— А-а, мое почтение! Старый Майлс на своем месте и бодр, как всегда. Ей-богу, мне не на что жаловаться. Я еще даже никому не нагрубил. Будущим летом я возьму вас с собой, когда поеду торговать лошадьми, прямо в Айдахо.

— Что ж, может, я и поеду.

— Ну, как живется? Все еще кладете силы на благо города?

— Пока нет, но, даст бог, еще положу.

— Не поддавайтесь им. Дайте им всем в морду!

Он выкрикивал слова, не прерывая работы. Груда дров росла с непостижимой быстротой. Бледная кора кленовых поленьев была испещрена пятнами зеленоватого и серого мха. Яркая поверхность свежих срезов была приятно шероховата, как шерстяное кашне. В чистом зимнем воздухе дрова пахли мартовским соком.

Кенникот позвонил, что едет за город. Бьернстам не успел кончить работу к полудню, и Кэрол пригласила его пообедать в кухне с Би. Кэрол хотелось быть настолько независимой, чтобы позвать их как гостей пообедать с нею. Она думала об их дружеском отношении к ней, смеялась над «социальными различиями», злилась на свою нерешительность и… продолжала смотреть на них как на слуг, а на себя — как на госпожу. Она сидела в столовой и прислушивалась сквозь дверь к басу Бьернстама и хихиканью Би. Все это было тем более нелепо, что, выполнив в одиночестве церемонию обеда, она позволила себе выйти в кухню и, прислонившись к раковине, вволю наговориться с ними обоими.

Они нравились друг другу. Шведские Отелло и Дездемона, более жизнеспособные и сердечные, чем их прототипы. Бьернстам рассказывал о своих похождениях, о том, как он продавал лошадей в Монтане, в шахтерском поселке, и, сломав чей-то забор, нагрубил миллионеру — лесопромышленнику. Би захлебывалась: «Ох, умора!» — и подливала ему кофе.

Не скоро покончил он с дровами. Он то и дело заходил на кухню погреться. И Кэрол слышала, как он говорил Би:

— Вы славная шведская девушка! Я думаю, будь у меня жена вроде вас, я не был бы таким брюзгой. Погляжу я, в кухне у вас чистота, — так и чувствуешь себя старым грязным холостяком. А знаете, замечательные волосы у вас! Что? Это я-то нахал? Милая моя, уж если я когда-нибудь разнахальничаюсь, вы сразу заметите! Да я мог бы поднять вас одним пальцем и держать столько времени, сколько надо, чтобы прочесть от корки до корки всего Роберта Ингерсола… Ингерсол? О, это один религиозный писатель. Вам бы понравился.

Отъезжая, он помахал Би, и Кэрол, одиноко стоя у окна наверху, позавидовала их пасторали.

«А я… Но я не отступлюсь!»

В лунную январскую ночь они мчались вдоль озера к дачному поселку. Их было человек двадцать в огромных санях. Они пели «Страну игрушек» и «Провожу Нелли домой», спрыгивали с низкого задка саней и бежали по скользким снежным колеям. Утомившись, снова вскакивали сзади на полозья передохнуть. Сверкающие в лунном свете снежные комья летели из-под копыт лошадей в седоков, попадали им за ворот, но они только хохотали, кричали и хлопали себя кожаными рукавицами по груди, чтобы согреться. Сбруя позвякивала, заливались бубенчики, сеттер Джека Элдера с лаем носился вокруг лошадей.

Часть дороги Кэрол пробежала вместе с другими. Морозный воздух удваивал ее силы. Ей казалось, что она могла бы нестись так всю ночь легкими семимильными прыжками. Но все-таки сильное напряжение утомило ее, и она с удовольствием прикорнула под пледами, которыми было покрыто сено в санях.

Среди всего этого столпотворения она обрела волшебный покой.

Тени дубовых ветвей вдоль дороги чернели на снегу, как нотные знаки. Но вот сани выехали на озеро Минимеши. Сокращая путь, фермеры проложили настоящую дорогу прямо по толстому льду. Лунный свет ослепительно сверкал на широком просторе озера, на твердой снежной корке, на полосах зеленого обнаженного льда, на грудах наметенных сугробов, покрытых рябью, как морской песок, мощным потоком низвергаясь с небес, превращая деревья на берегу в кристаллы огня. Ночь была тропически ярка и полна сладострастия. В этом волшебном царстве не было разницы между холодом и жарой.

