Иван завертел головой. Но ничего и никого не увидал.

— Не ищите! Я не буду вас смущать чужими обличиями. Вы ведь помните меня?

— Еще бы! — отозвался Иван.

Голос звучал от табурета. Но на том никто не сидел.

— Так вот, Иван, если бы вы не своевольничали, не вели бы себя неподобающим образом, вас еще бы, как они выразились, раунда три-четыре поиспользовали бы в качестве тренировочной груши, а потом бы отправили восвояси… предварительно, конечно, лишив памяти, ясно?! А вы все напортили!

Иван пропустил мимо ушей суть сказанного. Его зацепило другое.

— Мне непонятно вот что, — сказал он недовольно, — иная Вселенная, ладно! Иные законы, ладно! Но почему эти наши «раунды», «гонги», «груши» и прочие вещи, которых у вас не должно быть, что все это означает?!

Незнакомец громко и протяжно вздохнул.

— Конечно, у нас ничего этого нет, Иван, но в разговоре с вами мы употребляем ваши понятия, это же так просто, вы же имеете переговорник, знаете принцип работы… ну что вам скажет наше слово «рйяхй», а? Как его передаст переговорник?

— Ясно, не надо разжевывать! — Ивана захлестнула волна раздражения.

— Как хотите.

— Я хочу лишь одного — убраться отсюда как можно быстрее! — сорвался Иван. Но тут же вспомнил про Лану, осекся.

— Вот видите! — проговорил незнакомец извиняющимся тоном, будто он был виноват во всех Ивановых бедах. — Вы уже связаны с этим миром кое-какими ниточками, вам не так-то просто будет их сразу перерезать.

— Это моя забота, — грубо ответил Иван. — И вообще, кто вы такой?! Чего вы привязались ко мне? Если помогать вдруг надумали в честь этого вашего года всеобщих лобызаний, так помогайте, только без нравоучений и глупых советов! А нет, так проваливайте туда, откуда появились! Не больно-то нуждаемся в помощничках, понятно?!

Невидимый Хук Образина вздохнул тяжко и проскрипел своим обычным запьянцовским голосом:

— А все, ж таки дурак ты, Ванюша! Ну, как знаешь!

Иван в сердцах пнул ногой табурет — тот подлетел к потолку, даже застрял на миг в тенетах густейшей паутины, но рухнул вниз, увлекая за собой немалую ее часть. Ударил Иван машинально, совсем позабыв, что он не в башмаках теперь, а босиком. Но боли не почувствовал — кожа на стопах и когтистых пальцах была толстая, грубая, непрошибаемая.

Он осмотрел кармашки своего новенького непривычного комбинезона, имевшего коротенькие рукава и штанины. Ничего в них не было. Иван хотел было переложить в нагрудный карман из пояса, обтягивавшего его талию под комбинезоном, главное сокровище — яйцо-превращатель. Но потом раздумал — хоть и дольше доставать при необходимости, да зато целее будет, надежнее.

Он немного походил по чердаку, попрыгал на одном месте, потом присел несколько раз, отжался от пола, встал на руки, подпрыгнул на них, перевернувшись в воздухе дважды, потом проделал тройное сальто, оттолкнувшись ногами — новое тело было послушным, сильным, гибким. Для пробы Иван ухватился за ножку табурета, сжал ее в полсилы — ножка хрустнула и разлетелась, словно была сделана из сверхпористого пенопласта. Иван нагнулся и ткнул пальцем в сиденье — крепкую трехдюймовую плаху — и прошиб мореное дерево насквозь, не оцарапав при этом ни ногтя, ни пальца. Нет, ему положительно нравилось в этом новом необычайно приспособленном к тяготам жизни теле. Но предаваться восторгам он не собирался. Так же как не собирался и оплакивать свое прежнее изуродованное и истерзанное тело.

— Эх, была, не была! — буркнул он себе под нос. И без разбега прыгнул вниз головой в кучу хлама.

Хархан-А — Ярус-Чистилище — Харх-А-ан

Перпендикулярные уровни.

Год 123-ий, месяц ядовитых трав

Смуглянка была неистощима.

