У нас в компании вначале машин не было, и мы с удовольствием пользовались его услугами. Хорошо помню эти поездки: в зеркальце видны внимательные голубые глаза Виктора, а когда он на секунду поворачивал голову, показывалась гладкая розовая щека, седые виски, квадратный подбородок — принадлежность мужественного лица, — однако под ним прятался другой, маленький, круглый. Перед ветровым стеклом, на фоне бегущей под колеса серой ленты асфальта, неизменная замурзанная кепка Померанцева. В нашей компании уверяли, будто она служит для мытья кузова перед въездом в город, из нее же доливают в двигатель масло; больше того, если машина забуксует, хозяин кидает кепку под колеса вновь и вновь, пока не выберется; и был случай — при ночной аварии знаменитый головной убор, пропитанный бензином, послужил отличным факелом.
Померанцев был шофер-первооткрыватель. Первая машина — «Мерседес-Бенц» — появилась у него с незапамятных лет, когда автомобили вообще были редкостью. Он с нежностью вспоминал ту первобытную телегу. Здорово знает современные машины, но относится к ним как к той, первой. Считает, например, что заводится двигатель или не заводится — это вроде как от бога. Никогда не отвечает на вопрос о времени приезда: «Машина — не лошадь», или: «Это вам не пешком». Тут он на уровне бородатого пращура, отправлявшегося в путь, уповая на благосклонность родовых идолов. Заправляет он машину не заранее, а укомплектовав полностью пассажирами; бесконечно заезжает по попутным делам, считая, что, если вы сели в машину, должны быть счастливы, так как попадете куда нужно все равно раньше, чем на трамвае, поезде и прочих устарелых видах передвижения. Получается это не всегда. Любимые привычки: высадить пассажира на повороте за полкилометра от дома, заставить на глазах у вашей спутницы помогать демонтировать колесо или мыть кузов.
Теперь у всех его друзей завелись машины, и каждый хочет угостить своей. Виктор соглашается на это неохотно и, уж если поедет, любого водителя считает своим учеником, садится рядом и орет на него, как одесская базарная торговка. При всем том добрее и милее его нет человека на свете. Виктор нежно любил кошек, собак и женщин. Мужчин — избирательно, и они ему отвечали тем же. Он был совершенно неумолим к любой халтуре в науке, сам был великолепным, чрезвычайно эрудированным ученым, с глубоким знанием фундаментальных наук — математики и физики. Ему приходилось давать самые жесткие отзывы — правда, всегда по делу и нелицеприятные — соискателям всяческих степеней и наград.
Что касается его любви к животным — трогательно было наблюдать, как он стеснялся согнать кота, если тот раскинулся и спит на его стуле, или ударить собаку, даже когда она этого вполне заслуживала. В результате все его охотничьи собаки были отчаянно распущенны и с ними было даже нам, его друзьям-соохотникам, трудновато. Они не приходили на свисток, не знали своего места. Можете себе представить, например, такую картину: после дня работы в болоте мокрый и грязный до ушей любимец Померанцева выжлец Пиф врывается в избу лесника, где мы остановились, и с ходу прыгает на ослепительное покрывало кровати хозяйки.
На речке Кересть. 1965 г.
Мы устремлялись на призывный клич Виктора и определяли след.
Виктор Владимирович любил всяческое мастерство и старался его достигнуть. Помнится, он лазал в теплую топку котла, чтобы посмотреть, как делается ремонт прогоревшего свода, и сам принимал в этом участие. Познакомившись с нашей компанией, он понял, что перед ним охотники опытные, особого толка, строгой этики, и безоговорочно присоединился. И здесь он проходил ускоренное обучение. Он постиг тайны глухариного тока, научился подстаивать зверя на гону, разыскивать тетеревиные выводки и стрелять из-под собаки юрких бекасов. Единственное, чего он так и не постиг (и я до сих пор не могу понять почему), — это определение следов на снегу, то, что в нашей компании было азбукой и высоко ценилось. К примеру, там, где мало было зайцев, мы, стараясь помочь гончим, ходили, искали следы. Тот, кто найдет след-малик, должен был оповестить криком или трубой. И вот частенько раздавался призывный клич Виктора, мы устремлялись к нему — и определяли след… белки. Это бывало настолько часто, что беличий след мы стали называть МПЗ — малый померанцевский зайчик. Досады большой тут не было, только веселый смех.
