— Как поздно! Надо бежать домой… Муж… Было так приятно!.. Пожалуй, насчет прислуги вы были правы: я избалована своей удачей с Би… У вас прямо божественный «райский кекс», миссис Хэйдок, вы должны дать мне рецепт… Прощайте, было очень приятно…

Она шла домой и думала: «Я сама виновата! Я была обидчива и слишком возражала им. Только… я не могу! Я не могу войти в их круг, если для этого я должна возненавидеть всех служанок, проводящих дни в кухонном чаду, и всех оборванных, голодных детей. И эти женщины будут моими судьями всю жизнь!»

Она не откликнулась на зов Би из кухни, — она взбежала наверх в пустую комнату для гостей и, охваченная страхом, долго рыдала в душной темноте, упав на колени возле тяжелой ореховой кровати с пуховой периной, покрытой красным стеганым одеялом.

«Не забываю ли я про Уила, когда жалуюсь, что мне нечем заняться? Достаточно ли я интересуюсь его работой? Я должна интересоваться. Непременно! Если я не могу принадлежать к здешнему обществу, если я должна быть отщепенкой…»

Когда Кенникот пришел домой, она засуетилась:

— Дорогой мой, ты должен рассказывать мне больше о своей практике. Я хочу знать. Я хочу все понимать.

— Отлично! С удовольствием!

И он пошел вниз растапливать печь.

За ужином она спросила:

— Например, что ты делал сегодня?

— Сегодня? Что ты имеешь в виду?

— Лечебные дела. Я хочу знать…

— Ну, сегодня не было ничего особенного: два болвана с расстройством желудка, вывих руки и одна идиотка, которая угрожает самоубийством оттого, что ее не любит муж. Все обьгчные случаи.

— Разве несчастная женщина — тоже обычный случай?

— Она? Просто нервы! Ничего не поделаешь с этими супружескими дрязгами.

— Но, дорогой мой, я прошу тебя, ты расскажешь мне, когда у тебя в следующий раз появится что-нибудь интересное?

— Конечно! Само собой разумеется! Расскажу тебе обо всем, что… Право, отличная лососина! От Хоуленда?

Через четыре дня после поражения у «Веселых семнадцати» явилась Вайда Шервин и нечаянно разбила душевное спокойствие Кэрол.

— Можно зайти к вам поболтать? — сказала она с таким наигранно веселым и невинным видом, что Кэрол сразу стало не по себе. Одним взмахом Вайда сбросила шубу, села, словно проделала гимнастическое упражнение. Потом выпалила:

— Чувствую себя непозволительно хорошо в такую погоду! Рэймонд Вузерспун говорит, что, будь у него моя энергия, он стал бы знаменитым оперным певцом. Я всегда считаю, что здешний климат великолепен, что мои друзья — милейшие люди, а моя работа — самое важное дело на свете. Может быть, я обманываю себя. Но одно я знаю твердо: вы самая храбрая дурочка на свете.

— И поэтому вы собираетесь содрать с меня заживо кожу? — Кэрол говорила весело.

— Я?.. Впрочем, может быть. Я знаю, что часто в драке больше всех виноват третий. Тот, кто бегает и с превеликим удовольствием передает одному, что сказал другой. Но я хочу, чтобы вы приняли большое участие в оживлении Гофер-Прери, и для этого… Такой, можно сказать, единственный случай… Я, верно, болтаю глупости?

— Я знаю, что вы имеете в виду. Я была слишком резка у «Веселых семнадцати».

— Нет, это пустяки! Кстати, я очень рада, что вы высказали им несколько здравых истин о прислуге, хотя, пожалуй, вы были не вполне тактичны. Дело гораздо серьезнее. Не знаю, понятно ли вам, что во всяком таком замкнутом общественном кругу каждый новый пришелец проходит испытание? Люди любезны с ним, но не спускают с него глаз. Я помню, когда сюда перевелась из Уэлсли учительница латыни, ей ставили в вину ее северный выговор. Считали, что это она для важности. Конечно, говорили и о вас…

— Неужели было о чем говорить?

— Дорогая моя!

