Так обстояло дело с поддержкой со стороны. Более действенной была самопомощь в различных ее проявлениях. Беженцы, которым еще предстояло стать эмигрантами, были просто обречены на создание низовых, самодеятельных организаций и объединений. Именно базовые ячейки помогали изгнанным вживаться, встраиваться в новую географическую, этническую, социокультурную, конфессиональную реальность. Особенно важно это было на первых порах, когда обустройство в заморских краях только начиналось.

Но это в Северной Африке.

В колониях же с незначительным числом эмигрантов и точечным их расселением создание каких-либо объединений, кроме землячеств, исключалось. Зато в странах компактного проживания значительных (по африканским масштабам) масс россиян эмигранты более или менее успешно группировались в рамках ветеранских, профессиональных, религиозных объединений. При таких организациях работали клубы, библиотеки, кружки различного профиля, ставились любительские спектакли.

Корпоративный дух, солидарность определеннее всего проявлялись в военной эмиграции, в особенности у военных моряков, и в казачьей диаспоре. Членство в ветеранских объединениях имело для «русских африканцев» огромное значение. Военные и полувоенные организации располагали хотя и скромными, но собственными финансовыми средствами. Расходовать их они могли по своему усмотрению.

У живших в Африке выходцев из России не было могущественных покровителей, таких, как президент Чехословакии Тамаш Масарик или Александр, суверен Королевства сербов, хорватов и словенцев (так именовалась тогда Югославия). Оба были известны тем, что оказывали существенную помощь россиянам, обосновавшимся в этих странах. Но и в метрополиях, владевших обширными колониями в Африке, находились свои доброхоты. Так, беженцам из России покровительствовал генеральный резидент Марокко французский маршал Лиотэ. Посильную помощь оказывали прежним союзникам по Антанте бывший президент Франции Раймон Пуанкаре, бывший премьер Аристид Бриан, министр колоний Мариус Мутэ. От последнего зависела, в частности, очень важная вещь — утверждение квот на замещение вакансий в органах колониальной администрации иностранцами.

Пожалуй, наиболее благоприятное отношение к изгнанникам высказывали власть Бельгии, хозяева огромного колониального массива в Центральной Африке. На позицию бельгийского монарха повлияла, надо думать, явно выраженная симпатия и официального Петрограда и российской общественности к маленькой Бельгии, нейтралитет которой был грубо нарушен кайзеровской Германией в 1914 г. Во время Гражданской войны в России Бельгия до самого конца, вплоть до крымской эвакуации, поддерживала Белое движение на официальном уровне. А вот что пишет об отношении короля Бельгии Зинаида Шаховская. Пишет со знанием дела, ибо жила в 20-е годы и в Бельгии, и в Бельгийском Конго: «Бельгийцы чрезвычайно тепло встретили первую русскую эмиграцию, к которой также благосклонно относились король Альберт, королева Елизавета и кардинал Мерсье».

Кому-то помогла служба в иностранных армиях. Вербовочные пункты Иностранного легиона действовали и между двумя мировыми войнами, и по окончании Второй мировой исправно и бесперебойно.

В наемники шли в основном неприкаянные, опустившиеся, лишившиеся нравственного стержня люди. В свое время писательница Наталия Ильина вывела в воспоминаниях некий своеобразный эмигрантский тип, обозначив его так: «мальчики неясных профессий». Таковые, увы, обретались и под созвездием Южного Креста, хотя Ильина-то, типизируя, вела речь прежде всего о завсегдатаях харбинских и шанхайских злачных мест. Об одном таком «мальчике» красочно живописует другая эмигрантская писательница — Нина Берберова: «В восемнадцать лет пошел к Шкуро и кого-то зарезал… Он шатался где-то, потом поступил в Иностранный легион и уехал в Африку (была война французская с Абд аль-Кримом)…В Африке кого-то зарезал, вернулся через пять лет… И вот теперь он в немецкой форме, сражается на Восточном фронте, вернее, служил переводчиком у немцев в России. Сейчас вернулся в отпуск из-под Смоленска…» Эти строки — из дневниковой записи за декабрь 1942 г. Через полтора года автор дневника возвращается к судьбе своего парижского знакомца, отправившегося на родину в форме гитлеровского вермахта. Свидание бывшего легионера с землей предков заканчивается трагически — похоронкой из штаба германской армии, извещающей его родных о том, что в июле 1944 г. он погиб в бою под Черновцами. Да, очень разных людей выплескивала на африканские берега разбушевавшаяся российская революционная стихия. Были среди них и люмпены, и авантюристы, и маргиналы профашистского толка. Одно их объединяло: все были озлоблены на большевиков. Одни больше, другие меньше.

