Когда лошадей — осторожно, по одной — начали сводить по грохочущим дощатым сходням на берег, Эрнан его, наконец, отыскал. Крупный, заросший курчавой бородой матрос прилег неподалеку от швартов и с наслаждением швырял щепки в речной поток.

Эрнан стремительно пересек дорогу возмущенно всхрапнувшей кобыле, перепрыгнул через попавшее под ноги корневище и побежал.

— Диего! Сзади! — тревожно закричали с бригантины, и матрос оглянулся, вскочил, но было уже поздно.

Эрнан подбил его под ноги, насел сверху, зажал кудлатую голову между колен и, не обращая внимания на хрип и вцепившиеся в его голенища белые от напряжения пальцы, вытащил узорчатый кастильский кинжал. Наклонился и, оттянув заросшую волосом верхнюю губу, протиснул узкое лезвие меж недостающих зубов.

— Ы-ы-ы! — взвыл матрос. — Н-нет! Н-не надо!

Эрнан поднажал, зубы хрустнули, и матрос заорал во весь голос. Эрнан быстро сунул пальцы в окровавленный рот, ухватился за горячий скользкий язык и, развернув кинжал, аккуратно полоснул.

Моряк заорал так, что шедшая второй лошадь встала на дыбы и рухнула со сходней — прямо в реку.

— Санта Мария! — яростно закричали с бригантины. — Что там еще?!

Эрнан неторопливо встал, швырнул сочащийся кровью язык отползающему на четвереньках и совершенно обезумевшему от боли моряку и подошел к воде. Сполоснул узорчатое лезвие, затем — руки, вытащил белый платок со своими инициалами и в том же порядке — сначала кинжал и только затем руки — насухо протер.

— За что ты его?

Эрнан оглянулся и неторопливо поднялся. Это был огромный и рыжий, как дьявольский огонь, Педро де Альварадо.

— Язык длинноват, — серьезно ответил Эрнан. — … был.

Альварадо тяжело, враскачку подошел к подвывающему матросу, взял его за ворот и оторвал от земли. Заглянул в лицо и — не выдержал, — улыбнулся. Это был известный пересмешник, запустивший удачную шутку о том, что капитан[1] армады сеньор Эрнан Кортес — единственный, кто нарвался на женское лоно с губернаторскими зубами.

Матросская шутка была чистой правдой, но это быдло вряд ли представляло, что стояло за вынужденной женитьбой Кортеса на дальней родственнице губернатора Кубы.

Едва Эрнан позволил себе проигнорировать все намеки родителей Каталины Хуарес ла Маркайда и ясно дал понять, что никакой свадьбы не будет, Диего Веласкес тут же вызвал его к себе. Швырнул на стол пачку доносов со всеми высказываниями небогатого колониста в адрес Короны и Пресвятой Божьей Матери и дал понять, сколь невелик и даже скуден его выбор.

— Или суд, или алтарь, Эрнан…

Кортес уважительно взял, внимательно пролистал и еще более уважительно вернул мятые, безграмотно составленные листочки.

— Я подумаю.

— Только недолго. Родители невесты волнуются.

Бывший нотариус, Эрнан Кортес понимал, сколь опасной может стать самая невзрачная бумажка. Доносчики обвиняли Кортеса в самых обыденных вещах, но дойди эти бумаги до суда, и могло повернуться по-всякому. Вот только женитьбы по принуждению в его планах не значилось. И тогда Кортес контратаковал.

За то недолгое время, что он проработал у Веласкеса секретарем, Кортес успел узнать о губернаторе куда как более интересные для правосудия факты. И теперь, подсобрав — для количества — жалобы других обделенных рабами и землей колонистов, намеревался доставить их на расположенную по соседству Эспаньолу — прямиком в Королевскую Аудьенсию[2].

Кто-то из колонистов его и предал, и когда Кортеса арестовали, а Веласкес просмотрел найденные при нем бумаги, он совершенно взбеленился.

— Мальчишка! — наливаясь кровью, просипел он. — Забыл, из какой нищеты я тебя вытащил?!

Кортес ничего не забывал.

— Я ж тебя на виселицу отправлю! Ты хоть это понимаешь?!

Кортес понимал.

— Или все еще на родственника надеешься?

