Ромул вошел, с порога меняя выражение лица. Угрюмое и сердитое, оно сменилось на радушное и насмешливое, с той очаровательной застенчивой улыбкой, которую так обожали дамы из числа его многочисленных поклонниц.

— Прости, что не вышел к тебе навстречу. Звонил Сабрыкин, — Рем кивнул на мобильный телефон, зная, что и этим сообщением уязвлял Ромула, полагавшего, что дела партии находятся в его компетенции. Они обнялись, и Рем почувствовал неестественность объятий, напряженность гибкого натренированного тела. — Очень рад тебе, дорогой Виктор.

Ромул, разомкнув объятья, прошелся по светлой, залитой шлицем гостиной, оглядывая стены, потолок:

— Не был здесь два года. Все как прежде. Впрочем, есть небольшие изменения. На столе стоял бюст Петра Великого, теперь здесь стоит Вениамин Франклин. Здесь висела картина: «Битва при Корфу», теперь здесь милый пейзажик. В остальном все, как прежде.

— Я не хотел ничего переделывать. Через два года ты снова станешь хозяином дома, и ничто тебя не должно раздражать.

— Спасибо за чуткость. Однако эти маленькие изменения, которые ты произвел в интерьере, подчеркивают наше несходство. Я — солдат, ты — гуманитарий. Я — славянофил, ты — западник. Но именно это несходство учитывалось технологами, обеспечивающими преемственность власти. Курс прежний, однако, несколько новых оттенков.

— Наш друг Виртуоз — замечательный колорист. Его искусство — в оттенках.

Они уселись. Ромул на удобный мягкий диван в кожаных складках, напоминавший бегемота. Рем — в глубокое, обтянутое той же складчатой кожей кресло. Солнце отражалось в часах Рема, и легкий зайчик трепетал на стене над головой Ромула, повторяя пульс руки.

— Ты не можешь себе представить, какое отдохновение я испытываю вдалеке от Кремля. Быть Президентом — это рабский, галерный труд. Помню, когда я вставал каждое утро, мне казалось, что я должен отдать стакан живой крови. И так каждый день, мждый день. Теперь этот стакан сцеживаешь из себя ты. — Ромул смотрел на преемника с видимым участием, почти с состраданиям, но и с потаенной тревогой и подозрительностью.

— Я только теперь начинаю тебя понимать. Не знаю, как насчет крови, но — ни минуты покоя. Такое ощущение, что ты складываешь за день кирпичную стену, кирпичик к кирпичику, промазываешь швы, а наутро стена рассыпается. Люди, на которых я опираюсь, — аппарат администрации, министры, силовики, самые близкие и доверенные, внушают постоянную тревогу и недоверие. В них чудится заговор, саботаж. Ведь все эти люди достались мне от тебя. Может быть, я их не устраиваю? — Рем поймал солнце хрустальным циферблатом часов и направил его в зрачок Ромула. Отраженное от «Патек Филипп» тончайшее жало вонзилось в глаз Ромулу, и тот, уклоняясь от микроскопического ожога, отдернул голову.

— Конечно, выбранная мною роль, дается не просто, — Ромул сощурил обожженный глаз. — Быть Духовным Лидером — это целое искусство. Я читаю русские народные сказки, чтобы лучше понять архетипы русского народа. Почему любимый народный герой — Иван Дурак? Почему вместо благородных рыцарей и всеведущих мудрецов явлен нам колобок? Русская печь, на которой лежал Емеля, с его «по щучьему велению, по моему хотению» — не есть ли это русская альтернатива, ожидание исторического чуда, нежелание вмешиваться в сомнительный исторический процесс? Упование русских на царя и одновременное отвержение царя, вера в самозванца — не есть ли это мечта о райском правлении, о райском совершенном правителе?

— Колобок — как образ русского рыцаря, — это уж слишком! — засмеялся Рем, вновь направляя в глаз Ромула солнечный укол. Тот отдернул голову, уклоняясь от лазерного луча. — Может быть, тебе, как Духовному Лидеру, следует явить народу чудеса?! Например, чудеса исцеления. Представляешь, к памятной доске, которую Королькова установила на стене нашей школы, к твоей, а не моей доске, приходят бесплодные женщины. Трутся об нее! низом живота и начинают плодоносить. Или являются слепцы, которые читают по Брайлю, и вдруг видят, что золотыми буквами начертано: « Окончил с отличием Президент России Виктор Викторович Долголетов». Так из Духовного Лидера ты превратишься в Святого. — Он вновь уловил энергию гигантского, пылающего в мироздании светила, направил луч в глазное яблоко Ромула, и луч, вонзившись, сжег маленький участок сетчатки.

