Умер он сразу, и по крайней мере двенадцать часов тому назад. Выходит, смерть наступила вчера до полуночи, не позже, а я в это время сидел у себя дома в Уэст-Лос-Анджелесе.
Все это я изложил сержантам, но мое сообщение их нисколько не заинтересовало. Они хотели знать, что я делаю в их округе и почему интересовался Хэрроу. Они и обхаживали меня, и упрашивали, и умоляли, и угрожали, и измывались. И у меня появилась странная мысль — с ними я ею не поделился, — что ко мне перешла по наследству жизнь Сиднея Хэрроу.
Глава 6
В комнату тихо вошел мужчина в штатском. Сержанты вскочили. Он кивком разрешил им сесть. У мужчины были стриженные ежиком седые волосы, перебитый, весь в шрамах нос и жесткие проницательные глаза. Провалившийся рот — свидетельство жизни, проведенной в подозрительности и недоверчивости, — все время двигался, словно что-то жуя.
— Я — Лэкленд, капитан сыскной полиции, — сказал он, садясь за стол напротив меня. — Мне сказали, что вы задали жару моим ребятам.
— А мне казалось, совсем наоборот.
Он внимательно оглядел мое лицо.
— По вашему виду этого не скажешь.
— Я имею право вызвать адвоката.
— А мы имеем право рассчитывать на ваше сотрудничество. Попробуйте только заупрямиться — вмиг лишитесь лицензии.
— Очень кстати напомнили, верните-ка мне мое удостоверение.
Вместо этого он вынул из внутреннего кармана плотный коричневый конверт и вскрыл его. Среди прочих бумаг там лежала фотография или обрывок фотографии. Лэкленд швырнул снимок через стол.
На снимке был изображен мужчина лет сорока, светловолосый, с намечавшейся плешью, наглыми глазами и перекошенным ртом. Он походил на поэта, который отказался от своего призвания ради более земных радостей. Снимок этот был вырезан из фотографии больших размеров, на которой мужчина стоял в группе других людей. По обе стороны от него виднелись девичьи платья, но сами девушки были отрезаны. По всей вероятности, Лэкленд показывал мне увеличенный снимок двадцатилетней давности.
— Вам знаком этот человек? — спросил капитан Лэкленд.
— Нет.
Его исполосованное шрамами лицо грозно надвинулось на меня: вот что случится с тобой, казалось, предостерегало оно.
— Вы в этом абсолютно уверены?
— Уверен. — Стоило ли упоминать о моей ничем не подкрепленной догадке, что эту фотографию Хэрроу получил от Джин Траск и что на фотографии изображен ее отец.
Он снова наклонился ко мне.
— Да будет, мистер Арчер, помогите нам. Скажите, почему Сидней Хэрроу носил эту фотографию? — Он постучал пальцем по увеличенному снимку.
— Не знаю.
— А мне думается, вы должны бы знать. Почему вы интересовались Хэрроу?
— Я должен поговорить с Джоном Тратвеллом. После этого я, наверное, отвечу на кое-какие вопросы.
Лэкленд встал и вышел из комнаты. Минут через десять он вернулся с Тратвеллом. Юрист участливо посмотрел на меня.
— Насколько я понимаю, Арчер, вы довольно долго пробыли здесь. Вам следовало раньше связаться со мной. Я хочу поговорить с мистером Арчером наедине, — обратился он к Лэкленду. — Он расследует по моему поручению одно дело, требующее соблюдения полной тайны.
Лэкленд не спеша удалился. Тратвелл сел напротив меня.
— Почему они вас держат?
— Прошлой ночью убили некоего Сиднея Хэрроу. Лэкленду известно, что я выслеживал Хэрроу. Правда, он не знает, что Хэрроу был в числе людей, замешанных в краже золотой шкатулки.
— Как, вы уже все знаете? — поразился Тратвелл.
— Ничего удивительного тут нет. Более небрежного ограбления не знает история. Женщина, у которой сейчас находится шкатулка, и не думает ее прятать.
— Кто она?
— По мужу ее фамилия Траск, Джин Траск. А кто она такая — надо еще выяснить. Очевидно, Ник украл шкатулку и отдал ей. Вот почему я не могу говорить откровенно ни с Лэклендом, ни с его ребятами.
— Разумеется. А вы уверены, что дело было именно так?
— Я же не страдаю галлюцинациями. — Я встал. — А нельзя ли закончить наш разговор где-нибудь в другом месте?
