— Вот первая действительно изящная женщина, которую я вижу за год! — воскликнула Кэрол. Она почувствовала себя в столице.

Но когда она пошла за Кенникотом к лифту, девушка у вешалки, самоуверенная молодая особа со щеками, словно покрытыми штукатуркой, в устрашающей блузке с низким вырезом из тонкой темно-лиловой материи, внимательно поглядела ей вслед, и под этим надменным взглядом Кэрол опять оробела. Она невольно остановилась перед лифтом, ожидая, что бой войдет первым. Когда же он фыркнул: «Проходите вперед!» — она не знала, куда деться от стыда. О, он, наверно, подумал: «Вот деревенщина».

Как только бой убрался и они очутились в номере одни, Кэрол критически оглядела Кенникота. В первый раз за несколько месяцев она действительно видела его.

Его одежда казалась слишком грубой и провинциальной. Парадный серый костюм, сшитый у «Нэта Хикса из Гофер-Прери», был словно из жести. В нем не было ни четкости линий и ни малейшего шика. Тупоносые черные ботинки были плохо вычищены. Тускло-коричневый галстук не подходил к костюму. А самому Кенникоту не мешало побриться.

Но она обо всем забыла, изучая прелести своего номера. Кэрол бегала по комнате, вертела краны в ванной, и вода била из них сильной струей, а не сочилась по каплям, как дома; вытащила полотенце из конверта пергаментной бумаги, пробовала лампочку под розовым колпачком между широкими постелями; выдвигала ящики из овального орехового письменного столика; разглядывала почтовую бумагу с гравированным гербом, давая себе слово написать на ней всем своим знакомым; восхищалась бархатным креслом цвета бордо и голубым ковриком; открывала кран для холодной воды и радостно визжала, когда оттуда шла действительно холодная вода. Она бросилась на шею Кенникоту и поцеловала его.

— Что, нравится, сударыня?

— Восхитительно! Мне так весело! Я так люблю тебя за то, что ты согласился поехать! Ты очень, очень добрый!

Он принял это снисходительно и немного смущенно, потом зевнул и сказал:

— Как тут хитро устроен радиатор! Его можно установить на любую температуру. Верно, нужна огромная топка для такого домины. Ох, не забудет ли Би закрыть на ночь вьюшки!

Под стеклянной доской туалетного столика лежало меню, содержавшее самые заманчивые блюда: цесарка de Vitresse, картофель a la Russe, меренги Chantilly, пирожные Bruxelles.

— Знаешь что… Я приму горячую ванну, надену новую шляпку с цветами, мы пойдем вниз и будем есть… долго-долго, а потом закажем коктейль! — проворковала она.

Ее сердило, что Кенникот, возясь с выбором блюд, позволял официанту дерзить, но когда коктейль вознес ее на волшебный мост среди разноцветных созвездий и были поданы устрицы — не консервированные, как в Гофер-Прери, а в раковинах, — она воскликнула:

— Если б ты только знал, какое счастье есть обед, о котором не надо было заранее заботиться; ни ходить к мяснику, ни хлопотать в доме, ни присматривать за Би! Я чувствую себя такой свободной! Сколько новых кушаний, другие тарелки, незнакомое столовое белье, и не надо следить за тем, чтобы не подгорел пудинг! О, это для меня великая минута!

Они пережили все впечатления провинциалов, попадающих в большой город. После завтрака Кэрол помчалась к парикмахеру, купила перчатки, блузку и с важным видом ждала Кенникота у оптического магазина. Все выполнялось по плану, тщательно обсужденному и утвержденному во всех подробностях. Они восторгались бриллиантами, мехами, холодной красотой серебра, креслами красного дерева и сафьяновыми шкатулками, выставленными в витринах, терялись в толчее универсальных магазинов, позволили приказчику всучить Кенникоту больше рубашек, чем он хотел купить, и засматривались на «новейшие духи — только что из Нью-Йорка». Кэрол купила три книги о театре и битый час провела в радостном волнении, внушая себе, что вот эта юбка из индийского шелка ей не по средствам, а затем, воображая, как позавидует ей Хуанита Хэйдок, очертя голову, купила ее. Кенникот ходил из одного магазина в другой, упорно разыскивая стеклоочиститель для своей машины.