— Мне всегда кажется, будто я хожу в облаке: смотрю на других, а меня не видно. Я думаю, я так незаметна и так обыкновенна, что, казалось бы, прямо нечего во мне разбирать. Не могу себе представить, чтобы мистер и миссис Хэйдок стали сплетничать обо мне. — Кэрол разгоралась все большим негодованием. — Мне это противно! У меня мурашки по спине бегают, когда я думаю, что они смеют обсуждать все мои поступки и слова. Ощупывают меня всю своими лапами! Это возмутительно. Я ненавижу…

— Подождите, детка! Может быть, их тоже возмущает что-нибудь в вас. Постарайтесь быть беспристрастной. Правда, они тотчас ощупывают всех новеньких. Но ведь и вы так же обращались с новичками в колледже, верно?

— Да.

— Ну вот! Я хочу, чтобы вы были беспристрастны, и уверена, что вам это удастся. Я хочу, чтобы вы стали выше всего этого и помогли мне поднять наш город.

— Я буду беспристрастна, как остывшая картошка. Но едва ли я смогу когда-нибудь помочь вам «поднять город». Что же говорят обо мне? Серьезно. Я хочу знать!

— Менее образованные недовольны, когда вы упоминаете о чем-либо, находящемся дальше Миннеаполиса.

Они так подозрительны! Вот именно, подозрительны. А некоторые находят, что вы слишком хорошо одеваетесь.

— Ах, вот как, скажите, пожалуйста! Что же, мне в рогоже ходить, чтобы угодить им?

— Ну, ну! Не говорите ерунды!

— Я буду паинькой, — угрюмо процедила Кэрол.

— Непременно, а то я ничего вам не буду рассказывать. Поймите, что я не предлагаю вам переделать себя. Я только хочу, чтобы вы знали, что о вас думают. Каковы бы ни были их предрассудки, вы должны с ними считаться, если хотите иметь влияние на этих людей. Вы ведь мечтаете оживить город?

— Я и сама не знаю!

— Ну что вы, что вы! Оставьте! Я рассчитываю на вас. Вы прирожденный реформатор!

— Нет… Теперь уж нет!

— А я говорю — да.

— О, если бы я могла что-нибудь сделать!.. Итак, они считают, что я важничаю?

— Да, кошечка. Только не говорите, что важничают они сами. В конце концов принципы Гофер-Прери так же разумны для Гофер-Прери, как принципы Озерного бульвара для Чикаго. А городов вроде Гофер-Прери больше, чем таких, как Чикаго. Или как Лондон. А потом… Я скажу все: они считают, что вы нарочно произносите слова на столичный лад. Они считают вас слишком легкомысленной. Они смотрят на жизнь так серьезно, что не представляют себе другого смеха, кроме хрюканья Хуаниты. Этел Виллетс показалось, что вы говорили с ней свысока, когда…

— Ничего подобного!

— …когда убеждали ее, что надо поощрять чтение, а миссис Элдер нашла, что у вас был покровительственный тон, когда вы назвали ее бьюик «прелестным маленьким автомобилем». Она-то считает его огромным! Потом, некоторые торговцы находят, что вы слишком много болтаете, когда приходите в лавки…

— Увы, мне только хотелось быть приветливой.

— И ни одна хозяйка не одобряет ваших приятельских отношений с Би. Не притеснять служанку — это хорошо, но они говорят, что вы держите себя с ней, словно она вам кузиной приходится! Подождите, это еще далеко не все! Они находят, что вы эксцентрично обставили эту комнату. Они считают несуразным этот широкий диван и эту японскую штуку. Подождите! Я знаю, что это глупости! И по крайней мере десять человек упрекают вас в том, что вы редко ходите в церковь, и…

— Я больше не выдержу… Подумать только, что они изощрялись на мой счет, а я была так счастлива и так хорошо ко всем относилась! Не напрасно ли вы рассказали мне это? Я буду всех стесняться.

— Возможно. Могу лишь ответить вам старой поговоркой, что знание — это власть. Когда-нибудь вы поймете, какое наслаждение обладать властью даже здесь. Командовать городом. Да, у меня есть свои причуды! Но я люблю, чтобы кругом все двигалось вперед.

— Мне очень больно. Эти люди начинают казаться мне жестокими и коварными, тогда как я была с ними совершенно искренна. Но разберем уж все до конца. Что они сказали о моем новоселье в китайском стиле?

— Гм, да-а…

— Говорите! Не то я могу вообразить вещи куда более ужасные, чем все, что вы могли бы мне сказать.