Валера развернулся и быстро вышел на лестничную площадку. Глупо получилось. Он-то думал, что принесет какую-то радостную весть… Что, черт возьми, написал в письме Эйдорф? Что могло испугать его жену? Рассказ о том, как ему угрожают, как напали на улице? Странно, что любящий муж и отец (в этом Валера не сомневался) написал об этом семье. А на обороте письма был еще какой-то чертеж, наверное, второпях Генрих использовал первую попавшуюся на столе бумажку. Как она сказала: "Не позволю сыну следовать за безумным отцом"? Неужели Эйдорф пригласил свою семью (или одного сына, что еще нелепее!) приехать к нему на Украину? Контракт его скоро заканчивается, и это бессмысленно, если он не решил задержаться в СССР или поселиться там насовсем. Страна Советов может испугать немку, наслушавшуюся буржуазной пропаганды, это факт. Но почему в разговорах с ним Генрих ни разу не заикнулся о том, что хочет жить в России? Очень все странно, нужно будет обязательно узнать у Эйдорфа, что он там напридумывал и откуда взялась вторая фамилия на конверте?

Задумавшись, Мещеряков спустился вниз и, выйдя из подъезда, побрел по улице. Он прошел пару кварталов, прежде чем обратил внимание на потертого вида человека, который шел за ним, не обгоняя и не сворачивая. Валеру выручила привычка, приобретенная еще в 20-м в Крыму, в тылу у белых, когда Мстители доставали у Кудасова карту укрепрайона. Хоть сейчас и мирное время, но на территории буржуазной Германии Валерка чувствовал себя отчасти как тогда, в Севастополе, и глаза автоматически фиксировали все вокруг.

Может, показалось? Валерий быстро свернул в проулок, прошел чуть вперед и по следующему переулку вернулся на прежнюю дорогу. Не отставая, плохо одетый господин повторил все его маневры. Значит — хвост. Когда пристал? У гостиницы? Возможно, местная полиция решила последить за русскими гостями?.. Вряд ли, от гостиницы до Эйдорфов далеко, тогда бывший чекист заметил бы сыщика раньше. Скорее, он идет за Валеркой именно от дома Эйдорфов. Тогда получается, что квартира немца под наблюдением? С точки зрения властей он политически неблагонадежен, так как сотрудничает с красными. Логично, но неужели местные пинкертоны не могут одеваться получше? Костюм — это мелочь, его можно надеть для маскировки, то, что Валера засек шпика так быстро, говорит или о крайней неумелости полиции или… или это не полиция. Полицейские шпики шли бы, меняясь, впятером, и никакой чекист их бы в чужом городе не заметил. Тогда кто шпионит за Валеркой? Кого еще может интересовать скромный профессор Эйдорф-Вернер? Белоэмигрантов интересует всякий, кто связан с СССР. Пожалуй, эта версия больше походит на правду.

Соображая, что к чему, Мещеряков шел не оглядываясь и не сворачивая. Не стоит показывать, что он заметил хвост раньше времени. Если шпик один или, рассчитывая на худший вариант, их двое, то уйти можно и в чужом городе. Только делать это нужно с первой попытки. Днем их группа уже уезжает, все гостиницы шпики обыскать не успеют.

Валера приблизился к центру города и увидел громаду собора. И атеистам иногда могут пригодиться большие храмы. Мещеряков подошел к главному входу, остановился, словно ища кого-то в толпе. Посмотрел на часы, потом опять на толпу прохожих. Наконец появился человек, которого ждал Валерка. Упитанный мужчина направлялся прямо внутрь собора. Кивнув ему, как старому знакомому, Мещеряков пропустил немца вперед и сам пошел следом. Раз у него здесь встреча, рассчитал Валерий, то шпики у входа должны чуть притормозить, чтобы не спугнуть "объект". Сам Мещеряков поступил прямо противоположным образом. Едва войдя в полумрак собора, он почти бегом бросился вправо по периметру здания, ища другой выход. Если уж в Медянке у церкви было трое дверей, то здесь их должно быть не меньше десятка. Валера нашел боковой выход, выскользнул на площадь и сразу смешался с толпой прохожих. Отойдя метров тридцать, он позволил себе коротко оглянуться. Никто, похожий на потертого шпика, за ним из собора не вышел. Валера отвернулся и быстро зашагал в сторону гостиницы. По дороге он несколько раз проверял, но хвоста больше не заметил.

