С математикой у меня были нелады. У Артура был тот же вариант, что и у меня. Я попросил у него черновик, чтобы списать решение алгебраической задачи. Он немного помедлил, что-то подчистил в черновике и дал мне. Я добросовестно списал. И каково же было мое удивление, когда он получил за свое решение пятерку, а я, списавший его задачу, получил двойку. Он подсунул мне неверный ответ. Внес в решение заведомую ошибку. Это была месть за рок енд ролл…

Ромул, откинув голову, хохотал, счастливо, заливисто, и этот смех постепенно переходил в хриплый мстительный клекот. Так может смеяться мучитель, наслаждаясь страданиями ненавистной жертвы.

— Я знаю, что Артур преследовал Лену, а она его избегала. Он чахнул от этой юношеской, неразделенной любви. Впадал в меланхолию, превратился из отличника в троечника. Учителя разводили руками, не умея понять, что творится с лучшим учеником школы. Раз на Литейном проспекте я случайно встретил Лену. Она стала еще краше, в ней появилось что-то от цветущей, молодой, многоопытной женщины. Мы зашли в кафе. Я стал расспрашивать, как развивается их роман с Артуром. Она стала безжалостно и цинично издеваться над ним. Сказала, что он просто теленок. Не интересен женщинам. Может быть, природа вообще не наделила его мужскими качествами. Намекнула на какой-то эпизод, когда он пригласил ее к себе домой, пытался ей овладеть, но у него ничего не вышло. А меня словно черт дернул: «Пойдем ко мне. Родителей нет дома. Может, у меня выйдет». Мы станцевали с ней в постели замечательный рок-н-ролл. Помню ее мокрый, красный рот, белые зубы, которыми она больно меня кусала. Лежал в изнеможении, чувствуя лопатками ее дышащее сонное тело. Близко от глаз на спинке стула висело ее пестрое платье. Она ушла в ванную, не затворила дверь. Стояла под душем, стеклянная, отекающая водой. Переступила край ванной. Ее влажный золотистый лобок. Лениво идущие ноги. Маленькие мокрые следы на полу. Больше мы с ней не виделись. Но она, повинуясь какому-то женскому садизму, успела рассказать обо всем Артуру. Он бросился на меня с кулаками. Я перехватил его запястья. Он бился, хрипел, плевал в меня, рыдал истерически. На этом кончилась наша дружба. Скоро мои родители получили квартиру в новом районе, и я уехал. Таковы были наши детство и юность.

Ромул нахмурил лоб, словно решал какую-то неразрешимую мучительную задачу, над которой бился всю жизнь. Одну из тех, что, подобно теореме Ферма, остаются неразрешимыми.

— Ты поведал мне удивительные вещи, — произнес Виртуоз, скрывая торжество диагностика, разгадавшего тайный недуг. Больными были отношения Ромула и Рема. Больной была конструкция двоевластия, которую он, Виртуоз создал, поместив в ее сердцевину дефект.

Так в фюзеляже самолета скрывается трещина, неощутимая на земле или в спокойном полете, но обнаруживает себя на крутом вираже, превращая машину в груду обломков.

— Но тогда почему, невзирая на тайный надрыв, ты выбрал именно его?

— Мы встретились снова спустя много лет, когда я вернулся в Ленинград из Германии и попал в окружение Собчака. Артур был прекрасным юристом, известным в кругах демократов, был приближен к Собчаку. Мы вместе выполняли деликатные поручения мэра. Вместе создавали ленинградский бизнес, от торговли цветными металлами до игорных домов. Нашу машину, когда мы мчались в Выборг на таможню, обстреляли бандиты, и Артур закрыл меня своим телом, хотя, слава богу, пули его избежали. Когда случился ГКЧП и многие из окружения мэра ринулись присягать коммунистам, он, как и я, под угрозой ареста или даже расстрела, оставались в Смольном и организовали сопротивление. Когда Собчак проиграл выборы и другие люди захватили мэрию, он не предал опального патрона, не выдал его секретов. Меня пригласили в Москву, в администрацию Президента, и я взял Артура с собой. С тех пор мы неразлучны. Он участвовал в создании Газпрома как имперской компании. Переводил неучтенные деньги в офшорные банки, создавал фирмы, гарантируя, что они при любых условиях останутся под нашим контролем. Он летал на секретную встречу с Президентом США, улаживая инцидент с «Курском», ценой тому было прекращение финансовой помощи Басаеву. Он был неформальным руководителем штаба во время захвата террористами Центра на Дубровке и отдал приказ о применении газа. Это он ездил на переговоры с султаном Катара, вызволяя наших героев, взорвавших Яндарбиева. Он находился в той злополучной сауне вместе с Собчаком, когда стареющий сатир в окружении обнаженных наяд плескался в лазурном бассейне и внезапно умер от разрыва сердца. Мы вместе участвовали н ночных пирах на Сардинии, где друг Берлускони устраивал поистине римские оргии. Должен сказать, что Артур к этому времени вполне избавился от юношеского целомудрия и стыдливости, и я помню, как его обнимали три обнаженных вакханки, а он украшал их прелестные тела виноградными гроздьями. Он мне близок, как брат. Нас связывают общие тайны, общие деньги, общее, если оно случится, возмездие. Нет ближе человека, чем он. На него и пал мой выбор.

