За две минуты до перехода, чтобы предельно сосредоточиться, Иван зажмурил глаза. И принялся считать:

— Шестьдесят… пятьдесят девять… пятьдесят восемь…

Счет всегда помогал ему собраться, хотя и не было в этом счете особой нужды. Двумя руками он вцепился в рычаги переходника, и руки невольно задрожали. Тело напряглось, одеревенело.

— …тридцать четыре…тридцать три…тридцать два….

В эти последние секунды — не должно было присутствовать в голове ни единой лишней мысли. Не должно было быть ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Все существовало только в эти мгновения, и всем было — он сам и малиновый Барьер.

На счете «девять» Иван открыл глаза: пылающий круг уже не был кругом, чудовищная по размерам стена беснующегося пламени полыхала по всему Пространству, оставляя ослепительно белый свет Предбарьерья позади. Табло пульта высвечивало скорость: двести девяносто девять тысяч восемьсот сорок километров в секунду. Малиновое пламя рвалось к лицу, телу. Языки его охватывали невидимую прозрачную капсулу и лишь совсем немного не доставали до находящегося в ней. Защита работала. Работала, несмотря на то, что эта старая развалюха была списана из Флота пять лет назад и ни один нормальный космолетчик ни за какие посулы не отправился бы на ней к Барьеру.

Иван стиснул губы. Подался вперед. Руки его окостенели на рычагах. Но было еще рано. Пока рано! Через миг будет поздно!

— Укрепи меня и сохрани, не дай погибнуть прежде срока! — прошептал он, почти не вдумываясь в смысл произносимого, не отрываясь от созерцания чего-то невидимого в бушующем огне, чувствуя, как сердце сжимается в тисках.

— Ноль!!!

Он рванул на себя рычаги. И в тот же миг все пропало — и малиновое пламя, и ослепительный свет, и ощущение стремительного полета и одновременного парения в центре Мироздания, все!

Он сидел в полутемной капсуле, откинувшись на спинку кресла, весь в холодном поту, дрожащий, усталый… Но слабость была временной. Иван это знал. Стимуляторы делали свое дело в организме. Иначе бы его давненько не было на этом свете. Иван вздохнул, провел ладонью по лицу. Все! Он в Осевом измерении! Барьер позади!

Он полулежал в кресле и не шевелился. Он не знал, сколько времени на этот раз будет отведено ему незримыми силами на отдых. Но надо было использовать каждую секунду. Включать обзор в Осевом было бессмысленно — экраны не работали в нем, прозрачность высвечивала лишь мрак — черный, беззвездный.

В последний раз он блаженствовал целых полчаса. Иван четко это помнил, несмотря на то, что все последующее вымыло из его памяти, оставив лишь смутные какие-то ощущения вины, тяжести, да лица двух или трех погибших на Гадре товарищей. Все запомнившееся совершенно не связывалось. Иван старался просто не думать, мало ли чего могло привидеться в Осевом — те, кто задумывался, сходили с ума, бросали работу в Пространстве.

Он рассчитывал, что хотя бы не полчаса, но пять, десять минут ему будут даны, пусть бы и в награду за предбарьерное напряжение. Но Осевое распорядилось иначе.

Иван расслышал протяжный скрип позади — словно отворяли дверцу старинного и проржавевшего сейфа. Он не стал оборачиваться, Он знал, лучшее, что можно было сделать, это не реагировать ни на что… если, конечно, получится.

Скрип стих. Раздались легкие, но гулкие шажки — их было неестественно много, казалось, что шагавший идет не по небольшой капсуле, а по какому-то длинному и пустому, а оттого гулкому, коридору. Иван закрыл глаза. Зажал их сверху ладонями. Но все было напрасно, он это прекрасно знал, ибо в Осевом было видно и с закрытыми глазами, в Осевом действовали свои законы.

Легкая рука легла ему на плечо. Иван вздрогнул.

— Вот я и пришла повидаться. Ты мне не рад?

Иван опустил руки. Захотел встать из кресла. Но не смог.

Перед ним стояла его жена, погибшая четыре с половиною года назад.

— Что тебе надо? — спросил он, цедя слова сквозь зубы.

— Ничего. Я просто пришла посмотреть на тебя.

Иван знал, что все это бред, жуткая смесь зрительных, слуховых, осязательных галлюцинаций и еще чего-то, чему в земных языках нет названия.

