На протяжении всего этого диалога Джеймс сидел, откинувшись на спинку своего кресла, без всякого выражения на лице и внимательно наблюдал за Мелоди, которая едва подавляла в себе смех.

— Мадам? — в надежде на лучшее согнулся над ее локтем официант, держа карандаш наготове.

— Мне тоже палтус, — сказала она. — Точно, как заказал мой друг, — просто и ясно.

— Приготовьте и мне то же и так же, — объявил Джеймс, но добавьте цезарский салат. В сущности, — он бросил взгляд на Мелоди через стол, и ей показалось, что отблеск улыбки согрел его глаза, — почему бы нам не взять три салата?

— Будет очень хорошо, — вежливо заметила Мелоди.

— Сколько нам придется ждать? — поинтересовался Сет.

— На главное блюдо потребуется минут двадцать, сэр, — сообщил многострадальный официант, готовясь исчезнуть. — Надеюсь, вы согласитесь, что приготовление хорошего блюда требует времени. Однако салат будет подан быстро.

— Что ж, пока салат не прибыл, пойду-ка я проверю, что там у них в аквариуме, — решил Сет. — Уверен, вы двое развлечете друг друга, пока я буду отсутствовать.

И Мелоди, и Джеймс молчали; установилась тишина, дрожащая как сильно натянутый провод. Она подняла глаза и поймала его взгляд: он наблюдал за ней. Сразу же поспешил отвернуться и стал смотреть в окно, как накатываются волны на песчаный берет. Мелоди была предоставлена возможность любоваться на досуге его профилем.

Может, со временем образ другого мужчины вытеснит из ее памяти Джеймса, мощного и уверенного на фоне огня камина, Джеймса, властно и горячо целующего ее податливый и уступчивый рот? Едва ли, решила она и почувствовала прилив боли.

Джеймс пригубил вино, продолжая смотреть на залитый электрическим светом участок берега за окном.

— Мы не очень-то стараемся развлечь друг друга, не так ли? — пробормотал Джеймс.

— Боюсь, ты прав.

Неужели он считает, что им следовало бы поразвлекаться? Или надеется, что она будет вымаливать доброе слово, чтобы уменьшить свои страдания?

— Тебя шокировало поведение моего отца?

— Нет, Джеймс, — обиделась она. — Мне очень нравится твой отец и меня, можно сказать, освежает его отношение к жизни. А почему ты спрашиваешь? Из-за того, что тебе стало не по себе?

— Вовсе нет, но ведь я и произошел из…

— Из другой части города — по ту сторону водораздела, — усталым голосом закончила его мысль Мелоди. — Я знаю, Джеймс. Ты стараешься, чтобы я никогда этого не забывала.

— Ты не хотела бы потанцевать?

Таких безличных приглашений Мелоди никогда не получала.

— Нет, — заверила она Джеймса. — Твой гость сегодня вечером — твой отец, а со мной тебе просто приходится возиться. Поэтому, независимо от его указаний, прошу тебя, не считай себя обязанным развлекать меня.

Джеймс усмехнулся с тонкой иронией и покрутил между пальцами свой бокал.

— Я редко ощущаю, что обязан сделать что-то, Мелоди. Не чаще, чем желание заставить другого делать что-либо против его воли. Ты можешь сказать то же о себе? Или ты надеешься, что твои друзья в совете заметут мои возражения под ковер и позволят тебе на всех парах устремиться вперед, чтобы при помощи метода принудительного питания заткнуть моему отцу и его друзьям глотку твоими благотворительными, без сомнения, честными намерениями.

— Я знаю, это было ошибкой, — согласиться поехать с вами на ужин. — Мелоди поставила на стол свой нетронутый бокал и встала.

— О, горе мне! — с издевкой огорчился Джеймс. — Миледи, вы уходите так рано?

Оправив на бедрах тесно прилегающую юбку, Мелоди отозвалась с ноткой презрения:

— Нет. Я просто решила, что танцевать с тобой предпочтительнее, чем разговаривать. Вот и все. Предполагаю, приглашение еще в силе?

— Как угодно. Не застраховать ли мне предварительно жизнь? — Он отодвинул свое кресло. Его улыбка выглядела так же примирительно, как керосин, когда его подливают в огонь.

