Тишковы исстари жили, не помышляя о райских кущах; все их поколения — какие растили хлеб и обеими ногами стояли на крестьянстве, какие занимались ремеслами, так что о них говорили люди: «Весь род испокон веку находился при деле».

Антон Тишков много претерпел на своем веку нужды, но, помирая, уже в чем был дух, с радостью воскликнул: «Жил-то я в согласье!» Сын его Иван пояснил недоговоренное родителем: «В согласье, стало быть, с землей да с совестью». Как и Антон, Иван помер, не «доглядевшись счастья», не нажив никакого богатства, кроме нескольких пар лаптей. Двор же оставил, однако, Нерушимо крепким, являвшим собой прочную крестьянскую обитель. Иван Антонович гордился им. Как-то, недели за две до смерти, он сказал сыну Ивану: «Вот тут все и есть. Не обманись приманкой, сынок». Отец, не задумываясь, шел по стопам деда, — это хорошо понимал Иван.

В то тяжелое время, воротившись с войны, Иван принялся, не жалея сил, укреплять свой двор, пришедший в упадок без его хозяйских рук. «Что б ни было, не трогайся из гнезда, ты это помни!» Последнее наставление отца перед самой кончиной крепко врезалось в память Ивана. Смысл наказа сделался еще понятней позднее, когда стало обнаруживаться движение крестьянства в города. Течение это, сперва глубокое, потом выплеснувшееся наружу, сильно тревожило Ивана Ивановича. Как простой, маленький человек, он понимал, что такое дело было не его слабого ума, но он верно угадывал, что становилось все больше людей, уже не привязанных, как в былые годы, к земле. Несмотря на проживание в районном городке, не в деревне, Иван Иванович вел самую настоящую крестьянскую трезвую жизнь, вкладывая в нее всю свою душу и физические силы. И чем больше выходило забот, тем горячее он любил жизнь и хлопоты по двору. И вдруг в шестидесятом году Тишковы снялись с насиженного места; Ивана Ивановича не отуманила таинственная даль, которая всегда сулит человеку несбыточное, но и он, как и многие, поддался гражданскому чувству «подсобить подымать степь», то есть продал дом и уехал на целину со всем своим семейством. Давила, конечно, нуждишка — манили подъемные денежки. Детишки были еще крохотные, а старший сын Прохор нес армейскую службу, и он, понятно, еще ничем не мог подсобить родителям. Как ни противился Иван Иванович, однако душным июльским утром, когда под Демьяновском полыхала гроза, они снялись с родного места, сели в обшарпанный автобус и, как бы кем-то подхлестнутые, отправились искать свое счастье в далекой горячей степи, о которой не имели никакого понятия. А ровно через год, опять в такую же июльскую пору и сушь, Тишковы тихо и незаметно возвернулись обратно. Говорили, что Иван Иванович взошел на городской курган и, став на колени, воскликнул: «Прости ты меня, дурного!» Жена его, Дарья Панкратовна, разгадала, что хозяин просил прощения у земли.

Хату Иван Тишков возводил трудно. Собирал ее по бревну, доске и гвоздю. Небогатый клок песчаной земли, на самом взгорке около кургана, плодил непригодный в пищу скотине бурьян — его-то и начал возделывать Иван.

— Землица не ахти. Тут, брат, сад не взрастишь, — сказал ему Жмякин — он жил через два дома от этого места; на его дворе торчали три одичавшие яблони, и Иван Иванович видел, что Жмякин не болел больше за землю и глядел уже, по его выражению, в «другие горизонты». Теперь он хлопотал и подыскивал полированную мебель.

— Все дело в руках, земля как земля, — возразил ему Князев, двор которого стоял рядом.

— Сто потов сгонишь, гляди, чего-то да зародит, — проговорил Жмякин, поглядывая с насмешкой на мужиков.

