Он опустил руку, чтобы отогнать муху. Его пальцы легли на мой подбородок и остались там.

— Если мы уснем, — пробормотал он, — то разбудит нас Гибсон и вся команда спасателей в полном сборе, которые не преминут прочесать тропу, чтобы найти нас.

— Мы не уснем.

— Почему ты так уверена?

Я не ответила; я не могла сказать ему о своем внутреннем напряжении, о том, как что-то сжималось у меня в животе от прикосновения его руки… Я не понимала, что именно было тому причиной — сексуальное желание или страх? Страх — это слово казалось совсем неприменимо к Синклеру, но теперь в подсознании у меня всплыл разговор, который я услышала ночью, и мои мысли снова устремились в это русло и закрутились, как собака над старой и безвкусной костью. Я сказала себе, что мне непременно следовало поговорить с бабушкой сегодня утром, прежде чем уезжать. Одного взгляда на ее лицо мне было бы достаточно, чтобы понять истинное положение дел. Но бабушка так и не спустилась в гостиную до нашего отъезда, а раз она спала, то я не хотела ее будить.

Я нервно вздрогнула, и Синклер спросил:

— В чем дело? Ты как натянутая струна. Тебя, должно быть, что-то мучает. Какое-то тайное переживание или, может, чувство вины?

— Из-за чего же мне чувствовать себя виноватой?

— Это ты мне расскажи. Вероятно, из-за того, что ты бросила папочку?

— Отца? Ты шутишь.

— Хочешь сказать, что ты была счастлива, когда наконец стряхнула с пяток калифорнийскую пыль?

— Вовсе нет. Но отец в настоящий момент ни в чем не нуждается, поэтому мне не из-за чего испытывать чувство вины.

— Тогда должно быть что-то другое. — Подушечка его большого пальца легко скользнула по моей щеке. — Я знаю, здесь наверняка замешан страдающий от безнадежной любви юрист.

— Кто?! — Мое изумление было искренним.

— Юрист. Сама знаешь, хитрая Ранкеллур.

— Ты ничего не добьешься, цитируя Роберта Льюиса Стивенсона… Я по-прежнему не понимаю, о ком ты говоришь.

Но я, разумеется, понимала.

— О Дэвиде Стюарте, моя милая. Ты разве не заметила, что вчера вечером он просто не мог оторвать от тебя глаз? Он смотрел на тебя в течение всего ужина, с эдаким сладострастным блеском в глазах. Должен признать, что ты вчера была действительно лакомым кусочком. Где ты взяла этот роскошный восточный наряд?

— В Сан-Франциско… Что за глупости ты говоришь?

— И вовсе не глупости… Тут и слепому видно. А тебе улыбается мысль быть любовницей старика?

— Синклер, он не старик.

— Я предполагаю, что ему лет тридцать пять. Но он такой надежный, моя дорогая. — В голосе Синклера появились медовые нотки, как у какой-нибудь престарелой дамочки. — И такой хороший молодой человек.

— Ты все глумишься.

— Да, я такой, — и, не меняя тона, он добавил: — Когда ты возвращаешься в Америку?

Этот вопрос застал меня врасплох.

— А что?

— Просто интересно.

— Через месяц?

— Так скоро? Я надеялся, что ты останешься. Покинешь отца и пустишь корни в родном, так сказать, краю.

— Я слишком сильно люблю отца и не смогу его бросить. Да и потом, чем бы я тут занималась?

— Устроилась бы на работу…

— Ты говоришь совсем как бабушка. Но я не могу устроиться на работу, потому что я совершенно ничего не умею.

— Ты могла бы работать секретаршей.

— Нет, не могла бы. Всякий раз, когда я пытаюсь печатать, я делаю уйму ошибок.

— Ты могла бы выйти замуж…

— Но я никого не знаю…

— Ты знаешь меня, — вдруг сказал Синклер.

Его палец, поглаживающий мою щеку, застыл. Через некоторое время я села и, повернувшись, посмотрела на него. Его глаза были голубее, чем само небо, но в них абсолютно ничего нельзя было прочесть.

— Что ты сказал?

— Я сказал: «Ты знаешь меня». — Он протянул руку и сжал мое запястье, легко обхватив его своими пальцами.

— Ты же не серьезно.

— Разве? Ну, хорошо, тогда давай представим, что я серьезно. Что бы ты сказала?

