— Хорошо, — Ратников взглядом шахматиста, оглядывал пустое пространство, в котором угадывал комбинацию будущих фигур, каждая из которых таила возможность острой игры, — Фирмы присылают своих наладчиков. Позаботьтесь, чтобы наши люди с первых же минут подключились к их работе. Я пришлю переводчиков, но подберите персонал с минимальным знанием английского языка.

— Уже подобраны, Юрий Данилович.

Ратников испытал к начальнику цеха благодарность за это предвосхищение его мыслей, возможное лишь при полном совпадении устремлений и замыслов. Этот толстенький, чуть комичный человек был участником «общего дела», одним из членов команды, которую тщательно и упорно складывал Ратников вокруг создаваемого на заводе первоклассного двигателя. Все вместе, от Гениального Конструктора до оператора прецизионного станка, они соединялись в этом «общем деле», братались, находили смысл бытия, невозможный при отдельном, разрозненном существовании. Они строили двигатель, а он, усложняясь и совершенствуясь, Они строили двигатель, а он, усложняясь и совершенствуясь, укреплял и усложнял их творческое единство. Шагая по цеху рядом с начальником, Ратников старался продлить это драгоценное чувство солидарности.

Цех своим организованным озаренным объемом напоминал зал музея, малолюдный, нешумный, с таинственным свечением экспонатов. Ратников с гордыней победителя вспоминал руины доставшихся ему в наследство цехов. Потный металл разболтанных станков. Маслянистая черная ветошь. Рев и скрежет, среди которых угрюмый фрезеровщик в клеенчатом фартуке чистил металлической щеткой верстак. Теперь станки были сродни застекленным витринам, прозрачным буфетам, где тихо позвякивали дорогие сервизы. Детали, прошедшие обработку, разложенные на столах, смотрелись, как редкие экспонаты. Сияющие сосуды и узорные чаши, ожерелья и броши, экзотическое оружие и части доспехов, то ли средневековых, то ли из эры «звездных войн». Каждый станок стоимостью в миллионы долларов тщательно выбирался по зарубежным каталогам, пополняя коллекцию, недоступную другим заводам.

Он создал эту коллекцию в разоренной стране, вопреки гнетущей, все поглощающей немощи, которой был охвачен народ. Основанные на новых физических принципах, совмещенные с быстродействующими компьютерами, станки создавали изделия, из которых складывалась цивилизация двадцать первого века. Двигатель, который строил завод, должен был толкать не только скоростной самолет. Он должен был толкнуть вперед остановившуюся страну, стремительным рывком преодолеть отставание, с опережающей скоростью возглавить строй могучих держав. Цех, как свежий, исполненный здоровья орган, был пересажен в больное тело промышленности. Прижился, наполнил одряхлелую плоть молодыми биениями, оживляя и омолаживая готовый умереть организм.

Он загляделся на станок, не отвлекая своим появлением сосредоточенного оператора, наблюдавшего бег электронных цифр. За стеклом станка лежало кольцо из сияющего сплава, в котором лазер прокалывал крохотные отверстия. Тонкий, как паутинка, луч прожигал металл. Кольцо поворачивалось, подставляя блестящую плоскость под сверканье иглы, которая извлекала из монолита очередную горсть молекул. Кольцо было элементом турбины, которую оснастят лопатками. Сверкающий, с лепестками цветок, помещенный в клубок огня, среди вибраций и вихрей, выдержит чудовищные перегрузки и скорости. Выиграет бой у самолета, который в эти минуты строился на другой половине земли.

Ратников смотрел на соседний станок, испытывая благоговение. Здесь обрабатывались крохотные лопатки турбины, напоминавшие рыбьи чешуйки. Форма детали была изыскана, с неуловимыми для глаз струящимися изгибами. Создана не человеческой прихотью, а безупречным расчетом компьютера. С этим станком могла соперничать лишь сама природа, творящая формы в невидимой мастерской эволюции.

Станок напоминал аквариум с прозрачной влагой, в которой мерцала серебристая рыбка. Пульсировали электрические разряды. Крохотная вспышка выпаривала из детали тончайший слой металла. Резцом служила раскаленная капля плазмы, вырезавшая в лопатке едва заметную выемку.

