„Здесь мне пришлось прожить два дня и две ночи, проведя все время у окна… Ночью внезапно открылась дверь и в камеру были втолкнуты с ужасными воплями пьяные проститутки. Вслед за ними был введен помешанный, совершенно ногой. Арестанты обрадовались ему, как забаве, додразнили его до бешенства и он, наконец, упал на пол в судорогах с пеной у рта. На третий день, еврей-солдат, служивший при пересыльной тюрьме, взял меня в свою комнату, крохотную камеру, где я и поместилась с его женой… Многие из арестантов рассказывали мне, что они были арестованы „по ошибке“, сидели по 7-8 месяцев и не высылались заграницу вследствие будто бы неполучение каких-то документов. Можно себе представить их положение, после семимесячного пребывание в этой омерзительной обстановке, не имея даже возможности переменить белье. Они советовали мне дать взятку смотрителю и тогда меня немедленно доставят на прусскую границу. Но я была уже в течении шести недель в пути, денег у меня не было, а письма мои, очевидно, не доходили до моих родных… Наконец, солдат позволил мне отправиться в сопровождении его жены на почту, и я послала заказное письмо в Петербург“. У г-жи К. были влиятельные родные в столице и, спустя несколько дней, была получена телеграмма от генерал-губернатора о немедленной высылке её в Пруссию. „Мои бумаги“, – говорит г-жа К., – немедленно нашлись, я была выслана в Эйдкунен и выпущена на свободу».

Нужно сознаться, картина выходит ужасная, но в ней нет и тени преувеличение. Для любого русского, имевшего «тюремный опыт», каждое слово вышеприведенного рассказа звучит правдой, каждая сцена кажется нормальной в стенах русской тюрьмы… Ругань, грязь, зверство, побои, взяточничество, голод – все это можно наблюдать в любой тюрьме; от Ковно до Камчатки и от Архангельска до Эрзерума. Будь у меня больше места, я мог бы привести массу подобных же рассказов.

Таковы тюрьмы Западной России. Но они не лучше на Востоке и на Юге. Корреспондент, которому пришлось пробыть в Пермской тюрьме, следующим образом отзывается о ней в газете «Порядок»: «Тюремным смотрителем здесь некий Гаврилов. Постоянное битье „в морду“, сечение, заключение в мерзлые темные карцеры и голодание арестантов – таковы характерные черты этой тюрьмы. За каждую жалобу арестантам „задают баню“ (т.е. секут) или запирают в темный карцер… Смертность в тюрьме ужасная». Во Владимирской тюрьме была такая масса покушений на побег, что нашли необходимым сделать по этому поводу специальное расследование. Арестанты заявили ревизору, что вследствие незначительности отпускаемых на их прокормление сумм, они находятся в состоянии хронического голодание. Они многократно пробовали жаловаться «по начальству», но из этого ничего не выходило. Наконец, они решили обратиться с жалобой в Московский Окружной Суд, но тюремный смотритель узнал о затеваемой жалобе, произвел обыск в тюрьме и отобрал у арестантов прошение, которое они собирались послать. Легко можно себе вообразить, каков процент смертности в подобных тюрьмах; впрочем, русская тюремная действительность превосходит даже все, что может представить самое пылкое воображение.

Каторжное отделение гражданской тюрьмы было выстроено в 1872 г. на 120 чел. Но уже в конце того же года в нем помещалось 240 чел., из них 90 черкесов, этих злосчастных жертв русского завоевание, бунтующихся против казацких нагаек и сотнями высылаемых в Сибирь. Эта каторжная тюрьма состоит из 3-х камер, в одной из которых (27 ф. длины, 19 ф. ширины, и 10 ф. высоты) заключены 31 арестант. Такое же переполнение наблюдается и в других двух камерах, так что, в общем, приходится от 202 до 260 куб. фут. пространства на человека, другими словами, это равносильно тому, как если бы человека заставили жить в гробу 8 ф. длины. 6 ф. ширины и 5 ф. высоты. Не мудрено, что арестанты умирают, как мухи осенью. С конца 1872 года по 15 апреля 1874 г. в тюрьму прибыло 377 русских и 138 черкесов; им пришлось, в самой антисанитарной обстановке, терпеть от пронизывающей сырости и холода, не имея даже одеял. В течении 15 месяцев умерло 90 русских и 86 черкесов, т.е. 24 % всего числа русских арестантов и 62 % всех черкесов, не говоря, конечно, о тех, которые умерли, выйдя из этой тюрьмы, на пути в Сибирь. Причины этой ужасающей смертности не были результатом какой-либо специальной эпидемии; арестанты страдали разнообразными формами цынги, нередко принимавшей злокачественный характер и часто заканчивавшейся смертью[9].