Нежелание мараться в земле обнаружил Иван Иванович и в брате Якове. Не так давно еще ухоженный, его огород с пчельником и садом приходил все больше в упадок. Но сам Иван Иванович не осуждал их: он видел, что не одни они относились так к хозяйствованию. К нынешнему времени двор Тишковых, как и тот, который они сбыли, стронувшись на целину, находился в полном хозяйственном порядке. Правда, домик был меньше прежнего, но так же опрятно краснела сквозь ветки крыша и голубело, приятно радуя глаз, кружево оконной резьбы. Тын был плетен елочкой, как делали в старину, просроченный тонким красноталовым прутом и поверху с напушкой из смоленой бересты — для укрепления и от сырости. Несмотря на то что в тыне не обнаруживалось ни малейшего изъяна, как только сошла полая вода, Иван Иванович заменил незаметные стороннему глазу хворостины свежей сизой лозой, и теперь по всему огороду тек пряный запах. Этой же весной он поставил невысокие ворота на прочных дубовых столбах, водрузив на их вершину искусно вырубленного из липовой колоды петуха, на котором, в хорошем расположении духа, любил по солнечной погоде восседать предводитель титковских кур Аким. Коза Марта, свиноматка Магнолия, выводок гусей со старым гусаком Фирькой, сберегатель двора Полкан, ежик Вася и кот Тарас Тимофеевич — вот и вся живность Тишковых.

Жена Ивана Ивановича, Дарья Панкратовна, от роду имела веселый, жизнерадостный характер. Дарью Иван Тишков брал из большого села Починок. Крупная, почти могучего сложения, она была разительным контрастом маленькому ростом и дробистому Ивану Ивановичу. Такое обстоятельство породило среди демьяновских отдельных жителей насмешки и всякого рода домыслы, — как водится, побить языки охотники всегда сыщутся. Однако Ивана Ивановича это ничуть не расстраивало, и он любил пройтись с женою под ручку по главной улице, в особенности в банный субботний день, как бы говоря: «Вам еще не надоело зубоскалить?» В конце концов насмешки прекратились и на смену им пришла зависть — так дружно и ладно жили Тишковы. Думали, что Дарья Панкратовна возьмет под каблук своего невзрачного мужа, но этого-то как раз и не случилось, и вскоре по Демьяновску распространилось мнение, что они живут душа в душу. Она, став хозяйкой, ни в чем не стеснила Ивана Ивановича, и если случалась иной раз какая-то мужская несообразность, то Дарья Панкратовна и не думала браниться, а даже наоборот — становилась еще более ласковой. Злословие, известно, вездесуще, но вскорости оно улеглось, и стали дивиться на их спокойную, согласную жизнь и на весь тот лад, который они установили в своем доме. Дарье Панкратовне достаточно было проговорить несколько мягких, напевных слов да еще вдобавок засмеяться, и Иван Иванович говорил себе: «Тут я, мать, крепко опростоволосился, просто один срам!» Всех опять удивило, как Иван Иванович маялся, сокрушался и бился, чтоб чем-то помочь тяжело захворавшей жене.

Старшая дочь Тишковых, Наталья, не имевшая своей семьи, жила с родителями. Самая младшая, замужняя, Зинаида, жила в Ленинграде. По ее редким и коротким письмам Иван Иванович не мог определить, счастлива ли она там. Письма Зинаиды, в особенности последние, Тишков назвал «мутными».

— Не войду в смысл, — пояснил он жене.

Сын Николай работал шофером, развозил по сельпо продовольственные грузы и жил в доме тещи — у них был и малый ребенок. Сын Прохор, столяр-краснодеревщик, со своей семьей жил на другом конце Демьяновска в коммунальной квартире. Но, несмотря на то что дети были выращены и, за исключением Натальи, выпорхнули из гнезда, родители несли, как говорил Иван Иванович, на себе крест, то есть продолжали тревожиться и заботиться о них будто о маленьких.

Месяц назад брат Ивана Ивановича Яков похоронил свою жену Марию; та долго и тяжело хворала и тихо, без стонов и жалоб, прибралась на тот свет. Ошеломленный Яков при этом заметил, что она с полным спокойствием прощалась с жизнью. Он много плакал во время ее похорон. Порядочно было всего на недолгом их веку, и Яков сильно жалел и сокрушался «по золотой своей женке». С того светлого, теплого апрельского дня, когда в мире все пробуждалось к весеннему обновлению жизни, Яков почувствовал силу одиночества. Воротившись с кладбища, он долго неподвижно сидел в своем доме, как бы прислушиваясь к угнетающей душу тишине. Лишь сейчас он осознал свое несчастье из-за бездетности. Мужчине в сорок пять одиночество дается труднее, чем тридцатилетнему. Там еще витает розовый туман, и неважно, что он бывает обманчив… Они с покойницей Марией не знали, отчего у них не оказалось ребенка. Мария говорила ему, что виновата была она — бесплодница. Но Яков, человек чуткий и совестливый, уверял ее в обратном, хотя и понимал, что жена говорила правду. Да и какая разница — из-за чего не было?