— Ну, прежде всего, это был бы практически инцест.

— Чушь собачья.

— И почему я? — Мало-помалу этот разговор начинал мне нравиться. — Ты же всегда считал меня простой, как дважды два четыре, ты мне сам об этом говорил…

— Но теперь все по-другому. Ты теперь не простая. Ты превратилась в прекрасную викингшу…

— …И у меня нет никаких способностей. Я даже не умею составлять букеты.

— А за каким чертом мне нужно, чтобы ты составляла букеты?

— И вообще, мне порой кажется, что у тебя толпы поклонниц по всей стране, которые сохнут по тебе и мечтают, что однажды наступит день, когда ты предложишь им стать миссис Синклер Бейли.

— Может, и так, — ответил Синклер с приводящим в бешенство самодовольством. — Но мне они не нужны. Мне нужна ты.

Я задумалась над этим и, как ни странно, нашла эту мысль интригующей.

— И где бы мы жили?

— В Лондоне, конечно.

— Но я не хочу жить в Лондоне.

— Ты сумасшедшая. Только там и можно жить. Все происходит там.

— Мне нравится за городом.

— Мы будем ездить за город по выходным — я сейчас так и делаю, — навещать друзей…

— И чем бы мы занимались?

— Отдыхали. Плавали на лодке, возможно. Ходили бы на скачки.

Я насторожилась.

— На скачки?

— Ты когда-нибудь была на скачках? Это же самая восхитительная вещь на свете! — Синклер приподнялся на локтях так, что теперь его глаза были на одном уровне с моими. — Я что, уговариваю тебя?

— Есть одно маленькое обстоятельство, о котором ты еще не упомянул, — сказала я.

— И что же это?

— Любовь.

— Любовь? — Синклер улыбнулся. — Но Джейни, разумеется, мы с тобой любим друг друга. Всегда любили.

— Но это другое.

— Как это другое?

— Я не смогу объяснить тебе, если ты сам еще не понял.

— И все-таки попробуй.

Я сидела в тревожном молчании. Да, я понимала, что в каком-то роде Синклер прав. Я всегда его любила. В детстве он был самым главным для меня человеком. Но что я чувствовала по отношению к мужчине, которым он стал? Я не знала. Опасаясь, что он прочтет все это на моем лице, я опустила глаза и стала рвать жесткую траву, вырывая пучки с корнями, а затем пуская их по ветру.

— Я думаю, — наконец заговорила я, — все дело в том, что мы оба изменились. Ты стал другим человеком. И я теперь фактически американка…

— О, Джейни, брось…

— Нет, это правда. Я выросла там, получила там образование… Тот факт, что у меня до сих пор британский паспорт, ничего не меняет. Не меняет моего отношения ко многим вещам…

— Ты сбиваешь меня с толку. Сама-то понимаешь?

— Да, вероятно, так и есть. Но не забывай, что весь этот разговор в любом случае гипотетический… Мы просто обсуждаем в качестве предположения…

Он сделал глубокий вдох, словно для того, чтобы что-то возразить, а затем, казалось, передумал и снова свел все к шутке.

— Мы могли бы просидеть здесь весь день, не правда ли, и «солнце утомить беседой».[1]

— Разве нам не пора идти?

— Да, нам предстоит одолеть еще по меньшей мере десять миль. Но мы уже и так прошли немалый путь — и, для сведения, эта ремарка должна пониматься двусмысленно.

Я улыбнулась. Внезапно Синклер обнял меня рукой за шею и, притянув к себе, поцеловал прямо в открытый улыбающийся рот.

Где-то в глубине души я ожидала этого, но тем не менее моя собственная реакция стала для меня сюрпризом. Меня охватила паника. Я замерла в его объятиях и, когда он наконец отстранился, еще мгновение не шевелилась, словно оцепенев, а затем начала складывать в рюкзак бумагу, в которую были завернуты сэндвичи, и красные пластиковые чашки. Внезапно наша уединенность показалась мне пугающей; я будто смотрела сверху на нас — крошечных, как муравьи, единственных живых существ в этом глухом и заброшенном месте, и гадала, зачем Синклер устроил поход в Лейриг-Гру. Специально для того, чтобы начать этот в высшей степени странный разговор, или же мысль о женитьбе взбрела ему в голову под влиянием мимолетного порыва?