Как-то в одном гарлемском притоне на глазах у полковника бритвой зарезали человека, но сейчас он с интересом отметил, что не чувствует страха. Неторопливым движением он повернул Флод так, что она оказалась позади него. И тут он рассмеялся.

Действуя уверенно, методично, но быстро, человек, стоявший за окном на пожарной лестнице, скользнул через подоконник, спрыгнул в комнату и схватил Веспера сзади. Это был тот самый, с приплюснутым носом, в котором полковник заподозрил сыщика.

Полковник дал Флод триста долларов, больше даже, чем требовалось на дорогу домой, в Стэнсбери Сентер (прадед Флод был основателем поселка, дед — бездельником, отец — пьяницей). Он помог ей уложить два ее чемодана.

Детектив между тем внушал Карлейлю Весперу, что ему необходимо усвоить одну истину: если он не будет держать язык за зубами, его убыот.

— Понятно? У-бьют! — весело повторил детектив и стал отгибать Весперу средний палец на левой руке до тех пор, пока Веспер не закричал:

— Не надо, ой, не надо! Я буду молчать. Поймите, я сам не хочу причинить ей больше зла, чем уже причинил.

Когда они уходили, он лежал на своей постели и рыдал.

Полковник сказал:

— Мозгляк несчастный! Кстати, приятель, как лучше всего убить человека?

— Понятия не имею. Я просто читал про это в детективных романах, так же как и вы. Люблю хороший детективный роман, хотя хороший ковбойский, пожалуй, даже лучше. И откуда у людей выдумка берется на все эти вещи?

Когда они уже сидели в задней комнате ближайшего салуна, полковник мягко начал:

— Ну-с, итак. Кто вас приставил ко мне и сколько вы хотите?

— Да что же, полковник, обманывать вас не стоит. Дорого я с вас не спрошу, две-три сотни хватит, потому что послала меня всего-навсего ваша дочка, миссис Хомуорд.

— О-о… Уинифрид… Добрая девочка… Фантазерка.

— Что верно, то верно. Но и язык же у нее! Можно чеком, полковник. Надеюсь, вы не аннулируете его задним числом.

— Пока не собираюсь.

— Ну то-то.

Оба деловых человека дружно захохотали.

Когда чей-то незнакомый голос по телефону сообщил доктору Пленишу, что мистер Карлейль Веспер вынужден прекратить свои служебные занятия и не будет ли доктор любезен распорядиться, чтобы его вещи переслали по следующему адресу, доктор Плениш был крайне недоволен.

В столе у Веспера доктор и Бон ни Попик нашли маленький томик «Imitatio Christi»[151] в кожаном переплете.

Добрый доктор укоризненно качал головой.

— Ну, подумайте только, у человека нет ни цента за душой, а он идет и тратит деньги на такой дорогостоящий хлам! При его-то жалованье! А самое главное, с его стороны очень неосмотрительно было жениться на этой рыжей Стэнсбери. Если б он у меня спросил, я бы ему отсоветовал. Я всегда готов был помочь ему — советом, конечно, — но, может быть, вы думаете, он это ценил? Вот теперь эти милые супруги будут колесить в свое удовольствие по всей стране и даже не подумают о том, в какое положение они меня поставили, бросив вдруг одного, когда у меня столько работы. Недаром я всегда говорил: скудость воображения, неблагодарность и вероломство — преступления даже более тяжкие, чем… чем…

— Баратрия, — подсказала Бонни.

— Что? — переспросил доктор Плениш.

Полковник пригласил дочь к себе в контору распить бутылочку.

— Я всегда говорила, что у тебя премиленькое гнездышко, — сказала она.

— С каких это пор контора называется «гнездышком»?

Она залилась серебристо-звонким смехом — во всяком случае, она предполагала, что смех у нее серебристо-звонкий, как писали газетные репортеры.

— В самом деле. Ах, какая я глупая!

— Что это ты сегодня точно миллионерша с Парк — авеню? Или разыгрываешь английскую леди? Наверно, шаталась где-нибудь с новым любовником — может, даже с собственным мужем?

— Милый папа, что означают все эти грубости, к чему ты клонишь?

— Какого черта ты меня вздумала ловить? Не проще ли было прямо прийти и спросить о моих делах, если они тебя интересуют? Я тебе гораздо больше могу рассказать, чем твой инспектор Скинк из агентства О Пук.