Николас де Овандо, наместник Его Величества и командор де Ларис Ордена Алькантара действительно мог помочь Кортесу… если бы знал о случившейся с племянником беде. Но обсуждать это с губернатором Кортес не собирался.

— В тюрьму! — правильно расценил опасное своей непреклонностью молчание губернатор. — А завтра же — суд и в петлю! Все. Прощай, Эрнан. Видит Бог, ты сам напросился.

Той же ночью Кортес подкупил охрану и бежал. Используя право убежища, укрылся в церкви и с первой же каравеллой отправил на Эспаньолу путанную, многостраничную повинную — единственный способ вырваться с Кубы. А когда Эрнану дали знать, что Королевский суд затребовал его немедленной явки на Эспаньолу, вышел и спокойно сдался прокараулившим его несколько суток солдатам Веласкеса.

Никогда еще Кортес не видел губернатора в такой ярости.

— Мерзавец! — брызгая слюной и забыв, что Эрнан все-таки — идальго, орал Веласкес. — Сбежать от меня пытаешься?!

Так оно и было.

— Думаешь, я не найду, что написать Королевскому суду?!

Кортес молчал. Он знал главное: на Кубе его уже не повесят.

Он видел, что это не самый достойный выход. Судебное разбирательство заставит Николаса де Овандо, его главного и, так уж вышло, единственного покровителя прилагать существенные усилия, и мягкий приговор будет достигнут… не безвозмездно. И лишь когда каравелла уже отошла от причала, Кортес — абсолютно случайно — узнал самое страшное: Николас де Овандо недавно отбыл в Европу и даже не знает о нависшей над племянником опасности.

Вот тогда Кортес и почувствовал невидимую петлю на шее особенно остро. Пригласил капитана — умного, родовитого человека, и тот, выслушав арестанта, понимающе кивнул, весьма убедительно порекомендовал охране оформить документы о побеге и распорядился спустить шлюпку.

На следующий день Веласкес получил самое нелепое предложение за всю его жизнь: повторно бежавший из-под ареста Кортес приглашал его на приватные переговоры. Губернатор видел, что это — капитуляция, но была она слишком уж запоздавшей, а потому бесполезной. В отличие от этого щенка, губернатор знал, как сложно остановить однажды запущенную судебную машину, и на что Кортес надеется, решительно не понимал.

— Ты слишком далеко зашел, Эрнан, — первое, что произнес раздосадованный затяжным скандалом Веласкес, едва переступил порог храма Божьего.

— Вот именно, — кивнул Кортес. — Каталина беременна.

Позже он узнает, что с девственной Каталиной Хуарес ла Маркайда от этого наглого навета случился истерический припадок. Точь-в-точь, как сейчас — у ее родственника, губернатора Кубы Диего Веласкеса.

— Убью-у! — ревел Веласкес, отдирая повисших на его плечах дюжих монахов. — На куски-и порежу!

— Моя смерть не избавит ее от позора, — спокойно отступил на расстояние кинжального лезвия Кортес.

Веласкес как подавился. Девушка, беременная от висельника — это было еще хуже, чем просто беременная девушка.

— Свадьба избавит, — подсказал выход Кортес.

— Ну, ты и мерзавец… — выдохнул Веласкес.

— Я ваш будущий родственник, дядюшка Диего, — широко и смело улыбнулся Эрнан и, не давая губернатору опомниться, добавил: — И давайте не тянуть со свадьбой…

Один Веласкес знает, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы вытащить из канцелярии Королевской Аудьенсии им же самим отправленное досье на Кортеса, а повинную самого Кортеса чуть позже выдернул из дела Николас де Овандо. Но лишь Кортес помнил, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы восстановить свои позиции на Кубе. Восстановить настолько, что третью, самую масштабную экспедицию к западным землям Веласкес поручил именно ему.

— Посторонись! — не видя, кто загородил дорогу, протащили мимо Кортеса капающего кровью матроса.

Кортес посторонился и проводил внимательным взглядом бледного, как смерть, несмотря на размазанную по щекам кровь, бывшего охальника и балагура. Все шло, как надо. И дело было не только в чести его законной — так уж вышло — супруги; дело было в насмешке над командиром — худшем, что может случиться в походе. Потому что когда они войдут в полный дикарей тропический лес, подчинение должно быть абсолютным.