Станок был японским. Был привезен в провинциальный Рябинск из другой цивилизации, оставившей далеко позади разоренную Россию. Ратников ездил по миру, выбирая на мировых салонах и выставках лучшие образцы иностранной техники. Брал в зарубежных банках кредиты. Закупал оборудование для родного завода, зная русскую способность осваивать мировой опыт, одухотворять чужие открытия русской мечтой. Это превращало чужие открытия в искусстве и технике в русское достояние. Здесь, в Рябинске, германский гений, французская сметливость и американская изобретательность служили русскому делу. Строили двигатель «пятого поколения».

Детали, производимые на станках, были столь точны, что контроль их параметров не поддавался человеческому восприятию. Препоручался приборам. Под стеклянным колпаком на измерительном стенде лежала деталь прихотливой формы, с множеством уступов и выемок. Измерительный прибор, напоминавший тонкий клювик, монотонно попискивая, приближался к детали. Мерцала лазерная искра. Не прикасаясь к металлу, клювик считывал размер, сверяя его с электронным чертежом. Ратникову казалось, что под колпаком живет электронная птица с рубиновым глазком и монотонно-печальным голосом.

Это был его мир, его царство. Но он не чувствовал себя собственником, как не чувствует себя собственником лесовод, взрастивший бор с поющими птицами, лучами солнца, ароматами незримых, уходящих в землю корней. Завод, который он создал, был могущественней и сложней, чем он сам. Принадлежал не ему, а стране, ради которой он совершал свою непосильную работу. Он верил, что подобные чувства испытывают все, кого он собрал вокруг.

— Когда возвращаются из Германии операторы гальванического участка? — спросил он начальника цеха.

— Они в Гамбурге освоили нанесение микропокрытий. Звонили. Просят продлить командировку. Хотят посмотреть гальваническое производство в Штутгарте.

— Продлим командировку. Пусть учатся. Немцы русских всегда учили.

Восхищаясь станками, он ревниво и пристально наблюдал за людьми. Их было почти не видно. Каждый новый станок, заменяя десятки старых, упразднял множество наладчиков и контролеров, рабочих и бригадиров. Операторы были неторопливы, в чистых комбинезонах и белых рубашках. Молодые, свежие лица с особым, как ему казалось, осмысленным выражением, с открытыми лбами, с осторожными бережными руками.

Операторы совершенствовались одновременно с созданием двигателя. Их набрали из исходного, взятого с улиц материала, казалось, пропащего, навеки погибшего и больного, изуродованного десятилетием «великого простоя», «великой гульбы», «великого падения в пропасть». Этих рабочих находили поштучно, переучивали и снова учили. Посылали за границу стажироваться в иностранные фирмы. Иных обучали иностранным языкам и показывали мировые салоны. Иных проводили по мировым лабораториям и сажали в аудиториях университетов. Прививали не просто трудовые уменья, а чувство своей уникальности, причастность к высшим задачам. Ратникову казалось, что у них появилась особое восприятие красоты, особое чувство достоинства, делающие их рабочей аристократией, для которой больше невозможны низменные инстинкты и цели. Потребление уступило место познанию, алчность — стремлению к совершенству.

Он подошел к рабочему, который извлек из-под прозрачного колпака обработанную лопатку. Сменил ее другой, окунув в золотистый раствор электролита. Был готов включить электрод. Обработанная лопатка напоминала перламутровую ракушку, отшлифованную океанской волной. Электрод являл собой тончайшую проволоку, в недрах которой были проточены два микроскопических канала. Сквозь один текла охлаждающая жидкость, сквозь другой, после удара плазмы, удалялись из лопатки вырванные молекулы. Рабочий был молод, с пухлыми свежими губами, серыми, слегка навыкат глазами, в которых переливались отсветы цеха. Ратников помнил его имя — Иван Столешников, ибо сам выбрал его из выпускников училища. Подкупили наивные пытливые вопросы, неиспорченный ранними пороками облик.