Взгляд у нее стал стеклянный и непроницаемый.

— Теперь деньги ему плачу я. Но что же все-таки у тебя на уме, доченька? Хочешь раздобыть компрометирующий материал, чтобы можно было наступить на меня и лезть выше, как ты всю жизнь делала с другими людьми, начиная с подруг по школе мисс Митч и кончая мужем? А то уж не подумываешь ли ты об отцеубийстве?

— Знаешь, папа, когда ты заводишь эти нелепые, мелодраматические разговоры, я с трудом заставляю себя помнить, что ты мне отец — как будто. Да, я старалась быть в курсе твоих похождений. Я должна охранять тебя от тебя самого, я должна знать все твои очередные проявления ребячества и каждый раз решать, доводить ли их до сведения тех людей, которым приходится иметь с тобой дело. Дорогой мой папа, если бы ты мог себе представить, сколько сил я вынуждена тратить на то, чтобы удержать при тебе твоих старых друзей, даже твоего доктора…

— Ты вынуждена?!.

— Если б ты знал, сколько раз мне приходилось выслушивать, что им надоели твои вечные попойки, твои сомнительные похождения, твои разговоры, разговоры, разговоры без конца об иностранных делах, в которых ты ничего не понимаешь…

— Мои разговоры?!.

— Но я спорила с ними, я их уговаривала, просила не забывать, что при всех твоих старческих причудах…

— Старческих?!.

— …у тебя все же благородное сердце и неплохая голова, по крайней мере для коммерческих дел. Это я-то наступаю на людей? Я стараюсь лезть выше? Господи, да мое самое большое желание в жизни — быть любящей женой и дочерью, сидеть дома и все приносить в жертву ради блага мужа и отца, и если я стала проявлять какой-то интерес к общественной деятельности, так только потому, что не могла спокойно смотреть, как вы, двое взрослых мужчин, строите из себя пьяных шутов. Я просто больше не в силах была сидеть дома и ничего не делать. И только своими непрестанными трудами и стараниями я уберегла вас обоих от тюрьмы или лечебницы для алкоголиков; что же касается тебя, то предупреждаю, что отныне я полностью беру на себя заботу о твоей политической карьере. Полностью!

На столе у полковника зазвонил телефон, соединенный с его секретарем. Трубку сняла Уинифрид и сейчас же зажурчала:

— Да, да. Пусть войдет.

Она повернулась к полковнику, тая в улыбке:

— Это репортер из «Ивэнтс». Он хочет, чтобы ты высказался о психологии японцев.

Вошел молодой человек, снисходительно кивнул Уинифрид и обратился к полковнику:

— Патрон думает, что вы можете рассказать много интересного о Японии. Он говорит, что несколько лет назад ваша фирма имела крупные заказы от японского правительства.

Полковник пыхтел:

— Вздор, вздор! Так, пустяки, мелкая торговая реклама, и в наше агентство она попала по ошибке — упущение одного низшего служащего — я его уволил, как только узнал, что он принял этот гнусный заказ!

Уинифрид Хомуорд, изящно играя папироской и эффектными модуляциями в голосе, перехватила внимание репортера.

— Вы совершенно правильно сделали, что обратились к полковнику. Хоть он мне и отец, но я открыто заявляю, что никто не знает Японии и путей к ее разгрому так, как полковник, вооруженный двойным опытом солдата и администратора. Вот вам наша — моя и его — точка зрения. Если говорить о наикратчайшем пути от Нью-Йорка или Детройта, или Питсбурга, или Вашингтона, или Сент-Пола, или, наконец, от Торонто до Токио, Кобе или Иокогамы, или, что особенно важно, до Кореи, где, по нашим сведениям, местное население готово восстать против своих японских поработителей…

Полковник Мардук незаметно вышел из комнаты и вернулся лишь тогда, когда это увлекательное интервью с ним было закончено.

• • • Уинифрид говорила Пиони:

— Все мужчины одинаковы, даже самые даровитые — такие, как мой отец, ваш муж или мой муж; у них могут быть самые лучшие намерения, но они совершенно лишены чувства порядка и подлинной человечности — не то, что мы, женщины. Вероятно, в нас это чувство воспитывается тем, что мы ведем хозяйство и матерински заботимся о них.