По лицу Ромула блуждало странное выражение, похожее на тень листвы. Он хмурился, улыбался. Улыбка была тягучей, недоброй, словно он поведал Виртуозу не всю правду и оставалась та ее часть, что не подлежит разглашению.

—Тогда позволь задать еще один вопрос, который я задавал тебе прежде и не удостаивался внятного ответа.

— Догадываюсь, о чем хочешь спросить.

— Почему ты не захотел остаться на третий президентский срок и оставил Кремль, породив столь сложное, неверное, рискованное двоевластие? Я создал для тебя «партию третьего срока». Собирал неистовые толпы в Москве и в провинции, умолявшие тебя остаться. Присылал к тебе ходоков-губернаторов. Они падали пред тобою ниц, как бояре перед Иваном Грозным, когда тот удалился в Александрову слободу. Почему ты ушел из малахитового кабинета?

— По-моему, причины моего ухода широко обсуждались в печати и на сайтах. Особенно убедительна аналитическая статья журналиста Натанзона, которого ты зачем-то пускаешь на мои пресс-конференции.

— Я знаю эту статью. Этот талантливый иудей, как ты его называешь, считает, что ты — прирожденный сибарит, любитель дорогих яхт и красивых женщин и, «отмотав два срока на галерах», вырываешься на долгожданную свободу, чтобы стать самым богатым, известным и независимым мужчиной мира. Еще он предполагает, что твой уход — вынужденный, тебя заставили уйти масоны, к которым ты принадлежишь, имея посвящение высокой степени. Следом он утверждает, что тебя «уволили» американцы, шантажируя Гаагским трибуналом, куда ты «загремишь» за военные преступления в Чечне. Они грозят обнародовать твои банковские счета с сорока миллиардами долларов, показать купленные тобой в различных частях Европы дворцы и замки, а также опубликовать записи твоих разговоров, где ты приказываешь убить Политковскую и Литвиненко.

— И что ты думаешь по поводу версий иудея?

— Думаю, что если бы это и было правдой, то, напротив, эта правда заставила бы тебя держаться за президентское кресло — гарант твоей безопасности и ненаказуемости. Почему ты ушел, Виктор?

Глаза Ромула затуманились, словно перестали видеть близкие предметы, а созерцали таинственную, неоглядную даль.

