– Начальник, – подтвердил Бычихин. – Что спросить хотела?

– Солдатика-то вашего как отпустили, на побывку или по ранению? – Она торопливыми руками поймала пальцы Сергея. – Ты скажи, скажи, а? Моево Гришу-то когда?.. Военкомат сказывал – как война кончится. Я бегала тут по весне, спрашивала… А когда она кончится?

– Скоро! – весело пообещал Бычихин. – Если военкомат говорит – придет твой Гриша. Куда он денется! К такой красавице как не прийти! Так что шагай домой.

Я толкнул его в бок, но Сергей исподтишка показал мне кулак. Женщина снова рассмеялась.

– Спасибочко, от спасибочко! – восклицала она. – Мне наши-то не верят! Врешь, сказывают, Фрося, чудишь. Все меня дурочкой считают.

Женщина неожиданно выпустила руку Бычихина и шагнула вперед. Я оглянулся: за нами стоял Шкуматов…

– Скажи-ка, миленький, не видал ли ты моево Гришу? – смущенно спросила она, сложив руки на груди. – Григория Криволукова? Веселый такой, с гармошечкой…

– Он не видел, – ответил за Ивана Бычихин. – Они в разных частях служили.

– А-а, понимаю… – разочарованно протянула женщина, не сводя глаз со Шкуматова. – Вы не думайте, я все понимаю… В разных частях, значит…

Она попятилась, затем повернулась и тяжело побежала, горбясь, как в прошлый раз. Около минуты мы стояли молча.

– Ты-то зачем вылез? – спросил наконец Бычихин, глянув на Ивана.

– Так, посмотреть… – проронил Шкуматов. – Нельзя, что ли…

– Ладно, мужики, давай спать, – сказал Бычихин и, пригнувшись, залез в палатку.

Уверенность Сергея меня успокаивала. Я знал и верил в его дипломатические способности еще с прошлых экспедиций.

Мне повезло, что Бычихин поехал со мной. По крайней мере он мог помочь мне начать работы.

Я побродил вокруг палатки, прислушиваясь к петухам в Еранском; тревожиться не было причин. Обыкновенная лесная деревня, тихая и мирная. В сером рассветном сумраке виднелись крыши домов и пика колодезного журавля… И все-таки было неспокойно. Перед глазами стояло смеющееся лицо сумасшедшей Фроси.

Утром я пошел искать проводника.

Мы самым подлым образом проспали, и даже тренированный на ранние подъемы Иван Шкуматов дрыхнул как убитый. Сквозь сон я слышал, как в деревне отбивали косы, потом скрипели и грохотали телеги. Крапивин предупреждал, что в Еранском сенокос и днем застать кого-нибудь в деревне трудно. Я надеялся на деревенских ребятишек. Курганы в Еранском были известны, наверняка о них ходили легенды и сказки, и обязательно кто-нибудь из пацанов пробовал копать.

Однако первое, что мне бросилось в глаза и поразило, – на единственной деревенской улице не было детей.

В высыхающей луже, в черной грязи лежала осоловелая от утреннего жара свинья, в тени щербатых плетней валялись собаки, а вдали, у крайних домов, бродила старая костлявая лошадь. Дома стояли прочно, под обомшелыми крышами из дранья, аккуратные, одинаковой постройки, с темными от времени стенами со старой резьбой наличников. Палисадников не было, возле некоторых изб стояли кедры и тополя-белолистки. Маленькие узкие окна были так высоко, что с улицы не заглянешь.

Овалов же в 1921 году писал, что семьи жителей Еранского чрезмерно многочисленны и в некоторых есть по двенадцать детей.

Я шел серединой улицы, оглядывался на тесовые калитки дворов, но деревня стояла как заброшенная. Не видно было и взрослых, хотя бы старух. Обычно в других деревнях, завидев чужого, любопытные выходили из домов, здоровались и провожали взглядами прохожих, бывало, и останавливали, спрашивая, кто мы, откуда приехали и к кому. Узнав, что мы археологи и что в окрестностях деревни будут раскопки, зачастую звали к себе, показывали вещи, найденные на огородах и в речных обрывах, пичкали бесконечными рассказами о загадочных местах в тайге либо о гигантских человеческих черепах, кем-то когда-то выкопанных. Случалось, что самые интересные находка делались именно в этот первый день, в день знакомства с местным населением.