Шли и другим путем. Свои знания, опыт, энергию вкладывали в орошение полупустынь, борьбу с саранчой и тропическими недугами, строительство железных дорог и причалов, освоение недр, прокладку авиатрасс, обучение африканской молодежи. Вот почему на российских медиков, преподавателей, горных инженеров, агрономов, топографов, геологов, гидрологов, портовых диспетчеров, авиаторов в колониях существовал довольно стабильный спрос. Но не все успели еще в России стать дипломированными специалистами. К тому же не всякий российский диплом признавался. В то же время в тропиках хронически не хватало квалифицированных медицинских кадров. Отсюда известный либерализм местных администраторов в отношении врачей. Впрочем, русский доктор, скажем, блестящий выпускник Санкт-Петербургской военно-медицинской академии или Харьковского университета, попавший по контракту в колонии, не всегда работал врачом. На месте, «в глубинке» ему могли предложить и должность «младшего врача», т. е., попросту говоря, фельдшера. А его непосредственным начальником подчас назначался какой-нибудь бывший военный медик колониальной службы, специалист средней руки.

На рубеже 40–50-х гг. XX в. в странах Африки, как и во всем зарубежье, произошла удивительная для обеих сторон встреча первой волны эмиграции со второй. Тех, кого называли «старыми эмигрантами», к началу Второй мировой войны в колониях оставалось гораздо меньше. Теперь, два десятилетия спустя, можно было говорить скорее о тысячах, но никак не о десятках тысяч. Старики уходили из жизни. Люди среднего возраста и молодежь активно мигрировали за пределы континента. В то же время диаспора росла за счет прибывавших в Африку россиян. Одни переселялись в тропики по своей воле, других привозили, не спрашивая их согласия. Так, в первые годы правления властей Виши в Алжире отбывали ссылку русские, депортированные из Франции, как и в 1917–1918 гг., за неблагонадежность. Но гораздо большее число новых поселенцев приходилось не на эмигрантов, а на недавних советских граждан.

Тысячи россиян, бывших советских военнопленных, пополнили собой русские общины в Африке в 1942–1944 гг. Одни служили у Роммеля и помогали солдатам вермахта сражаться против войск Монтгомери и Эйзенхауэра. Другие, напротив, бежав из концлагерей в Европе, сражались в войсках союзников против итало-германской армии в Северной Африке. Третьих привезли в Египет из Южной Франции: они служили в вермахте и были захвачены в плен американо-деголлевскими войсками при освобождении Прованса. Окончилась война, но не окончились мытарства новой волны скитальцев. В соответствии с ялтинскими договоренностями союзников о военнопленных все они — и сражавшиеся на стороне Гитлера, и воевавшие против него — должны были стать объектом репатриации. Тех, кого брали на учет советские миссии по репатриации, действовавшие от Египта до Алжира, принуждали вернуться в Советский Союз. Дальнейшая судьба этих репатриантов печально известна. Однако некоторым удалось избежать возвращения в родные края. На какое-то время они осели в британских лагерях военнопленных в Египте, затем, по мере их закрытия союзниками, стали переходить на положение беженцев, или, по терминологии тех лет, перемещенных лиц.

Постепенно они устраивались на работу, обзаводились семьями. Для иных спасением выглядел все тот же Иностранный легион. После 1947 г. в состав российских перемещенных лиц (Displaced Persons) в Африке (больше всего в Марокко) стали вливаться их собратья из беженских лагерей Европы.