— Видишь ли, когда завершились самые бурные и грозные годы моего правления, и мне привезли на показ отрубленные головы Масхадова и Басаева, и притихла татарская и якутская вольница, и кичливые губернаторы поджали хвосты, и на Государственную думу мы набросили смирительную рубаху, меня вдруг охватила странная тревога. Приближалось что-то загадочное, не связанное с политикой, не соотносимое с моей личной удьбой. А с чем-то огромным, включавшим в себя и политику, и мою судьбу, и всю русскую историю. Меня вдруг необъяснимо повлекло в Псков, город, где я никогда не был. Просыпаюсь в ночи, и будто кто-то шепчет: «Езжай в Псков!» Сижу на приемах, беседую с министрами, принимаю иностранных послов, и кто-то опять шепнет на ухо: «Поезжай в Псков». Уже кончался второй срок моего президентства, и ты все сильнее давил на меня, убеждая остаться на «третий срок», — устраивал свои митинги и «движения в поддержку». Я соглашался, рассматривал, каким образом можно это осуществить, не нарушая Конституцию. Но голос продолжал увещевать: «Поезжай в Псков». Предстоял мой визит в Швецию, шведский король приготовил мне в подарок роскошный «вольво». Но я отменил поездку и, сломав календарный план, повергнув в ужас протокольный отдел, улетел в Псков. Мне показывали чудесные церкви, старинные крепости, прекрасные озера, но я чувствовал, что прилетел не за этим. Меня ожидает здесь что-то необычайное. И вот меня повезли в Псково-Печорский монастырь, должно быть, один из самых прекрасных монастырей России. Каменные башни и стены, нарядные церкви и трапезные, множество куполов, раскрашенных, словно радостные пасхальные яйца. И глубокие пещеры в горе, христианские древние катакомбы с подземными храмами и братскими кладбищами. Я отстоял службу, вкусил монастырского обеда, как вдруг ко мне обращается настоятель и говорит: «Наш святой старец Иоанн Крестьянин зовет вас к себе в келью. Он при смерти, на ладан дышит. Мы уже приготовили в пещере место для его погребения. Он никого не принимает, даже меня. Но тут зовет вас к себе». Я тотчас пошел. Келья старца была тесная и светлая, как скворечник. Белые занавесочки, цветочки на стенах, иконки, лампадки, и на кровати, на высоких подушках, лежит умирающий старец. В черной схиме, на которой крест и череп. Остроконечный капюшон. Лицо пергаментное, с провалившимся ртом. Руки и пальцы костлявые, словно лежит в могиле. Но глаза голубые, как васильки, смотрят на меня с любовью. Я поцеловал его руку, ледяную, пахнущую лекарствами. Келейник пододвинул табуреточку и вышел, а я присел в головах у старца. «Я тебя звал, ты и пришел, — произнес старец. — Наклонись, чтобы мне легче было говорить». Я наклонился, видя близко у глаз черную схиму с белым, мучнистым распятием и глазастым адамовым черепом. И старец стал говорить. «Россия — мученица, в кровавых слезах, и каждая кровинка ее и слезинка подхватывается ангелами и уносится на небо, где Иисус Христос по этим каплям ведет счет русским страданиям. Ты пришел в Кремль, в царский чертог, когда Россия совсем погибала, и в русских людях ни крови, ни слез не осталось. О тебе говорили, что ты последний правитель России. Но ты ее удержал на краю, не дал упасть в бездну. За это тебе особая награда на небесах. Я за тебя каждый день молился и просил Государя Императора, нашего святого царя-мученика тебя вразумлять. Однажды ночью лежу и молюсь, не вставая. Вижу, оконце мое ночное начинает светиться, словно заря занимается. Ярче, белей. В келью ко мне, весь в сиянии, входит Государь Император. В полковничьем мундире, с Георгием, в золотых эполетах, с золотым нимбом вокруг головы, а за спиной белоснежные крылья, как у ангела. «Ты, говорит, Иоанн, молишься мне каждый Божий день, и я слышу твои молитвы. Ты молишь о спасении всей русской земле и спрашиваешь, что ждет впереди Россию. Всего тебе не могу сказать, а только то, что Россия уцелеет в бурях мира сего и станет великой и сильной, и в ней опять просияет православная вера. Но будут впереди великие потрясения и великие испытания для русских людей, как и в дни моего царствования. Во время этих испытаний и напастей Верховный Правитель России будет убит. Знаю, как ты молишься за русского правителя, как просишь за него у Господа. Призови его к себе и передай, что услышал. Верховный Правитель России будет убит. А год его смерти читай на стене». Подошел и золотым перстом начертал на стене красное число. И исчез, только воздух в келье светится, пахнет лилиями, и число на стене отекает кровью. За этим звал тебя. Это хотел передать. Этому верь, потому что сам Царь убиенный велел тебе передать. Теперь же ступай». Я ушел от старца. Уехал из Пскова. Узнал, что через неделю он отдал Богу душу и был погребен в пещерах. Я же принял решение не идти на «третий срок». Чтобы в указанный царем год мне не быть Президентом. Вот истинная причина моего решения, и об этом ты знаешь один. Минует роковой год, и я снова вернусь в Кремль, как законно избранный Президент.