— Что надо? — спросил Дубок, перестав смеяться, уже зная наперед, что визитер обратится к нему с какой-нибудь чепухой, бессмысленной и безвредной белибердой, имеющей одну-единственную цель — выудить толику бюджетных денег.

— Любезный Иона Иванович, — приступил к выуживанию потешный гость, — ваша слава известного мецената, покровителя искусств, высокого ценителя всех видов современного искусства вышла далеко за пределы города П. Скольким молодым писателям вы помогли издать их первые робкие книжицы, а ведь среди них наверняка окажется будущий Толстой или Чехов. Скольким художникам вы помогли устроить их персональные выставки, а ведь это будущие Кандинские и Малевичи. Скольким молодым певцам и певицам вы помогли записать их первые диски, а ведь это новые Шевчуки и Макаревичи. Я преклоняюсь перед вашей добротой и щедростью. — Маерс согнулся в поклоне, а Дубок, радуясь своей проницательности, видя в визитере мелкого плута, важно произнес:

— Не скрою, я таков.

— Любезный Иона Иванович, — продолжал гость, прижимая полные ладошки к груди. — Но вы не просто меценат, вы прежде всего успешный современный политик. Вы заслуженно добились высот в губернской политике, оставив далеко позади своих конкурентов, — гость мельком взглянул на портрет Звукозаписи, — и это для вас не потолок. Вы вполне могли бы претендовать на почетные роли в федеральной политике, и я уверен, что мы увидим вас среди самых ярких политических деятелей государства Российского.

Дубку нравилась эта откровенная лесть, и он соглашался:

— Верно глаголешь, сын мой.

— И не мне вам говорить, как важно для публичного политика облечь свои идеи в яркие, завораживающие формы. Вам, я знаю, скучны и отвратительны те проекты, которые предлагают убогие и бездарные пиарщики. Эти жестяные слова, набившие оскомину речи, бездарные лозунги, убогие, отталкивающие своей примитивностью инсценировки. И вы совершенно правы, когда предпочитаете этой глупости и убогости собственную волю и силу. Наглого противника надо запугать, а не обыграть. Избирателя легче купить, чем убедить. Современные выборы — это боксерский ринг и финансовый рынок, не правда ли?

— Мы еще ребята молодые, хуг слева, хуг справа, — Дубок крутанул плечом, нанося удар невидимому противнику.

— Но современную молодежь не заманишь в политику деньгами и не загонишь на выборы дубинкой. Она аполитична, разочарована, тонко чувствует фальшь. Единственный язык, который она понимает, это язык эмоций, язык чувств, на котором говорит только искусство. Современные политики Европы превращают свои предвыборные кампании в настоящие шоу. Музыка, поэзия, живопись заменяют манифесты и речи. Кто овладеет сердцами молодежи, тот овладеет будущим. Я пришел, Иона Иванович, чтобы помочь вам овладеть будущим.

— А что, я не против. Выкладывай. — Дубок весело следил, как незадачливый плут раскидывает вокруг него сети, заманивая в ловушку. Делал вид, что не замечает подвоха. Ему нравилась эта игра в поддавки.

— Вы только вообразите, Иона Иванович. Открывается наш фестиваль, и по красной дорожке, как во время церемонии «Оскара», шествуете вы, в окружении звезд Голливуда. Том Круз, Джулия Робертс, Майкл Дуглас, Аль Пачино. И среди них вы, с белозубой улыбкой, посылаете в толпу воздушные поцелуи!

— Поцелуи? Воздушные? Это круто! — восхищался Дубок.

— Или на эстраде, среди фейерверков, цветомузыки, вместе с группой «Роллинг Стоунз» вы исполняете новый шлягер: «Лизни луну». Они — на английском, а вы — на русском. И толпа скандирует: «Иона! Иона!»

— Никому ничего не лизал, а луну лизну, в обратную сторону, — радовался как дитя Дубок.

— Перфомансы, игры, ритуальные танцы. Вы совершаете заплыв по вашей прекрасной реке, как в свое время великий кормчий Мао плыл по Янцзы. Вы впереди, за вами сто обнаженных девушек в венках из кувшинок. На другом берегу, мокрые, энергичные, вы проводите митинг в поддержку вашей партии, и над вами пролетают сто дельтапланов, сбрасывая листовки с вашим портретом.

