Виртуоз вошел в кабинет, плотно затворив дверь. В кабинете было просторно, тихо, вкусно пахло темной кожей кресел, сладкими лаками столов и стульев. Полупустой книжный шкаф с декоративными, тисненными золотом томами Брокгауза и Эфрона. Портрет президента Артура Игнатовича Лампадникова, его волоокое, с нарочитой твердостью лицо. За окном, совсем близко, — купола Успенского собора. Золоченые, чуть помятые оболочки заглядывали к нему в кабинет, и он чувствовал их золотые, обращённые к нему лица, сияющие глаза, взиравшие с таинственным ожиданием. Купола были одухотворенны, были живые, были вместилищем загадочной властной субстанции, которая незримо наполняла чашу, ограниченную розовой кремлевской стеной. Оказавшись однажды в Кремле, он попал под воздействие этой бестелесной субстанции, что накапливалась от царства к царству, от одной империи к другой. Составляла не определимую словами природу власти. Была ее нимбом, ее бесплотной атмосферой, в которой власть принимала образы царей, вождей, повелителей. Помимо всех уложений и конституций, они, питаясь этой субстанцией, обретали право повелевать гигантской, среди трех океанов, страной, сберегая ее среди катастроф и триумфов истории.
Он был погружен в эту бестелесную материю власти. Плавал в ней, словно гибкая рыба в таинственной влаге, вдыхал невидимыми жабрами, которых были лишены обычные, пребывавшие за пределами власти люди. Купола, словно гигантские золотые яблоки, взращенные на древе государства, слабо раскачивались за окном. Излучали бесшумные вспышки, которые сквозь стекло наполняли кабинет. Проникали в нервные ткани, будоражили кровяные тельца. Он жил, пораженный этой загадочной лучевой болезнью.
Испытывая волнение и нервическое, болезненно-сладкое возуждение, он приблизился к потаенной двери в углу кабинета. Отворил. За деревянной панелью обнаружилась алюминиевая конструкция лифта. Створки с легким шипеньем распались. С мягким шелестом сомкнулись, и он полетел вниз, гораздо ниже цокольного этажа, останавливаясь в глубине кремлевского холма. Его встретила охрана, холодные бдительные глаза осматривали его, словно не узнавали, и, лишь прикладывая ладонь к электронному сканеру, он получал доступ сквозь очередные автоматические двери. Шел по коридору, озаренному призрачным светом люминесцентных ламп, уже миновав основание кремлевской стены, пересекая Красную площадь, приближаясь к фундаменту Василия Блаженного, где коридор начинал ветвиться. Одна ветвь соединялась с туннелем секретной линии метро, где в сумерках дремотно покоился затемненный состав. Другое ответвление вело под Васильевский спуск к набережной, где у потаенного пирса дежурило несколько скоростных катеров. Третья ветвь, по которой он теперь направлялся, вела в подземное вместилище. На языке посвященных оно именовалось «Стоглав». Туда, минуя последний пост, прошел Виртуоз.
Стены и своды раздвинулись, и он оказался в просторном зале, среди блеска стекла, белого кафеля, лучистого металла. Воздух был теплый, маслянистый, наполнен легчайшим тлением, словно в тропической оранжерее увядали экзотические цветы. Повсюду слышались слабые шорохи, нежные, едва уловимые трески, будто в зарослях трепетали невидимые цикады. Перелетали голубоватые сполохи, скользили прозрачные тени. На длинном каменном столе в ряд стояли стеклянные сосуды, полные золотистой жидкости, цвета слабо заваренного чая. В золотистом растворе, похожие на огромные корнеплоды, плавали головы.
В ближайшей колбе покоилась голова последнего русского царя Николая. Белесая, то ли седая, то ли выцветшая в растворе борода. Залысины. Раскрытые, с выражением ужаса глаза, остекленевшие в минуту, когда из наганов летели пули. Падали с криками дочери, жена опускалась вдоль стены, оставляя красную бахрому, цесаревич, сидевший на стуле, содрогался от попаданий, и повсюду вспыхивали дула наганов. Шея царя была перерублена, торчал рассеченный лезвием позвонок, вяло отстал лоскуток мертвой кожи. Голова была послана Юровским в Москву, на обозрение Зиновьева, в ведре со спиртом. Долгое время сберегалась в кремлевском морозильнике и была, по приказу Ленина, передана в особое хранилище.
