— Я помогу вам, — сказал он.

Миссис Хистер закрыла глаза и опустила голову. Через мгновение ее плечи задрожали от беззвучных рыданий.

— Вы ей, конечно, не верите, Холмс, — сказал я, когда мы легким галопом ехали по уединенной дороге на паре лошадей, которых добрая леди одолжила нам.

Но, пока мы двигались по усыпанной солнечными пятнами тропинке, Холмс, ехавший верхом на гнедом мерине, так и не ответил мне.

И только после того как мы добрались до гостиницы в Льюисбурге и поручили лошадей конюху, Холмс остановился и посмотрел сначала в темнеющее американское небо, а потом на меня.

— А почему бы и нет? — ответил он, как будто я спросил его только что, а не час назад.

Я хотел было возразить, но Холмс не стал продолжать.

Следующее утро мы встретили на телеграфе, где Холмс продиктовал дюжину телеграмм, предоставив мне расплатиться со служащим. Потом мы пошли в муниципалитет, где Холмс потребовал встречи с прокурором округа, неким мистером Джоном А. Престоном. После прочтения верительных грамот мистер Престон сначала удивленно поднял густые брови, а затем вскочил на ноги.

— Боже мой! — сказал он.

Холмс скупо улыбнулся.

— Вижу, что я немного известен даже вдали от Лондона.

— Немного! Боже мой, мистер Холмс, нет ни одного законника в Соединенных Штатах, который не слышал бы о великом детективе-консультанте. Не далее как восемь месяцев назад я присутствовал на лекции в Норфолке на тему современных методов работы полиции, в которой преподаватель трижды цитировал выдержки из вашей монографии. Я считаю, будет справедливо сказать, что будущее полиции и следовательского дела многим обязаны вам, сэр.

Слова Престона пробили брешь в обычной невозмутимости Холмса, на мгновение утратившего дар речи.

— Благодарю вас, сэр. Хорошо бы, чтобы и Скотланд-Ярд изменил свою точку зрения.

— Дайте им время, мистер Холмс, дайте им время. Нет пророка в своем отечестве, — Престон засмеялся над своей шуткой и указал нам на кресла. — Чем я могу быть полезен великому Шерлоку Холмсу?

— Я перейду прямо к делу, — сказал Холмс, и подробно изложил Престону все, что мы узнали от миссис Хистер, и показал ему письмо, с которого все и началось. Престон пожевал краешек своих усов, очень похожих на моржовые, и вернул письмо Холмсу.

— Миссис Хистер уже обращалась ко мне, — признался он.

— И вы ничего не сделали?

Престон откашлялся.

— Честно говоря, мистер Холмс, эти края изобилуют суевериями. Хотя здесь, в Льюисбурге, мы довольно современны, большая часть населения Западной Вирджинии по-прежнему малообразованна, и очень многие из моих сограждан глубоко суеверны. Каждый человек знает историю про призрака или гоблина, и не один раз кто-то сидел в том самом кресле, где сидите вы, и рассказывал мне историю, услышанную от друга или родственника, который уже несколько месяцев или лет покоится в могиле. Чудаки с безумными глазами, мистер Холмс; край суеверных мужланов.

— Вы считаете, мистер Престон, что миссис Хистер тоже чудачка с безумными глазами? — тон Холмса был ледяным, ведь на самом деле женщина впечатлила моего друга своей искренностью.

— Ну, — осторожно сказал Престон, — в конце концов, призрак ее дочери…?

— Вы этому не верите?

— Я хожу в церковь… — сказал Престон, но не решился продолжить свою мысль.

— Вы, я надеюсь, по крайней мере были столь любезны, что ознакомились с материалами дела, включая записи коронера?

— Нет, сэр… Признаюсь, что я не подошел к этому делу достаточно серьезно, чтобы позаботиться о дальнейшем расследовании.

— Я сам отнесусь к этому серьезно, — сказал Холмс с резкостью.

Они сидели по разные стороны широкого дубового стола Престона, и, глядя на обвинителя, я убедился, что сидящему не нужна даже жестикуляция, чтобы создать впечатление полного внимания и даже любезности.