Маерс рисовал картины, одна другой восхитительней. Город П. превращался в огромный театр, где на открытом воздухе шли постановки греческих трагедий и современных мистерий. На каждой площади и улице, в каждом дворе и подворотне играли рок-группы, выступали певцы и танцоры, факиры и кудесники. Ночью цветомузыка преображала обыденный город в волшебное царство, где в разноцветных туманах парили старинные особняки, взлетали, как ракеты, древние колокольни, а унылые заброшенные заводы становились хрустальными замками, висячими садами, отражались в реке, как царские дворцы, где течет нескончаемый праздник.

Дубок слушал, и постепенно ему становилось скучно. Приближалось банное время, образы распаренных веников, прокурорских животов и девичьих грудок начинали заслонять феерические фантазии забавного толстячка с красным пятном на лбу.

— И вот, представьте, Иона Иванович, огромный плазменный экран, перед которым собирается почти весь город, — продолжал разглагольствовать плут.

— Экран, говоришь? — переспросил его Дубок.

— Да-да, экран, плазменные, какие устанавливаются на площадях европейских столиц.

— Европейских столиц, говоришь?

— Ну не только европейских. И в Нью Йорке, и в Гонконге, и в Сан-Паоло.

— А скажи, как ты думаешь, если тебе на голову натянуть гандон, сквозь него будет просвечивать твое пятно?

— Так вот, если установить плазменный экран, — продолжал по инерции гость.

— Я тебе говорю про гандон. Если натянуть тебе на башку и кинуть в реку, ты поплывешь или пойдешь ко дну?

— Экран может быть очень большой или поменьше.

— Слушай, хрен. Пошел вон. И скажи на вахте, что я велел не бить.

— Экран может быть вот таким.

Маерс вспорхнул, повел рукой, рисуя в пространстве прямоугольник. Опустился на пол. Из родимого пятна, украшавшего лоб, прянул пучок аметистовых лучей, наполняя прямоугольник трепетным светом. Возникший нежно-голубой экран некоторое время оставался пустым. Внезапно на нем возникло изображение, от которого Дубок онемел.

В бане, голые по пояс, на смятых простынях, разрисованные наколками, сидели он, Дубок и Рома Звукозапись. Перед ними стояла початая бутылка виски, лежала на тарелках закуска, и Звукозапись, улыбаясь длинным волчьим ртом, говорил:

— Время твое прошло, Дубок. Братва против тебя. Говорят, ты крысятничать начал. Пора тебе уходить. Вместо тебя на выборах я пойду.

— Это мне ты говоришь, Рома? Больно слушать. Мы с тобой в соседних бараках росли. Твоя мать, тетя Зина, меня за сына считала. На первую сидку вместе пошли. Я тебе настоящий бизнес дал. Из зоны тебя доставал. И ты мне говоришь: «Уходи»?

— Уходи, Дубок. Братва так считает. И лучше бы ты уехал. А то на тебя кое-кто большой зуб имеет. Я тебя прикрыть не смогу.

— Спасибо, Звукозапись, уеду. За место я не держусь. Я взял свое. Теперь ты, Рома, бери. На том свете нет казино.

— Вот и ладно, Дубок. Все по совести.

Иона Иванович обомлело смотрел на экран, созданный из воздуха и аметистовых лучей. На визитера, который, как фокусник, парил, не касаясь пола, и, подобно учителю, стирающему мел с классной доски, водил ладонью, смывая изображение. И взамен исчезнувшему появилось новое.

В полутемном углу стриптиз-бара, за столиком, сидели он, Дубок и браток по кличке Федя Купорос. В стороне сиял подиум, и у шеста извивалась голая танцовщица, обвивала блестящий шест гибкими ногами, кидала в воздух прозрачный лифчик.

— А чем он тебе досадил, Дубок? Он, вроде, пацан нормальный.

— Ты что, Купорос, в следственном комитете работаешь?

— Нет, мы по другому делу.

— Вот и делай. Но до конца. Мне подранки не нужны. А то Хасану только костюм попортил. Весь изблевался.

— Это дело поправимо.

— Петуху башку за один раз рубят.

— Хороший был человек Звукозапись.

Дубок подвинул Купоросу сверток, и тот ловко сунул его в кожаную сумку. Оба стали смотреть, как танцовщица выпячивает круглые ягодицы, плещет грудью, топочет хрустальными каблуками.