— Как вам идет ваш васильковый туалет, — Рем польстил Koрольковой, добившись пунцового румянца на ее очаровательном лице. — Хочу поблагодарить за внимание к моей скромной персоне. Мне передали фотографию доски, которую повесили, благодаря вашим радениям, на стену моей школы. Слышал, что Виктор Викторович ревнует, сравнивал размеры досок, прикладывал линейку к буквам. Ну, уступите ему, сделайте ему доску на десять сантиметров больше. Только не изображайте его профиль. А то в профиль он похож на зверька. Впрочем, и в фас тоже.

— Сообщаю по секрету, Артур Игнатович. Уже готова доска на здание университета, где вы учились. Мы хотим выбить на ней золотом стих, который вы сочинили в студенческие годы.

— Это какой же стих? — поинтересовался Рем.

— Помню наизусть. «Друзья, преодолейте приступы тлетворной лени. Усовершенствуйте плоды глубоких размышлений»

— А что, недурно! — засмеялся Рем. — У вас прекрасная память, сударыня.

Виртуоз сидел поодаль, слушая разговоры. Перед ним лежал раскрытый блокнот, и он карандашом рисовал в него головы вельможных посетителей. Головы обладали сходством с оригиналами. Виртуоз, физиономист и психолог, обладал даром рисовальщика. В его домашних альбомах скопилась обильная коллекция карандашных портретов тех, с кем случалось ему сидеть на бесчисленных «круглых столах», представительских встречах, секретных совещаниях. Устрой он свою персональную выставку, она имела бы несомненный успех. Ибо это были не просто рисунки, а магическая графика, с помощью которой он воздействовал на живые объекты, подвергая их внушению и гипнозу. Вот и теперь он находил характерные мимические черты, переносил их в небрежные эскизы, слегка ретушировал, изображая на каждой голове геометрический знак, — квадрат, треугольник, эллипс, волнистую синусоиду, стиснутую спираль. Это были крохотные руны, миниатюрные каббалистические символы, которыми он кодировал человека, вскрывал его подсознание, овладевал его тайными сущностями. Сидящие перед ним господа вызывали в нем чувство презрения. Живучие и лукавые, вероломные и алчные, лишенные благородных порывов и возвышенных помыслов, они с энергией грызунов заполняли высшие этажи власти, цепко хватались за нее, мало помышляя о служении, о народе и государстве. Ничем не напоминали царских камергеров и сталинских управленцев, для которых государство было религией. Они имитировали деятельность, жадно обогащались, отправляя своих сыновей учиться в английские университеты, а дочерей — рожать в германские клиники. Все они имели тайные доходы, заграничные счета. Говорили о патриотизме и великой России, но, явись на Русь какой-нибудь оккупант или самозванец, были готовы переметнуться к нему и служить преданно, как недавно служили другому. Виртуоз их презирал и боялся, зная их жестокость и вероломство. И одновременно дорожил ими, как единственным ресурсом, которым обладало на сегодняшний день государство.

Рем обращался теперь к директору ФСБ Лобастову. Не приказывал ему, а дружески просил:

— Может, нам прекратить эти шпионские скандалы? Может, выпустить этих наших злополучных ученых на свободу? Ну что они могли украсть, если наша наука на полвека отстала от западной мысли? Двигатель внутреннего сгорания от «Запорожца»? Секрет брезента, обтягивающего фюзеляж По-2? Давайте-ка выпустим этого несчастного физика, за которого хлопочут наши правозащитники, улучшать репутацию России в глазах мирового сообщества.

— Да ведь он, Артур Игнатович, космические технологии хотел передать.

— Ну, зачем нам космические технологии? Мы что, на Марс хотим полететь? Давайте лучше устроим космический город в районе Сочи. Пусть миллиардеры приезжают сюда, как на Сардинию или Лазурный Берег. Здесь они поймут, что такое Русский Рай.

Он обратился к министру иностранных дел Валериеву:

— Если говорить о мировом сообществе, то, мне кажется, мы слегка переборщили в наших симпатиях к «Хамас» и «Хесбалле». Ребята крутые, ничего не скажешь. В мечеть сходить, из гранатомета пальнуть — это у них получается. Но нам интереснее последние достижения израильской медицины. Нам важны еврейские биотехнологии, позволяющие увеличить урожай пшеницы в сто раз. Я распорядился аннулировать поставки «Хесбалле» гранатометов «Корнет» и «Фагот».

