Тридцать лет из тех пятидесяти, что длилась диктатура Бенавенте в испанском театре, он продержался на инерции славы. К 1922 году, увенчанный Нобелевской премией[3], он, по сути дела, завершил свою обновленческую миссию. И хотя пьесы продолжали сыпаться, как из рога изобилия, интерес к премьерам неуклонно угасал: все сценические ходы зритель уже знал наизусть, равно как и конечную мораль, ставшую к сороковым годам невыносимо навязчивой. Под старость Бенавенте изменили и вкус, и чувство меры — он извлек из пьес «нравственные афоризмы» и опубликовал их отдельной книжкой под названием «Мысли». Но это, может статься, не самая горестная его потеря. Воспев победу Франко и новый режим, Бенавенте утратил лучшее, что в нем было, — то немногое, что роднило его с поколением 98-го года, с теми, у кого «болела Испания». Последние десять лет патриарх испанского театра жаловался: «У нас в стране практически не осталось серьезных проблем, а значит, и конфликтов, так что драматургу приходится нелегко». Фраза знакомая и комментария не требует.

Еще только начиная свой путь, Бенавенте заметил, рассуждая о современном театре: «Когда наша публика хочет выразить восхищение, она говорит: «Какая миленькая пьеса!» А ведь настоящее искусство миленьким не бывает. В настоящем искусстве всегда есть дерзость, попрание правил, шероховатости, несообразности и даже промахи, но все окупается мощью. У Шекспира вы не найдете ни одной миленькой вещи».

Всё так. Но, как ни грустно, сказано это и о себе: пьесы Бенавенте обычно хорошо сделаны, сценичны, соразмерны; одним словом, милы. И этот эпитет, пожалуй, исчерпывающе их характеризует.

Наталья Малиновская