Рядом высился подобный сосуд с золотистым раствором. В нем, похожая на чайный гриб, помещалась голова Ленина. Огромный выпуклый лоб был в голубоватых вздутиях. Виднелись черепные швы, обтянутые дряблой кожей, из которой кое-где торчали рыжеватые волоски. Уши были оттопырены, пергаментного цвета, а в белых, как у вареной рыбы глазах, была муть. Нижняя, выступавшая из бороды губа была мучительно сморщена, и виднелся впившийся в нее ржавый зуб. Шея была аккуратно срезана, но из нее тянулись бесцветные волокна, словно голова, подобно луковице в воде, пустила корешки. Эту голову по приказу Сталина не стали мумифицировать, а передали профессору Бехтереву для изучения мозговой деятельности.
Следом, в колбе, чуть завалившись на бок, плавала голова Сталина. Редкие серебристые волосы, вислые усы, коричневый склеротический нос с торчащими из ноздрей волосками. В выпученных глазах сохранилась невыносимая боль, разорвавшая сосуды головного мозга, наполнившая глазницы коричневой сукровью. Голову перед бальзамированием тела, отрезали по приказу Берии и поместили в хранилище, ставшее к тому времени тайным пантеоном и исследовательской лабораторией.
Голова самого Берии не стояла в первом ряду, а была размещена на удаленном столе, среди других стеклянных ваз, в которых можно было разглядеть головы Бухарина, Зиновьева, сморщенную, как сухофрукт, маленькую голову Радека. Там же, вперемешку с ленинской гвардией, виднелись головы Кирова и Орджоникидзе, Ворошилова, Молотова и Кагановича. А также голова Микояна с насмешливыми черными усиками и смеющимися даже в смерти глазами.
Голова Хрущева напоминала огромную картофелину — пухлые, разных размеров, щеки, узкие щелки глаз, неряшливо оттопыренные губы. Кожа местами отслоилась от черепа, как это бывает у переваренного клубня. Лицо выражало недоумение, словно последний вздох был связан с непониманием огромной, случайно доставшейся ему жизни. Шеи почти не было, отсекавшее голову острие прошло под самым подбородком.
Голова Брежнева походила на фиолетовый, извлеченный из раковины моллюск. Обвислые маслянистые щеки, морщинистый лоб, черные губы, из которых выступал синеватый, в желтых отложениях язык. Непомерно косматые брови пучками вырастали изо лба и слегка колыхались, ноздри были напряжены и вывернуты, словно голова продолжала дышать. Вид головы был хмурый, усталый, почти раздраженный, словно до последней минуты ей продолжали докучать.
Черненко был пепельного цвета, глаза не видны под кожаными чехлами век, плоти на лице почти не осталось, и оно напоминало уложенный в целлофановый пакет костяной череп. Сохранился длинный обрубок шеи с кадыком и отвисшей кожей. Из шеи выпадал трубчатый, все еще розоватый пищевод и похожей на пластмассовую трубку трахея.
Голова Горбачева была круглая, глянцевитая, целлулоидная, с аккуратным родимым пятном, очертаниями напоминавшим остров Суматра. Глаза смотрели в разные стороны, а губы, приоткрытые, беспокойные, казалось, продолжали говорить что-то частое, непрерывное, захлебывались в незавершенных лихорадочных мыслях. Черенок шеи был рваный, лохматый, словно голову отпиливали бензопилой. Плавала соединенная с шеей длинная жилка, напоминавшая медицинскую нить. Наверное, голову сначала отрезали, а потом пытались пришить.
Экспозицию завершала колба с головой Ельцина. Так выглядит огромные корявые наросты на березах, шершавые, грязно-белые. Они служат материалом для скульпторов-самоучек, которым вдруг померещится в дереве образ лешего, или дикого животного, или странного сказочного чудища. Голова выражала тупое неодолимое стремление, которое и в смерти грозило разрушением. Голову отделили от туловища сразу после отпевания в Храме Христа Спасителя, где гроб Ельцина, убранный белыми жирными цветами, казался кремовым тортом с орехами и марципанами.
На удаленных столах поблескивало множество стеклянных ваз, в которых угадывались головы видных государственных деятелей, окружавших преданной толпой былых вождей и генсеков. На каменном столе, возле сосуда Ельцина, стояла пустая колба с нежно-золотистым настоем, ожидая очередной, пока еще живой головы. Весь этот ряд голов внимательно и испытующе осмотрел Виртуоз, заглядывая в мертвые глаза, читая на ликах предсмертные переживания.