Кэрол овладевала дремота. Вихрь голосов кругом, среди них даже голос Гая Поллока, сидевшего рядом, не существовал для нее. Она повторяла про себя:

Слова и свет сливались в чувство огромного, неопределенного счастья, и она верила, что идет навстречу чему-то большому. Она была далека от шума и криков, она поклонялась неведомым богам. Ночь раздвигалась, Кэрол ощущала вселенную, и вековые тайны окружали ее.

Из этого экстаза ее вырвал толчок саней, поднимавшихся по крутому откосу к коттеджам.

Они вышли у дачи Джека Элдера. Некрашеные дощатые стены, такие уютные в августе, теперь будто усиливали холод внутри. В шубах и теплых шалях, повязанных поверх шапок, они казались странной компанией медведей и моржей, одаренных способностью говорить. Джек Элдер зажег стружки, ожидавшие их прихода в брюхе похожей на большой кухонный котел чугунной печки. Все свалили теплую одежду на качалку, которая под общие громкие возгласы торжественно опрокинулась.

Миссис Элдер и миссис Сэм Кларк стали готовить кофе в огромном почернелом жестяном кофейнике. Вайда Шервин и миссис Мак-Ганум распаковывали булочки и имбирные пряники. Миссис Дэйв Дайер разогревала сосиски. Доктор Терри Гулд провозгласил:

— Леди и джентльмены, приготовьтесь к чудесному потрясению! Кто потрясен, становись направо!

После такого предупреждения он вытащил бутылку виски.

Кое-кто пустился в пляс, с веселыми возгласами притопывая озябшими ногами по дощатому полу. Мечтательное настроение Кэрол рассеялось. Гарри Хэйдок подхватил ее за талию и закружил. Она рассмеялась. Серьезный вид тех, кто стоял в стороне и солидно беседовал, вызывал в ней неудержимую жажду веселья.

Кенникот, Сэм Кларк, Джексон Элдер, молодой доктор Мак-Ганум и Джеймс Медисон Хоуленд переминались с ноги на ногу перед печкой и разговаривали со степенной важностью деловых людей. Наружностью они отличались друг от друга, но говорили одно и то же одинаковыми, монотонными голосами. Нужно было внимательно присмотреться к ним, чтобы сообразить, кто из них что говорит.

— Довольно быстро доехали! — произнес один из них.

— Мм-да. Мы выиграли время на озере, там дорога получше.

— А все-таки медленно после автомобиля!

— Мм-да. Какое может быть сравнение! Кстати, довольны ли вы вашими шинами «Сфинкс»?

— Пока служат хорошо. Все же я не уверен, лучше ли они, чем «Стрела».

— Мм-да. Лучше «Стрелы» вы ничего не найдете! Особенно рубчатые, такие куда лучше гладких.

— Мм-да, в этом вы правы: «Стрела» — хороший сорт.

— Скажите, как у вас обстоит с платежами Пита Гарсхейма?

— Он выплачивает очень аккуратно. Ему достался участок хоть куда!

— Мм-да. Это отличная ферма.

— Мм — да. Пит может быть доволен такой землей.

От этих серьезных тем они перешли к шуточным выпадам, заменявшим на Главной улице остроумие.

Особенно мастером по этой части был Сэм Кларк.

— Что это за дурацкие летние фуражки выставлены у вас в таком количестве? — обрушился он на Гарри Хэйдока. — Украли вы их или просто рассчитываете содрать за них втридорога?.. Кстати, о фуражках, — рассказывал ли я вам, какую шутку я устроил Уилу? Доктор воображает себя замечательным автомобилистом и вообще считает, что у него ум почти как у человека. Но вот раз он выехал в дождь и не надел, бедняга, цепи на колеса, а я…

Кэрол уже не раз приходилось слышать эту историю; она убежала назад к танцорам и, оказавшись свидетельницей изумительной ловкости, с какой Дэйв Дайер спустил ледяную сосульку за воротник миссис Мак-Ганум, неистово аплодировала вместе с другими.

Все уселись на пол и принялись за еду. Мужчины посмеивались, передавая по кругу бутылку виски, и хохотали — «Вот молодчина!», — когда к ней приложилась и Хуанита Хэйдок. Кэрол пыталась последовать ее примеру. Ей казалось, что она хочет быть пьяной и буйной. Но она лишь закашлялась и, видя неудовольствие Кенникота, с раскаянием отдала бутылку. Только потом она вспомнила, что решила отказаться от домашнего подчинения.