ВСТУПЛЕНИЕ

КАК Я НАЧАЛ ВЕСТИ ЭТОТ ДНЕВНИК

Уже минуло какое-то время — точнее 37 дней — с тех пор как я начал этот дневник. Сейчас, однако, эти 37 дней кажутся мне вечностью. Моя прежняя жизнь видится мне сном, приснившимся кому-то, кто жил задолго до меня, воспринимается как смутный образ другой, чужой жизни. Тем не менее должен признать, что, в определенном смысле, я довольно быстро приспособился к новой среде обитания, хотя, честно сказать, и не чувствую себя в ней как рыба в воде.

Теперь, когда мой дневник стал осязаемым фактом, мне пришла в голову мысль написать к нему своего рода вступление.

Вступление для кого? — спрашиваю я. Есть ли хоть какой-нибудь шанс, что дневник попадет в чьи-либо руки? Знай же, мой незнакомый и неосведомленный читатель из более чем туманного будущего, что этот дневник написан в одной из подземных темниц.

Они, наши темницы, находятся на такой глубине, что узник никогда не увидит солнца. Этого шанса у него нет. И дело не в том, что мы тут нуждаемся в свете, о, нет. Освещение здесь такое, что о лучшем не приходится и мечтать. Оно идеально, как говорится, сдозировано по науке, согласно последним открытиям в области физики и биологии. И если уж позволить себе иронию, то я бы сказал, что в чем-то здешний свет лучше солнечного: его никогда не закрывают тучи, с другой стороны, — не надо тратиться на солнцезащитные очки. Ну и температура воздуха тут постоянная — градусов 19 по Цельсию, если не ошибаюсь. Здесь не услышишь споров о том, какое будет время — сухое или дождливое, поскольку времени у нас не существует…

Итак, я нахожусь здесь, где-то на глубине 1350 метров под землей, приговоренный никогда больше не видеть яркого солнечного света, и вот пишу дневник, который, по всей вероятности, никогда не будет прочитан. Идея дневника пришла вскоре после моего появления здесь, Это были очень тяжелые часы, когда я окончательно осознал, что дорога наверх мне заказана навсегда. Но следует вернуться еще раньше и рассказать вам, как это все началось…

Было 21 марта. Ровно 8 часов утра. Я находился в отведенной мне комнате учебно-подготовительного центра ОПУ (К вашему сведению, ОПУ — аббревиатура от «офицеры пусковых установок»). Я только что позавтракал и рассеянно листал лежавшую на столе программу тренировочных занятий, когда в дверь постучали.

В комнату заглянул курьер и сообщил, что меня вызывает шеф. Я тут же поднялся, взглянул на себя в зеркало, смахнул с мундира воображаемую пылинку, снял с вешалки фуражку и покинул помещение.

Конечно, я не мог даже предположить, что в этот миг навсегда расстаюсь со своей прежней жизнью, чтобы начать другую. Помню, я ничуть не удивился, что шеф вызвал меня через курьера: он делал это нередко, когда возникали серьезные поводы, скажем, в случае приезда делегаций, вручения наград или по делам учебной подготовки. Порой он вызывал к себе уж, казалось бы, совсем по пустякам, ну, например, чтобы спросить, как бы между прочим, как я провел уик-энд или нет ли среди моих знакомых тех, кто слишком настойчиво интересуется военной проблематикой. Более того, иногда, возвращаясь от него после очередной дружеской беседы, я невольно задумывался: а была ли вообще у этого хитрого старого лиса какая-либо причина собирать нас или, может быть, ему просто так, от скуки, захотелось с кем-нибудь потрепаться? По-моему, нашего шефа частенько одолевала смертельная скука: он был одиноким. Изолированным, вернее сказать. По службе он был нашим начальником, однако в вопросах техники тягаться с нами он, конечно, не смел. Так что слушать-то мы его слушали, повиновались беспрекословно, но редко кто из подчиненных по-настоящему уважал его или, тем более, считал своим другом. И если попытаться сделать сравнение, то наши отношения с ним складывались, как у вышколенного офицера со старшим сержантом: во время подготовки или учений офицер позволяет ему быть в части чуть ли не маленьким царьком, но в личном плане не поддерживает с ним никаких отношений.