— Будьте любезны, зайдите завтра, в десять часов утра, — сказал он. — Я тогда полностью ознакомлюсь с этим делом.

Холмс встал.

— Значит, до тех пор нам не о чем разговаривать, мистер Престон. Всего хорошего!

Мы вышли, и за дверью Холмс подмигнул мне.

— Хочется верить, что мы бросили семя в плодородную почву, Ватсон.

Престон сделал больше, чем обещал, и не только прочитал дело, но и официально возобновил расследование. По настоянию Холмса он добился и разрешения судьи на эксгумацию тела Зоны Хистер Шу. Мы с Холмсом присутствовали на вскрытии, которое было проведено в пустом здании школы, после дневных уроков. По обычаю Западной Вирджинии, возможно, в единственной части Америки, члены семьи, свидетели и обвиняемые должны присутствовать при вскрытии тела. Меня это встревожило, тогда как Холмс был рад возможности лично познакомиться с Траутом Шу, ибо нам еще не довелось задать вопросы этому джентльмену.

Его ввели два плотных, крупных полицейских, но Шу был настолько массивен, что полицейские рядом с ним казались карликами. У него были огромные плечи и сильные, мускулистые руки кузнеца. Он был темноволос и черноглаз, его губы выдавали жестокую чувственность. Выдвинув челюсть в приступе негодования, Шу протестовал против обвинений в его адрес и выразил глубокое возмущение по поводу совершенно ненужного осквернения тела его жены.

— После этого нам придется встретиться в суде! — проревел он, когда мы собрались вокруг тела, что лежало, обнаженное и беззащитное, на импровизированном столе.

— Я надеюсь, что так оно и будет, — ответил Холмс и двое мужчин надолго встретились взглядами. Я чувствовал, как проскакивают между ними искры электричества, будто души их сошлись в поединке, при вспышках молний, нападая и защищаясь, на метафизическом уровне, пока мы ждали, наблюдая за ними, в мире физическом.

Наконец Шу скривил губы и отвернулся, первым нарушив зрительный контакт. Он взмахнул рукой с очевидным отвращением.

— Делайте, что должны, и черт с вами. Вы никогда ничего не докажете.

Я нарушил наступившую тишину, шагнув в сторону коронера:

— Я полностью в вашем распоряжении.

Он кивнул с явным облегчением, бросая обеспокоенные взгляды на Шу.

Мы приступили к вскрытию. Зона Хистер Шу пролежала под землей уже несколько недель, но ее тело сохранилось лучше, чем я ожидал, учитывая воздействие местного умеренного климата. Плоть поддалась нашим лезвиям, будто бы кожа все еще была наполнена влагой. Это нервировало и, смею сказать, было очень странно… но мы продолжали процедуру.

Мы провели осмотр тела, но, прежде чем успели продолжить, Холмс тихо сказал:

— Горло, господа. Горло.

Мы разрезали ткань для изучения сухожилий, хрящей и костей. Пока мы работали, коронер тяжело дышал, но когда он диктовал свои выводы клерку, его голос был тверд.

— … установлено, что шея была сломана, трахея представляет собой месиво, — говорил коронер, давая свидетельские показания в зале суда. — На горле видны следы от пальцев, указывающие на то, что она была задушена. Шея вывихнута между первым и вторым позвонками. Связки порваны. Трахея раздавлена в передней части шеи.

Из галереи для зрителей я наблюдал, как его слова действуют на каждого из двенадцати присяжных заседателей: некоторые то и дело бросали взгляды на Траута Шу, сидевшего за столом защиты. Вся его поза излучала холодное презрение.

В зале суда было жарко, июньское солнце безжалостно сжигало Льюисбург. После ареста Траута Шу мы с Холмсом вернулись в Англию, но Престон повесткой попросил нас вернуться, чтобы присутствовать на суде, что мы и сделали. Несмотря на результаты вскрытия трупа, он совершенно не был уверен в победе обвинения. Шу ни разу не отказался от заявлений о своей невиновности, а американский закон полностью перекладывает  бремя доказательства преступления на сторону обвинения. В настоящее же время доказательства были только косвенными. Очень серьезными, как мне казалось, но в глазах закона они балансировали на острие бритвы.