— Нет никакой необходимости, — огрызнулась она, увлекая Джеймса на танцевальную площадку, пожалуй, с несколько большей решительностью, нежели полагается леди. — Твое убийство я планирую на другое время, когда не будет никого вокруг, ни одного свидетеля этого счастливого события.

— Если ты находишь меня настолько невыносимым, — сказал он, обнимая ее одной рукой за талию и положив другую ей на затылок, — то почему согласилась тогда работать со мной в комиссии?

Джеймс танцевал превосходно. А чему здесь удивляться? Он все делал превосходно — вплоть до любовных утех с женщиной, которую затем преспокойно бросал.

— У меня не было выбора. И я не желаю обсуждать эту тему.

— Но почему? — настаивал Джеймс неустрашимо. — Если ты так горячо симпатизируешь моему отцу, как ты стараешься заверить всех, то почему бы тебе не отказаться от этой чепухи собачьей с общественной ночлежкой? Отец и его друзья заинтересованы в проекте не больше, чем я.

— Тем не менее я имею свое мнение. Не могу говорить за друзей Сета, но думаю, сам он поддержит мою идею, как только разберется в более глубоких устремлениях, стоящих за проектом.

Джеймс насмешливо хмыкнул и бесшабашно закрутил Мелоди, двигаясь по периметру танцплощадки.

— Что заставляет вас верить в это, моя драгоценная леди?

Как у него получается, что медлительный, полный сексуальности голос способен выражать такую презрительную насмешку?

— Ум Сета открыт для новых идей, и твой отец готов прислушиваться к мнению других, — возразила Мелоди, слегка запыхавшись. — Ты же, наоборот, не умеешь объективно мыслить и слишком пристрастен, чтобы смотреть за пределы своих узколобых предубеждений. Более того…

— Мелоди. — Он теснее прижал ее к себе, когда пианист заиграл медленную, мечтательную мелодию, и начал мягко переубеждать. — Я смотрю гораздо дальше, чем ты можешь себе представить. Моя четко организованная жизнь разлетелась вдребезги, стоило мне приехать сюда и начать заботиться о человеке, которого я почти не знаю.

Джеймс прижал ее руку к своей груди, как раз к тому месту, где чувствовалось сильное, уверенное биение сердца. Его дыхание шевелило волосы у нее на макушке; другая его рука теперь крепче держала ее за талию, и прежнее мощное влечение, которое Мелоди так старалась подавить, вновь возродилось — с тем большей силой, что оно казалось обреченным.

— И я нахожу себя все больше втянутым в жизнь других людей, — продолжал Джеймс. — И возникают новые привязанности, которых я не ожидал и которых — совершенно определенно — не желаю.

Ясно как день, что она и Джеймс — враги. Сомневаться не приходится. Единственная проблема: и у нее и у него телесная оболочка души не желала считаться с этим и упорно гнула свое. Все зная наперед и предвидя каждый следующий шаг, тело игнорировало все словеса и сливалось с телом другого в безграничном наслаждении, без всяких усилий скользя вместе по паркету танцевальной площадки.

Пальцы Джеймса, прежде покоившиеся у нее на затылке, передвинулись вниз, чтобы нажать на ребра; теперь ее груди всей своей тяжестью контактировали с твердой плотью грудной клетки Джеймса. Знает ли он, подумала Мелоди в каком-то тумане, что ее соски твердеют, ощущая его? Знал ли он, что нежное прикосновение его колена к ее бедру вызвало в ней жаркую волну трепета и беспомощное желание прижаться к нему еще тесней, что ее рука, лежащая на его затылке, блаженствует от блуждающего чувственного покалывания в ладони?

— Если ты пытаешься уломать меня, Джеймс, чтобы я отказалась от проекта, то, боюсь, ты очень сильно недооценил, к сожалению, мою решимость, — чуть не заикаясь, проговорила она.

— Я вообще, к сожалению, недооценил тебя. Несмотря на недостатки — а их, как я заметил, немало, — ты создание качественное, Мелоди.

Она тщетно пыталась загасить вспыхнувшие огоньки возмущения.

— О, пожалуйста, только не начинай все снова!

— Но я говорю сейчас не о твоем богатстве или происхождении. Я имею в виду достоинства человеческой доброты. Совершенно честно, многие из тех женщин, которых я знаю, сбежали бы куда глаза глядят после представления, устроенного Сетом с этим официантом.