Однако не будем отклоняться. Повторяю: идя к командиру, я понятия не имел, что меня ожидает. Правда, предполагал, что, скорее всего, вызов связан с предстоящим уходом в увольнение. В течение последних трех месяцев мне не разрешали покидать расположение центра, так как курсы вступали в свою последнюю фазу. Даже воскресные дни не были свободными. И мне казалось вполне естественным получить наконец заслуженное увольнение. Не спорю, в центре у нас было немало возможностей провести досуг приятным образом, но так уж устроен человек, так сильна наша тяга к смене декораций, что даже малопривлекательные стороны внешней жизни кажутся нам порой столь соблазнительными именно из-за своей труднодоступности. Сейчас, глубоко под землей, я, естественно, тоскую по казарменной жизни в центре…

Помню, мысль об увольнении взбодрила меня, когда я, подойдя к административному корпусу, преодолевал ступени, ведущие к кабинету шефа.

Командир был, по обыкновению, спокоен и сдержан. Нет, сегодня, кажется, спокойнее и сдержаннее обычного. Он пригласил меня сесть и сказал, что все рапорты обо мне, полученные от вышестоящих чинов, положительные, а посему я представлен к званию майора и, таким образом, Получу существенную прибавку к жалованью.

— В общем, — добавил он с натянутой улыбкой, — благодаря вашему знанию техники вы будете получать больше меня.

Я поблагодарил его за хорошую новость и тут же убедился, как хорошо умеет он скрывать свои истинные чувства.

— Что касается ухода в увольнение, — продолжал он в то время как во мне росла надежда, — вынужден сообщить, что, к сожалению, придется подождать еще денька два. Небольшая задержка, придется отложить… Дело в том, что получен приказ откомандировать вас вниз.

«Вниз», значит под землю, другими словами, меня направляют туда, где на большой глубине находятся наши пусковые установки, о существовании которых я слышал, но видеть никогда не видел.

— Там вы сможете набраться опыта, как говорится, из первых рук. Вы увидите вещи, о которых здесь вам подробно рассказывали, но не показывали. Ну и наконец вам представится случай исполнить свой долг перед отечеством, которое потратило столько средств, времени и творческой мысли на вашу подготовку.

Эту высокопарную тираду я проглотил тогда без особого труда, так как она была сильно подслащена известием о предстоящем повышении.

— А когда ваша командировка вниз завершится, вы тут же получите законный двухнедельный отпуск. Заметьте, что и это распоряжение идет сверху, поэтому нам обоим остается лишь подчиниться.

Сейчас я спрашиваю себя: знал ли мой командир, что история с отпуском была лишь уловкой, удобной, чтобы сманить меня и моих товарищей вниз, под землю? Честно скажу, не знаю. Думаю, что и он, в свою очередь, лишь передавал дальше приказы, суть которых понимал не больше моего.

Когда я спросил, сколько времени дается мне, чтобы подготовиться к отъезду, он ответил, что у подъезда меня уже ждет машина. Это показалась мне странным, поскольку такая спешка лишала меня возможности собраться, уладить множество служебных и личных дел. В то же время я понимал, что мой долг не рассуждать, а немедленно подчиниться приказу. По той же причине я был вынужден безоговорочно исполнить и другие, не менее странные указания: не брать, скажем, с собой ничего, даже зубной щетки.

— Там в вашем распоряжении будет все что надо, — сказал командир — так что прошу в машину.

Я козырнул, вышел и сел в машину, которая ждала меня с заведенным мотором. Она тут же тронулась с места. Помню, я взглянул на часы. Было 8.30.

Лишь спустя несколько дней, когда моя судьба уже была бесповоротно решена, я понял истинную причину этой необыкновенной спешки. Высшее командование не хотело подвергаться ни малейшему риску. Не хотело, чтобы кто-нибудь из нас, направляемых туда, вниз, случайно обмолвился об этом. Вот почему мы должны были исчезнуть внезапно, не вступая в контакт с друзьями, товарищами, семьей. Все личные связи должны были быть обрублены одним махом. Единственный, кто знал, что мы — я и еще несколько человек — откомандированы в подземелье, был наш командир. Таким образом, неприятель практически лишался шансов что-либо выведать. А наш командир, кажется, умеет держать язык за зубами. Даже оставленная мной зубная щетка сыграла, по сути, свою роль в этом отлично срежиссированном спектакле. В любое время и в глазах кого бы то ни было она как бы свидетельствовала, что мое исчезновение никоим образом не связано с каким-либо заданием, но скорее всего является следствием какого-то происшествия. Если бы меня послали на задание, то наверняка позволили бы собрать мелкие вещи. Мы, уходящие вниз, должны были исчезнуть, не вызывая никаких подозрений. Словно земля разверзлась и поглотила нас. Да, буквально так и произошло.