Председатель сельсовета Крапивин, отправляя нас в Еранское, советовал по всем вопросам обращаться к бригадиру лесопитомника Анастасии Прокопьевне. Дескать, она единственная там может чем-то помочь и вообще человек свой. Но спросить, где она живет, было не у кого. Я стал заглядывать в дворы, стучать в калитки, однако никто мне не отвечал. Бродили пестрые куры, гудели пчелы – и ни души! Пройдя всю деревню, я уткнулся в жердяной забор, которым было огорожено огромное поле. За полем начинался сосновый бор, и на его фоне угловато чернела одинокая избушка. И тут меня окликнули. Я узнал бегущего ко мне человека. Фрося была в том же бесформенном мешковатом платье и шапке, только за плечами ее торчал ствол ружья. Она ловко перемахнула через забор и оказалась возле меня.

– Погоди-ка, милый, – тяжело дыша, проговорила Фрося, – кого ищешь-то?

– Людей, – сказал я, – куда народ подевался?

Мне на секунду показалось, что она одна живет в деревне…

– Так на покос все уехали! – улыбнулась Фрося. – А меня туто-ка оставили, кедерку сторожить, заместо пугала… Воронье-то ишь чего делает? – Она махнула рукой в сторону летающих на горизонте птиц. – Раньше орешницы семена выклевывали, а теперь-то и воронье расчухало… Я стрелю – они улетают…

– Анастасия Прокопьевна тоже на покосе? – спросил я, стараясь держаться непринужденно. – Дело у меня к ней есть.

– Тожа-а! – протянула Фрося. – Бабка Лычиха осталась да я. Лычиха-то должна помереть скоро. И ее караулю. Прокопьевна наказ дала: как помирать начнет – воды ей подать. Вот я и бегаю в окошко к ней стучать…

Я заметил, что в движениях ее и лице есть что-то девичье: неуловимо-легкое и мгновенное. Казалось, ее насильно обрядили в мешковатое платье и уж совсем ни к чему – в зимнюю шапку. Надеть ей нечего, что ли…

– Слышь-ка, солдатик-то где? – доверительным шепотом спросила Фрося, и глаза ее лукаво забегали. – Ой, меня вчера Прокопьевна ругала, так ругала… Не ходи, говорит, к чужим. А я ведь только про Гришеньку спросить… Вы-то надолго к нам пожаловали? Может, к нам с Грунькой на постой пойдете? " Чего в балагане-то жить?..

– Мы археологи, мы возле курганов будем жить, – попробовал я объяснить Фросе. – Вот хотел человека у вас найти, чтобы курганы показал…

– Курганы? – насторожилась она. – Так я покажу! Здесь близенько! По тропочке напрямки с версту токо…

Она глядела на меня выжидательно и радостно. Выбора не было. Ребята, наверное, уже свернули палатку и ждали меня.

– Айда, айда! – заторопилась вдруг. – Я скоренько вас сведу и назад. Прокопьевна-то и не узнает!

Я едва поспевал за ней. Фрося не шла, а бежала неросным, торопливым бегом. По дороге она заскочила в один двор и постучала в открытое окно. Из избы донесся хрипловатый старушечий голос, то ли просящий, то ли недовольный.

– Жива еще! – весело сказала Фрося и устремилась вдоль по улице.

Ребята лежали на траве и меланхолично переговаривались.

– Идем! – скомандовал я. – Минута на сборы.

– Где твой проводник, начальник? – спросил Сергей, не двинувшись с места.

– Вот! – Я показал на Фросю. – Она знает дорогу.

– Да-а… – протянул Бычихин. – С таким проводником нас в соседней области искать придется. Неужели в деревне нет мужиков?

– Нету! – сказала Фрося. – Мужики-то воюют все…

Она присела возле Шкуматова, сложила руки на колени. Иван вскочил и начал одеваться. Сергей задумчиво покусал губу, но, так ничего не сказав больше, обулся и подхватил свою сумку. Через десять минут мы уже шагали за Фросей, огибая деревню со стороны огородов.

Тропа начиналась сразу за деревней, была хорошо набита и тянулась по густым, как плетень, соснякам. В лесу пахло хвоей и багульником, пели невидимые птицы и тонко звенели комары. Мы шли цепочкой, а впереди, шурша подолом, бежала Фрося. Она скрывалась из виду, но возвращалась и поторапливала:

– Экие вы, будто вареные! Шевелите ножками, шевелите!

Труднее всех было Стасу. Он тащил свой рюкзак, связку лопат и сумку Алены. Груз сползал с узких плеч, на поворотах его то и дело заносило. Бывший десантник Шкуматов нес раза в два больше, но шагал легко, успевая подтрунивать над Каре-евым. Тот не отвечал и лишь сердито пыхтел.