— А когда я прочухалась и зенки свои распялила, мать моя! Не поверите! — наматывала она своим низким грудным голосом на невидимый обод бесконечную цепь своего рассказа. — Это ж сверзиться можно в два счета, какие страсти! В коридорчике по колено кровавой жижи, а в ней ползают ободранные, бултыхаются, рты разевают, зенки пялят, хрипят, стонут, ногтями по обшивке скрежещут… А эти, трехглазые, снова — щелк замочком! Чик — сверху донизу! Шварк — прямо в месиво! Ну прямо как неживые какие, вот ведь сволота! А я снова с копыт — брык! И в отключку! Так-то вот, бабоньки, это вам не то, что здеся изюм жевать!

Рассказ был утомительным. Но Иван обрадовался ему, обрадовался, услыхав низкий голос еще издалека. Все, порядок, значит он приземлился на этот раз там, где и надо! Черт бы побрал эту дурацкую планетенку! На, да ничего, ничего…

Он не стал долго прислушиваться, приглядываться. Евнух-вертухай сидел все в той же гнусной позе все на том же шаре, оплетенном не поймешь чем, сидел да поскрипывал, пошевеливал длиннющими пальцами.

Иван выпрыгнул из зарослей внезапно. Не обращая внимания на визги перепугавшихся женщин, он подскочил к шару, мигом вскарабкался наверх и, ухвативши охранника за руку, сдернул его вниз — да так, что тот всем своим ожиревшим увесистым телом шмякнулся об землю — тарелочки, вазы, кувшинчики, стоявшие прямо на траве, подскочили, перевернулись, рассыпая и разливая содержимое.

— Да что ж это делается?! — завопила сиреной смуглянка. — На помощь!

— А-а-а-а!!! — заголосила блондиночка с несоответствующей ее миниатюрной фигуре мощью.

Русоволосая Лана молчала. Но глаза ее были округлены, зрачки расширены, а вид она имела такой, будто ее парализовало от ужаса.

— Охрана-а-а — вопила смуглянка.

Но Иван не обращал на крики внимания. Он наступил мощной лапой на горло жирному вертухаю, сдавил его когтистыми пальцами — но не до конца, не ломая позвоночного столба, не давя хрящей.

Вертухай захрипел, задергался. Однако в непроницаемых его глазах невозможно было прочесть ни малейших чувств, во всяком случае Ивану этого сделать не удалось. Но он понял, что охранничек хочет что-то сказать, и чуть ослабил хватку.

— Ну зачем так? — просипел вертухай, тяжело дыша, захлебываясь. — Ежели тебе эти бабы нужны, забирай! Я б и так их отдал, нехорошо! Ивану стало не по себе.

— А зачем вы их тут вообще держите? — поинтересовался он, еще больше ослабляя зажим. — Отвечай, паскудина, не то удавлю!

— Не надо давить! Не надо! — заверещал по-бабьи вертухай — И вообще, кто это — мы?! Я один тут! Не держу никого! А там, у нижних сам спрашивай, наше дело маленькое — чего поручат, то и выполняем. Отпусти ты меня лучше, ведь ненароком жизни лишишь, а?!

— Успеется!

Иван жестом подозвал русоволосую. Он не стал ей признаваться, напоминать — все равно она бы ему сейчас не поверила. Он властно и даже грубо сказал:

— А ну, живо сними с этого борова пояс и лямки! Да свяжи-ка вон ту! — Он кивнул на смугляночку, прижавшуюся спиной к ребристо-узорчатой поверхности шара и без умолку вопящую. — Да быстро, быстро!

Русоволосая застыла в растерянности.

— Не верь ему! Не слушай! — заорала басом смуглянка. — Врет он все! Он не тот, за кого выдает себя. Охрана-а-а!

Изящная блондиночка лежала в траве без чувств. Иван строго посмотрел в глаза русоволосой.

И та все поняла. Она в два движения стащила с лежащего вертухая пояс и помочи, чуть не с корнями выдирая их из ткани комбинезона. И медленно пошла на смуглянку.

— Стой, сука! Убью! — захрипела та совсем тихо, но с неженской злобой.

Русоволосая на миг застыла.

— Вяжи! — бросил ей в спину Иван.

— Вас всех прикончат! Всех повытряхивают из шкур, твари! Падлы! Суки!

Русоволосая неожиданно сильным и резким ударом сбила смуглянку с ног, ткнула лицом в землю, завернула за спину сначала одну руку, потом другую, начала их связывать — неумело и совсем слабенько.

— Ты помнишь меня? — спросил Иван, спросил мягко, голос его предательски дрогнул.

— Не знаю, — ответила русоволосая, не поворачивая головы. — Не помню. Тут все не так, тут все не такие… Но, кажется, я слыхала где-то твой голос… Нет, нет, не может быть!