— Да перестань ты! — раздраженно произнес Ромул, отстраняя голову. — Кстати, об аппаратчиках и министрах. Я знаю, ты начал кадровые перестановки в силовых структурах, не посоветовавшись со мной. Хотя твои назначенцы занимают второстепенные роли, но политологи, эти трупоеды, начинают гадать, не является ли это подкопом под верных мне силовиков, не замыслил ли ты смену силового блока, чтобы уменьшить мое влияние.

— Ты правильно определил политологов — трупоеды, поедатели падали. Тебя не должны беспокоить эти новые назначения. Обычная ротация. Одни уходят на пенсию, другие проворовались, третьи — тупицы. Новых людей подбирал не я, а те, кого ты сам назначал. Вернешься в Кремль, они будут твоей гвардией. — Рем перестал мучить Ромула солнечным зайчиком. Извлек из кармана связку брелоков, надетых на ремешок, — старинная золотая монета из бактрийского кургана, собачья голова, выточенная из красного коралла, искусственно выращенный кристалл изумруда. Стал играть брелоками, перебирать их на виду у Ромула и, заметив, что гостя раздражают шевеленья его пальцев, позвякивание драгоценных безделушек, чуть улыбнулся.

Еще один мой совет. Мне сообщили, что ты направлял в Краснокаменск к Ходорковскому своего представителя и он якобы вел переговоры с узником по поводу его возможного освобождения. Учти, это очень рискованная игра. Ходорковский на свободе — фактор дестабилизации. Он становится новым центром влияния, разрушает тщательно выверенный баланс элит. Если ты хочешь сделать это в пику мне, не заблуждайся. Удар пойдет на тебя. Все знают твою роль в деле «ЮКОСа». Реванш Семьи, который возможен после освобождения Ходорковского, ударит, прежде всего, по мне, который «вырвал сердце Ельцину», как болтают все те же политологи. Но он срежет и тебя — владельцы «ЮКОСа» мстительны, как их древние иудейские предки. Они обойдутся с тобой, как евреи обошлись с Эйхманом. Будешь сидеть в Басманном суде в пуленепробиваемом террариуме.— Ромул с раздражением смотрел, как в маленьких бойких пальцах Рема меняются местами золотая монета, изумрудный кристалл и красная собачья голова.

Рема забавляло его раздражение. Забавляло, что Ромул употребил слово «террариум», косвенно отождествив его с ящерицами и змеями.

— Если прав тот, кто распространяет слухи о моих еврейских корнях, то Невзлин и Ходорковский не станут обращаться с единоверцем, как с Эйхманом. Не посадят меня в террариум. — Он манипулировал песьей головкой, бактрийской монетой и лучистым изумрудом, видя, как раздражается Ромул. — Но я хорошо тебя понимаю, хоть и не столь опытен, как ты. Любые серьезные решения впредь стану согласовывать с тобой, как мы договорились. Я твой друг, твой ученик, всем тебе обязан. Помню условия нашего священного договора.

— Прошу, убери эти дурацкие погремушки! — Ромул кивнул на брелоки. — Я хочу, чтобы ты понял главный принцип управление такой страной, как Россия. Равновесие внутри элитных кланов. Стравливай, вгоняй клин, и пусть они приходят к тебе, чтобы ты их мирил. Не дай им объединиться. Олигархам и «силовикам». «Левым и «правым». Славянам и тюркам. Мусульманам и православным. Если они объединятся, то против тебя. Так они объединились против царя, и не стало Российской империи. Так они объединились против КПСС, и не стало Советского Союза. Поддерживай уровень конфликта, который ты сможешь погасить своей волей. Но если конфликт превысит твои возможности, то элиты разорвут на части страну, как это было в Киевско-Новгородской Руси и в Московском царстве. Власть в России — это управление Чернобыльским реактором, который при неточных действиях взорвется… Да убери ты эту хрень к чертовой матери! — воскликнул Ромул, и Рем послушно спрятал брелоки.