— Наконец-то, Валера, — кинулась к нему в фойе гостиницы Юля, — а я уже начала беспокоиться!

— Привет, как прошла экскурсия?

— Хорошо.

— У меня тоже, — сказал Валерка, опережая вопрос.

— Остапенко… Остапенко!

— Я здесь, товарищ Оксана, — откликнулся из темноты подвала чекист, приставленный помогать Ксанке с беспризорниками.

— Коля, я уверена, что у них тут второй выход есть.

— Був, — поправил Микола, — да я его рухлядью привалил. За имя ж не угонишься, такие бисовы дяты!

— Молодец, товарищ Остапенко, — похвалила Ксанка. — Значит, действуем, как договорились: ты ловишь только того мальчишку, которого я укажу. Он верткий и крикливый, хоть и шепелявый. Только когда его поймаешь, можешь ловить следующего.

— Да ясно, товарищ Оксана. Чекисты осторожно пробрались к месту, где прятались беспризорники.

— …а над клестами глоп с покойниском летает!

— Врешь!

— Вот те клест — сам от дядьки Савелия слысал! — забожился рассказчик. — Вдоль довоги мелтвые с косами стоят и… тисина!

— Коля, оратора бери, — шепнула Ксанка. Остапенко кивнул и шагнул вперед.

— Всем стоять на месте, а то ухи пообрываю!

— Шухер, братва!

— Атас, пацаны!

Беспризорники кинулись к запасному выходу, но, встретив неожиданное препятствие, заметались по помещению. Остапенко кинулся в гущу, а Ксанка старалась держаться ближе к единственному проходу, чтобы не пропустить Кирпича. Часть мальчишек постарше, поняв, что вторая дверь только завалена, стали упорно раскачивать створки. Среди них оказался и Костя. Тут Микола его и настиг. "Ой, пусти, больно!" — попробовал кричать мальчишка, но Остапенко твердо помнил приказ своей юной начальницы и хватку не ослабил. Свободной рукой он прихватил еще одного пацана.

Услышав знакомый голос, Ксанка двинулась на звук, прихватив пару снующих в панике малышей. Видя, что проход освободился, беспризорники гурьбой кинулись к нему, отталкивая друг друга.

— Привет, Кирпич, опять ты нам попался! — сделав удивленные глаза, сказала Ксанка.

— А я опять сбегу! — заявил мальчишка.

— Это мы еще посмотрим, — встряхнул его Остапенко.

— Из детдома сбегу, а садить меня не за сто!

— А иностранца кто бил?

— Я не бил, — твердо сказал Кирпич.

— Правильно, ты на шухере стоял, — сказала Ксанка, — выводи их, Коля.

Некоторое время Кирпич шел, повесив голову, думал.

— Откуда знаесь? — спросил, наконец, он, глянув исподлобья на Оксану.

— А кто "сухел" кричал? — ехидно спросила Ксаика. — Тебя, в отличие от дружков твоих, даже в темноте опознать можно.

— А се ты длазнися, я вообсе нисего говолить не буду!

— И не надо, у нас свидетель имеется.

— Немец, сто ли? — презрительно спросил Кирпич.

— А откуда знаешь, что он немец? — спросила Ксанка. — Я ведь сказала иностранец.

Мальчишка прикусил язык и отвернулся. Лучше с легавыми вообще не говорить, хитрые они, как лисы.

— А ты, шкет, зеленый еще, — словно прочитав его мысли, заметил Остапенко, — подрасти сначала, а потом уж выбирай: в тюрьме сидеть или каким-нибудь хорошим делом заниматься.

— Это пасанов ловить — холосее дело?

— Нет, немцев бить, — отпарировал Микола, хоть спор с шепелявым, но острым на язык мальчишкой прекратил.

Пойманных четверых беспризорников посадили в припасенную пролетку и с ветерком доставили по знакомому Кирпичу адресу — на улицу Одесскую в детский дом имени Клары Цеткин. Остапенко караулил мальчишек в приемной, а Ксанка прошла в кабинет к заведующей, забыв закрыть за собой дверь.

— Здравствуйте, Тамара Васильевна. Я опять к вам с пополнением.

— Здравствуй, Оксана. Новенькие?

— Кроме Кирпича, всего четверо.

— Четверых не возьму, только Кирпича.

— Но, Тамара Васильевна…