А вот доброта и потакание Виктора собакам частенько нас огорчали. Помнится, мы вчетвером: Померанцев, профессор А. С. Мальчевский, научный сотрудник Модест Калинин и я — поехали на охоту по серым куропаткам на Псковщину к дяде Осе. Помимо надежды хорошо поохотиться, к чему имелись все основания, так как моя ирландка Искра к тому времени вышла победителем на полевом чемпионате области, было намерение с помощью опытной собаки поднатаскать молодого померанцевского ирландца Ясного.
Красивая осень, уютная избушка, маленький сад с великолепными яблоками, которые можно было (большой урожай и отсутствие сбыта) рвать неограниченно, делали эту поездку очень приятной. Сам дядя Ося, дед уже в больших годах, — охотник страстный. Любопытно, что он, деревенский охотник, всегда держал кровных английских сеттеров и, что еще примечательнее, всех натаскивал сразу с анонсом. С первого же поля приучал легавую, найдя птицу, немедленно вернуться, «доложить» хозяину и повести.
В первую половину дня мы добыли несколько куропаток, а потом, по-прежнему все вместе, пошли обучать Ясного. Помню прекрасно широкое жнивье, отдельные кустики, бархат озимей. Виктор держал Ясного на канате (так мы называли чок-корду, толщенную веревку, привязанную к ошейнику кобеля). Потертая веревка часто рвалась, и мы советовали Виктору завести якорную цепь для его дикого зверя. На середине небольшого лужка перед кустиками ивняка Искра уверенно потянула и стала. Я обернулся, поманил Виктора рукой: «Подводи!» Стоя рядом с моей изящной ирландкой, я услышал сзади хриплое дыхание Ясного, затем звук — как от лопнувшей басовой струны, энергичный карьер. Ударив меня боком по ногам, Ясный грудью сшиб Искру — она покатилась в траву, а он почти поймал одну из пары взлетевших куропаток и проводил их до горизонта.
Мы были опять изрядно огорчены. Сошлись вместе. Все, кроме Мальчевского. Он, как всегда, отошел в сторону, слушал голоса птиц, великим знатоком которых был. Слышим, кричит: «Давайте сюда!» — показывает рукой вниз. В полном недоумении подходим. «Смотрите — шампиньоны!» Действительно, на опушке росла масса этих грибов, в те годы для нас еще малоизвестных. Собирали — правда, с некоторым недоверием — прямо в рюкзаки. Вечером, когда к молодой картошке подали искусно поджаренные Алексеем Сергеевичем шампиньоны в сметане, все разом заявили: ничего вкуснее не ели в жизни!
Остался в светлом уголке памяти ясный день и прозрачное небо Псковщины, яблоки такие сочные, что в них можно захлебнуться, впервые узнанный вкус замечательных грибов шампиньонов и, как всегда, — радость охотничьей дружбы.
По работе жизнь нас с Виктором связала накрепко. Хотя оба мы были доцентами высших учебных заведений в Ленинграде, много дней и даже месяцев проводили в Горьковской области, на заводе «Вахтан». На этом канифольно-экстракционном заводе в топке Померанцева сжигалась щепа, из которой предварительно были извлечены основные продукты: канифоль, скипидар, талловое масло. Скоростная топка Померанцева (таково ее полное название) позволяла не только получить тепло для парового котла, но и выдавала жидкие продукты химического распада древесины. Рядом с котельной был построен химический цех — это уже мое владение, где надо было получать дополнительные продукты: смолу и уксусно-кальциевую соль. Впоследствии оказалось, что можно получить в этом же комплексном процессе крепители для литейных земель и коптильные препараты. Один из них я назвал в честь завода «вахтолем», — он до сих пор имеет широкое применение. Так впервые в Союзе был осуществлен — и мы с Виктором этим гордились — экономически выгодный комплексный процесс сжигания твердого топлива. За эту работу мы с Померанцевым получили медали ВДНХ.