— Совершенно с вами согласен, — Валериев болезненно наморщил лоб, и в его усталых умных глазах мелькнула затравленность обложенного флажками волка, — у меня завтра встреча с послом Израиля, и я передам ему эту приятную новость.

— Кстати, у меня на канале есть превосходный фильм об Израиле: «До встречи в Иерусалиме», — с готовностью произнес телевизионный председатель Муравин.— Все-таки удивительный народ, евреи. Вдруг собраться со всех концов света, вернуться на свои священные камни, построить государство, которому ней равных по стойкости, организованности, темпам развития. Я обязательно покажу этот фильм.

— Я не настаиваю, — мягко улыбнулся Рем, — а то и так «Интернет» полнится подробностями моей еврейской родословной. Уж ни шуточки ли это моего задушевного друга Виктора Викторовича? Признаться, он еще в школе отличался антисемитскими высказываниями в адрес нашей учительницы Семалии Львовны Трахтенберг, когда она ставила ему двойки по истории.

Виртуоз рисовал в блокнот, отнимая у сидевших за столом сановников их образ. Переносил на бумагу. Ставил на них крохотные тавро. Магическими символами соединял с незримыми полями энергий, где обитали высшие смыслы, существовали бесплотные духи, ждали своего воплощения великие идеи. Подобно Ромулу, хотел приобщить мелкие души к возвышенным идеалам, преобразить пошлых меркантильных служак в героев и подвижников, в Сынов Отечества, в опору государства. Он чаял преображение элиты, в которой вдруг зажжется жертвенная страсть, божественная идея служения. Преисполненные вдохновения и творчества, они повлекут за собой народ на исполнение долгожданного имперского дела, стремительного рывка, животворного Развития, в котором Россия обретет, наконец, свое потерянное величие. Но собравшиеся за столом камергеры оставались себялюбцами и плутами, искусными интриганами и мелкими сплетниками, которых не заботила судьба государства. Они облепили государственное древо, как летучие перепончатые мыши, пускаясь с наступлением сумерек в свой бесшумный скользящий полет, мелькая в свете кремлевских звезд, как исчадия.

— Я поддерживаю решение Министерства обороны не форсировать испытания стратегической ракеты «Порыв». — Эти слова Рем обратил к военному министру Курнакову. — Мир устал от ракет и тяготеет к фестивалям высокой моды. Прекрасна форма, придуманная нашим именитым кутюрье Любашкиным. Своим изяществом она напоминает театральные костюмы эпохи Дягилева. В глобальном мире будут состязаться не танки, не ракеты, не подводные лодки, а направления высокой моды. Нельзя ли пригласить модельеров от Версаче и Сен-Лорана, чтобы они придумали форму для наших танкистов, ракетчиков, а еще лучше — кавалеристов? Кавалерия — вот что возвращает армию в романтические времена рыцарства и благородного подвига.

Курнаков не мог понять, шутит Верховный Главнокомандующий или говорит серьезно. На всякий случай, заметил:

— Конь — скотина терпеливая. На нее куда меньше затрат. Кавалерист, хоть ноги кривые, но с виду всегда герой. Я за то, чтобы парады верхом принимать, как Жуков.

— Вы и есть, мой дорогой, Жуков наших дней. И живете в Жуковке, — незло пошутил Рем, отводя глаза от смущенного министра.

Митрополит Арсений разгладил свою платиновую бороду, сытно пошевелил свежими губами и сочным рокочущим голосом произнес:

— А как вы отнесетесь, уважаемый Артур Игнатович, к предложению возглавить крестный ход, идущий по местам мученичества и царственного служения последнего российского императора Николая Александровича? Святейший был бы счастлив, если бы вы согласились.

— Для меня это — несомненная честь, Владыко. Но передайте Святейшему, что это скорее приличествует нашему дорогому Виктору Викторовичу Долголетову. Ведь он у нас — Духовный Лидер, и ему отводится место под хоругвями. Я же, недостойный, призван руководить страной.