Он знал, что каждое произнесенное им слово будет лишь усугублять ситуацию, что он притянет призрака к себе, что потом будет невозможно от него избавиться… Но молчать он не мог.

— Смотри. И убирайся, откуда пришел! — почти выкрикнул он.

— У тебя нервы шалят, Иван. Погляди, это же я, твоя Света. Ну погляди же!

Иван уставился на нее в упор. Да, это была вылитая Светлана — от кончика носа до кончиков ногтей. Она смотрела на него своими печальными светло-голубыми глазами, и в них светился немой укор. Русые волосы волнами спадали на плечи, растекались по ним, прядями свисали ниже — она всегда любила ходить с распущенными волосами. И волосы и глаза у нее были русалочьи.

— Ну, убедился?

Он понял — не отвяжешься, поздно! Но все же прохрипел:

— Проваливай отсюда!

Света улыбнулась, опустилась на колени и прижалась щекой к его руке, сжимающей подлокотник кресла. Он почувствовал тепло ее кожи.

— Не груби мне, ладно? Я не хочу, чтобы ты был злым. Ведь я-то тебе всегда и все прощала, Иван. Зачем ты кричишь на меня?

Она терлась щекой о его руку и еле заметно улыбалась. И он не мог оторвать своей руки от подлокотника.

— Погладь меня. Ну же, я жду, ты ведь любил меня, Иван?!

— Любил, — сознался он. И после короткого молчания добавил: — Если и ты меня любила, уходи, я тебя очень прошу! Не надо этих встреч!

Она засмеялась — тоненько, заливисто. Поцеловала его руку. И прошептала еле слышно:

— А я так долго ждала этой встречи, Иван. Ты себе не представляешь, как я ее ждала! Ты почти год не выходил в Осевое, я уже не знала, что и думать, больше всего боялась, что тебя списали из Флота и никогда не пустят в Пространство. Знаешь, как мне было тяжело…

— Тебя нет! — твердо заявил Иван.

— Как нет?! Ты же видишь меня, слышишь, ты чувствуешь мои прикосновения, ты можешь меня погладить, обнять… Ну же, не будь безжалостным и черствым. Я так тебя ждала!

Сердце у Ивана билось, словно он только что вылез из Гуговых подземелий на поверхность. Он начинал дрожать и задыхаться. Всего этого невозможно было терпеть.

— Ну, успокойся же! — она обхватила руками его колени, уткнулась в них.

Но не надолго. Почти сразу же приподняла лицо — на ее глазах были слезы. — Иван, не гони меня! Приласкай, я тебя прошу! Ты не представляешь, как мне холодно и неуютно здесь, среди этих теней и призраков. Я не могу среди них оставаться! Забери меня! Прижми меня к себе, прижми как можно крепче! И не выпускай, не отдавай меня никому!

Она опустила его колени, обхватила за талию, уткнула голову в грудь.

Она рыдала, ее тело сотрясалось от нервного, прерывистого плача. Иван чувствовал на руках сырость ее слез.

— Расскажи, что с тобой было? — попросил он.

— Потом! Все потом!

Она расстегнула комбинезон на его груди, припала щекой к коже. Ивану в голову ударил колдовской запах ее густых чистых волос. Он задрал подбородок, голова кружилась. Но он понимал, краешком действующего и в этой обстановке сознания, что все вокруг мираж, что это выверты Осевого измерения.

— Нет! — строго проговорил. — Ты расскажешь обо всем сейчас, говори!

Она приподняла голову, уставилась ему в глаза. Как он мог не верить этим глазам?! Это же были ее глаза! Ее лицо! Таких не найдешь нигде в Пространстве. Это же была она — настоящая, живая, теплая, влекущая. Губы ее были полураскрыты и влажны, они поблескивали.

— Говори! — повторил он.

— Я не хотела вспоминать об этом. Но раз ты просишь, слушай! Ах, какая это все нелепица, зачем она нам?! Ладно! Я опоздала включить переходник у Барьера, понимаешь?! Вот и все! Те, кто говорил, будто я погибла на выходе из сверхпространственных структур, все врут! Откуда им знать! Я не выжала эти проклятые рычаги, чтоб было пусто тому, кто конструирует эту пакость!

Вот и все! Меня занесло сюда, понимаешь? Я теперь здесь! Среди теней! Но я не хочу оставаться среди них, забери меня отсюда! Я живая, Иван! Потрогай, ну!