародных говорах-«патуа» в совокупности образуют живописную языковую мозаику, которую нелегко воспроизвести в переводе.

В малоизвестной повести позднего Брета Гарта, написанной в Англии в пору его изгнанничества, он выступает также отчасти как областник, хотя его творчество в целом не укладывается в эти границы. «Дедлоуское наследство» — воспоминание о Калифорнии, к тому же подернутое романтической дымкой. «Я затратил немало труда, воссоздавая пейзаж Болота… — делится Гарт с художником Бойдом, иллюстратором его произведений в английские годы, знакомя его с новой повестью. — Я жил по соседству три года, был молод и впечатлителен. Все, кто действует в повести, тоже списаны со знакомых мне лиц, какими они мне представлялись».[2]

В «Дедлоуском наследстве» присутствуют важнейшие калифорнийские мотивы писателя. Эта его зачарованность дикой природой — захватывающий воображение пейзаж Болота — во многом определяет тональность всей повести. Очевидна и привязанность Гарта к своим вольнолюбивым героям, противостоящим — как и во всем его творчестве — в силу разных причин, частью личных, иной раз общественных, фальши и пошлости обыденного буржуазного быта.

Наряду с пейзажем Болота, несомненная изобразительная удача писателя — парный портрет главных героев повести, юных «зимородков» Мэгги и Джима, столь разительно схожих между собой, что в минуты душевного единения или, напротив, противоборства они становятся почти что неразличимыми.

«Они сидели вдвоем в обычной вечерней позе, подобные профильным изображениям на ассирийском фризе, но схожие между собой еще больше, чем ассирийские лики».

И еще:

«С минуту они простояли, как бы глядясь оба в зеркало — так схоже гнев одного в каждой черточке, вспышке румянца, игре светотени отразился в лице другого».

Эти двое у Брета Гарта словно предшествуют более знаменитым Джудит и Генри, сестре и брату в романе «Авессалом, Авессалом!» Уильяма Фолкнера, тоже неразличимым в трагические мгновения:

«Они были схожи как две капли воды; то, что это мужчина и женщина, лишь подчеркивало невероятное, почти нестерпимое сходство».

Регионалистам еще оставалось сказать свое последнее слово в «Стране островерхих елей» Сары Орн Джуит, но, опережая ее, вышла книга, призывавшая американское общество стать лицом к лицу с новой реальностью. Индустриальная и урбанистическая цивилизация, утвердившаяся в США в десятилетия после Гражданской войны, столь явно обозначила к концу века полюсы нищеты и богатства, что молчать далее об этом было уже невозможно. Группа художников, названная впоследствии «нью-йоркскими реалистами» (а до того получившая от противников кличку «помойная школа»), — Джон Слоун, Юджин Хиггинс, другие, смело оспорив господствовавшие в американской живописи академические традиции, в резкой, иной раз сенсационной манере стала изображать новейший гигантский город в его ранящих душу противоречиях. Повесть Стивена Крейна «Мэгги, уличная девчонка» была попыткой заставить читателя отвести взгляд от блеска особняков и витрин в центре Манхэттена и увидеть нескончаемое убожество жизни и страдания людей в обширных нью-йоркских трущобах.

Крейн строит повесть как серию отдельных картин или кадров, предвосхищая позднейший язык кинематографа. Монтируя их, он как бы дает читателю семейную хронику рядовой рабочей семьи на протяжении десятка мучительных лет. И дети и взрослые равно обречены на полуживотное существование. А того, кто рванется за призраком счастья, ждет быстрая гибель. Такова история Мэгги.

Мэгги — «цветок, распустившийся в грязной луже». Красотка, по меркам Бауэри-стрит, она растет с детских лет в мире отупляющего труда, непробудного пьянства, побоев, полуграмотного жаргона рабочих предместий. Обманутая любовником, отвергнутая семьей, обесчещенная, теряя последние силы, перед тем как оборвать свою жизнь, она взывает к милосердию служителя церкви, встреченного в потоке прохожих.

«Девушке довелось как-то слышать, что Господь милосерден, и она решила подойти к этому человеку… Но, как только она обратилась к нему, того словно схватила судорога, и он спас свою респектабельность, отпрянув назад. Стоило ли рисковать репутацией, чтобы спасти чью-то душу?»

Резкая манера письма у Крейна, парадоксальные метафоры и сравнения, броский мазок служат единой цели — вселить беспокойство, тревогу, чувство протеста. «Мэгги» — незабываемая страница в истории американской литературы.

Если после «Ктаадна» Торо обратиться к «Стране островерхих елей» Сары Орн Джуит, можно подумать, что автор изображает другую страну или, во всяком случае, совершенно иную часть своей родины. Между тем это тот же штат Мэн, что у Торо, но описанный полвека спустя и увиденный иными глазами и с иной точки зрения.

Рассказчик — писательница, живущая в городе, — проводит летние месяцы в приморском поселке, названном здесь Деннет-Лендинг. В прошлом это один из процветающих портов на атлантическом побережье США, откуда предприимчивые американские мореходы бороздили весь свет, доходя до «китайских морей». Сейчас все подвиги в прошлом. Согбенные старики-капитаны доживают свой век, кормясь ближним ловом трески и макрели. Есть дома совсем заколоченные. В соседних — вдовы и сестры других мореходов, пропавших в пучине, ведут немудрящую деревенскую жизнь, кормясь домашним хозяйством. Молодежи почти не видно. Она, надо думать, ушла в быстрорастущие промышленные центры страны.

Повесть строится как цепочка полуновелл — полу-очерков, связанных единым рассказчиком и узким кругом выводимых на авансцену обитателей Деннет-Лендинга. Одного за другим автор рисует этих живущих «по старинке» людей, здравомыслящих, дружественных, готовых помочь незадачливому соседу. Но не только практичных людей здравого смысла встречаем мы в Деннет-Лендинге. Местный чудак капитан Литлпейдж потчует автора морскими легендами, заставляющими вспомнить о фантасмагориях По и Германа Мелвилла.