— Обождите минутку здесь.
Тратвелл вышел, закрыв за собой дверь. Вернувшись, он с довольной улыбкой вручил мне ксерокопию удостоверения.
— Вы свободны. Оливеру Лэкленду нельзя отказать в здравом смысле.
К стоянке я шел, как сквозь строй — в узкий коридор гурьбой высыпали Лэкленд и его сержанты. Они так усердно раскланивались со мной, что я не на шутку встревожился.
Пока мы ехали по городу в «кадиллаке» Тратвелла, я успел рассказать ему обо всем, что произошло.
— Куда мы едем? — спросил я, когда он свернул на Паси-фик-стрит.
— Ко мне. Вы завоевали доверие Бетти. Она хочет держать с вами совет.
— По какому поводу?
— Скорее всего, по поводу Ника. Она ни о чем другом не думает. — Тратвелл замолк. — Бетти кажется, что я против него предубежден, — после долгой паузы сказал он. — Хотя в самом деле это не так. Но я не хочу, чтобы она наделала ошибок, которых вполне можно избежать. Ведь она у меня одна.
— Она мне сказала, что ей двадцать пять лет.
— Но она не по годам молода. Молода и ранима.
— Согласен, она может произвести такое впечатление. Однако, мне кажется, в случае чего она сумеет за себя постоять.
По глазам Тратвелла я видел, что он приятно удивлен.
— Очень рад, что вы так думаете. Я воспитывал ее один, и на мне большая ответственность. — Он опять замолчал и добавил: — Моя жена умерла, когда Бетти было всего несколько месяцев.
— Бетти сказала мне, что машина, которая сшибла ее мать, тут же скрылась.
— Да, — сказал Тратвелл еле слышно.
— Водителя так и не удалось разыскать?
— К сожалению, нет. Дорожная инспекция обнаружила машину неподалеку от Сан-Диего, но она оказалась краденой. По странному совпадению убийца прежде предпринял попытку ограбить дом Чалмерсов. По всей вероятности, моя жена увидела, как грабители входят в дом, и спугнула их. Удирая, они сшибли ее.
Он холодно посмотрел на меня, предупреждая дальнейшие расспросы. Остаток пути мы ехали молча. Дом Тратвелла стоял напротив испанского особняка Чалмерсов. Тратвелл высадил меня у обочины, сказав, что его ждет клиент, и уехал.
В архитектуре верхней части Пасифик-стрит традиционализм сочетался с эклектикой. Тратвелловский дом был выдержан в колониальном стиле: белый с крашенными зеленой краской ставнями обоих этажей. Я постучал в зеленую дверь. Мне открыла пожилая женщина в темном платье, чем-то напоминавшем форму экономки. Когда я назвал себя, жесткие складки, обрамлявшие ее рот, смягчились.
— Мисс Тратвелл вас ждет. — Она провела меня по винтовой лестнице в парадную гостиную. — К вам мистер Арчер.
— Спасибо, миссис Гловер.
— Вам что-нибудь подать, деточка?
— Нет, спасибо.
Бетти не вышла ко мне, пока миссис Гловер не удалилась. Увидев ее, я сразу понял почему: глаза у нее распухли, лицо побледнело; она съежилась, как обиженный зверек, который ждет, что его вот-вот опять обидят. Бетти отступила, пропуская меня в комнату, и закрыла за собой дверь. Я очутился в обычной рабочей комнате молодой женщины — с веселыми ситцевыми занавесками, репродукциями Шагала и ломящимися от книг полками.
— Ник дал о себе знать, — сказала Бетти, повернувшись спиной к окнам, и показала на оранжевый телефон на письменном столике. — Но вы ничего не расскажете отцу, правда?
— Он и сам обо всем догадывается, Бетти.
— Но вы больше ничего ему не скажете?
— Разве вы не доверяете отцу?
— В общем-то, да. Но прошу вас, не передавайте ему наш разговор.
— Сделаю все возможное. Но больше ничего не могу вам обещать. У Ника неприятности?
— Да, — она опустила голову, и светлые волосы упали ей на лицо. — Мне кажется, он хочет покончить с собой. А если он покончит с собой, мне незачем жить.
— Он не говорил, почему?
— Он сделал нечто ужасное, так он мне сказал.
— Скажем, убил человека?
Она откинула волосы назад и пронзила меня взглядом, полным ненависти.