Несомненно, что ни одна полярная экспедиция не сопровождалась такою смертностью, какою грозит заключение в одной из русских центральных тюрем. Что же касается Пермской пересыльной тюрьмы для арестантов, ссылаемых в Сибирь, то в том же оффициальном издании приводятся прямо невероятные сведение о ней; она оказывается гораздо хуже даже каторжного отделение. Со стен течет; совершенное отсутствие какой бы то ни было вентиляции; переполнение её в летние месяцы доходит до того, что на каждого арестанта приходится всего 124 куб. фут. пространства (т.е. гроб 8 ф. длины, 5 ширины и 3 высоты)[10].

Священник первой Харьковской центральной тюрьмы заявил в 1868 г., во время проповеди (см. «Харьковские Епархиальные Ведомости» за 1869 г.), что в течении 4-х месяцев из 500 арестантов, бывших в этой тюрьме, умерло от цынги 200 человек. Из 330 арестантов, находившихся там в 1870 году, 150 умерло в течении этого года, а 45 – в течении следующего затем полугодия, при том же общем количестве арестантов[11].

Киевская тюрьма являлась рассадником тифозной эпидемии. В течении лишь одного месяца (в 1881 г.) арестанты в ней умирали сотнями и в камеры, только что освобожденные от умерших, загонялись новые пришельцы, чтобы, в свою очередь, умереть. Обо всем этом сообщалось в русских газетах. Год спустя (12 июня, 1882 г.) циркуляр Главного Тюремного Управление так объяснил причины этой эпидемии: «1) Тюрьма была страшно переполнена, хотя имелась полная возможность перевести многих арестантов в другие тюрьмы; 2) Камеры очень сыры, стены покрыты плесенью и полы во многих местах прогнили; 3) Отхожия места находятся в таком состоянии, что почва вокруг них насыщена экскрементами» и т. д. и т. д. В заключение отчета говорится, что, благодаря тем же антисанитарным условиям, многим другим тюрьмам угрожает та же эпидемия.

Можно бы предположить, что с того времени введены некоторые улучшение, что приняты меры против подобных эпидемий. По крайней мере, этого можно было ожидать, судя по оффициальным сведением статистического комитета[12]. Но кое-какие факты заставляют относиться подозрительно к точности оффициальных цифровых данных. Так, в трех губерниех (Пермской, Тобольской и Томской) показано за 1883 г. всего 431 умерших арестантов всех категорий. Но если мы заглянем в другое издание того же министерства, в медицинский отчет за тот же 1883 г. – оказывается, что в тех же трех губерниех, в тюремных госпиталях умерло 1017 арестантов[13]. И даже в 1883 г., хотя тюрьмы не страдали от эпидемий, смертность в двух Харьковских центральных тюрьмах показана 104 на 846 арестантов, т.е. 123 на тысячу; и те же самые отчеты показывают, что цынга и тиф продолжали быть постоянными гостьями большинства русских тюрем, особенно лежащих на пути в Сибирь.

Главная тюрьма в Петербурге, так наз. «Литовский Замок», несколько чище других, но вообще, это здание, старого фасона, сырое и мрачное, давно пора было бы срыть до основание. Уголовным арестантам дают работу, но политических держат в одиночках в вынужденном бездействии и некоторые из моих друзей, герои процесса «193», которым пришлось провести по 2 года и более в стенах этой тюрьмы – описывали ее мне, как одну из худших. Камеры малы, темны и сыры; тюремный смотритель Макаров был просто дикий зверь. О последствиях одиночного заключение в этой тюрьме я говорю в другом месте. Отмечу лишь, что обычный денежный паек на покупку пищи арестантам равняется семи копейкам в день (арестанты из привиллегированных сословий получают 10 к.), а фунт черного хлеба стоит 4 коп…