Вечером они роскошно поужинали в своем отеле, а на следующее утро шмыгнули за угол, чтобы экономно поесть в дешевой закусочной. К трем часам они уже устали, клевали носом в кино и говорили, что хорошо было бы уже очутиться в Гофер-Прери, но к одиннадцати вечера почувствовали опять такой прилив энергии, что пошли в китайский ресторан, куда клерки водили своих подруг в дни выплаты жалованья. Они сидели за мраморным столиком, ели яйца «Фу Юнг», слушали дребезжащую пианолу и чувствовали себя гражданами мира.

На улице они встретили супругов Мак-Ганум из Гофер-Прери. Смеялись, без конца пожимали друг другу руки и восклицали: «Какое совпадение!» Расспрашивали Мак-Ганумов, когда они приехали и нет ли новостей из Гофер-Прери, который сами оставили всего два дня назад. Каковы бы ни были Мак-Ганумы дома, здесь они так выделялись среди всех этих одинаковых и снующих во все стороны людей, что Кенникоты не могли расстаться с ними. Мак-Ганумы прощались с ними так, будто отправлялись в Тибет, а не на вокзал к поезду номер семь Северной линии.

Кенникоты изучали Миннеаполис; ходили по серым каменным корпусам и новым бетонным элеваторам величайших в мире мукомольных заводов. Здесь Кенникот был разговорчив и интересовался техническими подробностями насчет клейковины, куколеотборников и «муки № 1 крупного помола». Они глядели с горы через Лоринг-парк и площадь Парадов на башни собора святого Марка и красные кровли домов, взбирающихся по склонам Кенвудского холма. Катались по окаймленным садами озерам, любовались особняками магнатов растущего города, владельцев мукомольных и лесопильных заводов и торговцев недвижимостью. Рассматривали маленькие причудливые бунгало с увитыми плющом беседками и садовыми дорожками, и дома с отделкой из штукатурки или цветной плитки, с балконами и стеклянными крышами. Видели какой-то невероятной величины дворец над озером Островов. Бродили по блещущему новизной кварталу доходных домов — не унылых небоскребов, как в восточных городах, а низких зданий из приятного для глаза желтого кирпича, где каждая квартира имела остекленную веранду с креслом-качалкой, алыми подушками и русскими медными чашками. Видели они и нищету, ютившуюся в шатких лачугах между лабиринтом рельсовых путей и склоном изрытого карьерами холма.

Они видели протянувшиеся на целые мили улицы, которых не знали в те годы, когда были поглощены учением в колледже. Они чувствовали себя настоящими путешественниками и в порыве взаимного уважения восклицали:

— Ручаюсь, что Гарри Хэйдок ни разу не исходил город так, как мы. Разве у него хватило бы ума разобраться в машинах на мукомольных заводах или специально пойти и осмотреть эти пригороды? Нет, у нас в Гофер-Прери нет таких ходоков и путешественников, как мы с тобой!

Они дважды пообедали с сестрой Кэрол, испытывая при этом скуку и чувство той близости, какая бывает у женатых людей, когда они внезапно убеждаются, что им одинаково несимпатичен родственник одного из них…

И так, с теплым чувством друг к другу, но усталые, встретили они тот вечер, когда Кэрол должна была увидеть спектакль драматической школы. Кенникот предложил не ходить:

— И без того устали от всех этих хождений. Чего кажется лучше-лечь пораньше и отдохнуть как следует.

Только из чувства долга Кэрол вытащила его и себя из теплого отеля в душный трамвай, после чего они поднялись по ступеням из песчаника в мрачный особняк, приспособленный под драматическую школу.

Они очутились в длинном выбеленном помещении с протянутым поперек неуклюжим раздвижным занавесом. Откидные стулья были заняты публикой, которая казалась только что выстиранной и выутюженной. Это были родители учеников, студентки, пришедшие по обязанности преподаватели.

— Похоже на то, что будет изрядная чепуха. Если первая пьеса нам не понравится, мы уйдем, — с надеждой сказал Кенникот.

— Хорошо! — зевая, согласилась Кэрол.