Так летели минуты. Не щадя себя, дрались быки — лесные великаны.

Но вот наступила развязка. Меньший бык стал заметно сдавать. Он ослаб и уже совсем перестал нападать. Но какая-то внутренняя сила заставляла его ещё сопротивляться. Из кустов ближе к дерущимся вышла самка, и большой зверь яростнее набросился на противника. Он выбил его с поляны и, напирая всей силой, стал теснить соперника к ключу. Отступая, побеждённый валил лес, ломал колодник, припадал к земле.

Мы приподнялись и, забыв про осторожность, подошли к обрыву.

Заканчивая бой, большой зверь, наконец, сбил сильным ударом противника, но, поскользнувшись, сам упал на колени. В одно мгновение меньший зверь ловким прыжком бросился в сторону и со всего размаха всадил два острых конца рогов в бок соперника. Тот вздыбил, мотнул в воздухе рогами и со страшным рёвом свалился на землю.

Не успели мы прийти в себя от неожиданной развязки, как на поляне залаяли собаки. В березняке уже не было матки, следом за ней исчез и меньший бык.

Мы спустились к зверю. Кругом земля была взбита ямами, всюду — клочья шерсти, поломанный лес. Лёвка со злобой рвал шерсть на спине быка, а Черня настойчиво добирался до морды. Зверь с трудом приподнимал голову, отмахивался от Черни и силился сбить Лёвку со спины.

Перед нами лежал лесной великан. Зверь был необычных размеров, в полной силе и красоте. Могучие ноги, носившие его с лёгкостью птицы по лесным просторам и зыбунам, теперь беспомощно лежали на траве. Красивые большие рога своей тяжестью клонили голову к земле. Из глубоких ран, обливая землю, стекала чёрная кровь.

При нашем появлении зверь не попытался вскочить, не выразил испуга. Он тяжело дышал и последними усилиями боролся со смертью.

Из-за туч прорвалось солнце и тёплыми лучами осветило поляну. Мы стояли молча, каждый по-своему переживая трагедию зверя.

Но вот бык, будто разбуженный солнцем, медленно приподнял голову и чёрными выразительными глазами посмотрел на нас. Две мокрых полоски шли от глаз до подбородка. Он продолжал смотреть на нас, и капля за каплей слёзы катились по этим полоскам. Умирая, бык плакал.

Я посмотрел на своих спутников-зверобоев. Их прошлое — сотни убитых зверей, десятки медвежьих берлог, риск, смелость… Слёзы зверя смахнули с их лиц это прошлое. Они стояли перед плачущим зверем приниженные, охваченные чувством жалости.

Зверь плавно опустил голову, глубоко вздохнул, потянулся и умер.

В один из осенних дней наша геодезическая экспедиция пробиралась к Диерским гольцам.

Когда мы подъехали к устью реки Диер, был уже вечер и тени гор заливали всю долину. Много лет назад большим пожаром был уничтожен лес при входе в Диерское ущелье, и теперь чёрные, безжизненные стволы гигантских лиственниц низко склонились к земле, как бы преграждая путь в ущелье. С большим трудом люди прорубили дорогу, провели оленей и, подойдя к Диеру, расположились на ночёвку. Эхо от ударов топора нарушало тишину тайги. Мы поставили палатки, и сейчас же костёр осветил наш маленький лагерь. Я заметил отсутствие двух собак, имевших привычку всегда вертеться около костра.

— Где Чирва и Качи? — спросил я пастуха-эвенка, работавшего в нашей экспедиции.

— Наверно, рыбу пошёл ловить, это место кета должно быть много, — ответил Демид.

— А разве собаки могут ловить рыбу? — переспросил я, удивлённый ответом эвенка.

— Хорошо может ловить, иди смотри… — и старик кивнул головой в сторону реки.

Было ещё светло. Стремительный поток прозрачной воды скатывался между крупными валунами. В трёхстах метрах ниже лагеря шумел водопад… Река там делает огромный прыжок и, падая с высоты, обдаёт скалы густой пеной. Ниже водопада образовался тихий водоём. Я подошёл к краю скалы и выглянул из-за неё. Качи и Чирва стояли в воде и, запуская морды, старались что-то схватить; третья собака — Залёт — сидела на берегу и следила за ними. И каждый раз, как только одна из собак вытаскивала морду из воды, Залёт настораживался, ожидая, не появится ли пойманная рыба. Вдруг Качи внезапно сделал прыжок, завозился в воде и, приподнимая высоко передние лапы, выволок на каменистый берег большую кету. Залёт бросился к нему, сбил его с ног и тут же торопливо стал расправляться с добычей. А Качи отряхнулся и, слизав с морды рыбью чешую, неохотно зашёл обратно в воду. В это время Чирва, пятясь задом, тащила за хвост к берегу большую рыбу. Меня эта «рыбалка» заинтересовала, и я спустился к водоёму.

Если бы не предупреждение эвенка Демида, никогда бы мне не узнать в вытащенной рыбе кету, серебристую красавицу больших морей. Её круглый жирный корпус был тонким и почти бесформенным. Вся она была в ранах и имела жалкий вид.

Я стал рассматривать мелкий водоём, в котором кета покрывала почти всё дно. Часть её, удерживая равновесие, ещё плавала, но большинство проявляло слабые признаки жизни и чуть-чуть шевелилось.

Я видел, как ниже водоёма, где река переливалась между крупных камней, плавало много кеты. У некоторых были повреждены глаза, многие не имели плавников. И почти вся она была покрыта тёмнофиолетовыми пятнами. Рыба пыталась преодолеть течение, пробиться вперёд, но у неё уже не было сил, и короткие плавники плохо служили.

— Странная рыба, — думал я, — в ней почти не было жизни, она потеряла внешний вид, изранилась, а всё-таки лезла и лезла вверх по реке.

Быстро наступающая темнота заставила меня вернуться на бивуак. Большой костёр, шумно рассыпая искры, освещал поляну. Близко у огня сидели люди, у кромки леса паслись олени. Чёрные тени лиственниц уже легли на палатки.

— Хороша тайга, — подумал я, глядя как мои спутники аппетитно утоляли голод. — Хороша и простота её, когда после дневной работы или утомительного перехода, садишься в дружный круг и ешь всё, что приготовит неискусный повар. И кружка чаю, выпитая к концу дня, поистине, кажется божественным напитком.

После ужина, нарушая тишину, гремел посудой повар. Я прилёг к костру и долго писал. Водоём с гибнущей кетой приковал мои мысли, и я невольно вспомнил про жизнь этой рыбы.

Ещё не успеют осенние туманы покрыть берега Охотского побережья, как большие косяки кеты уже подходят к ним и, распрощавшись с морем, устремляются вверх по рекам. Перегоняя друг друга, забыв про корм и отдых, пробивается кета к самому верховью.

И чем выше поднимается она, тем больше препятствий и тем сильнее обессиливает её голод. Вот она уже достигла горной части реки и там, на мелких перекатах, в порогах и шиверах[3] сбивает свои плавники, а густые речные завалы наносят ей раны.

Но она будто не замечает их, не чувствует и с неудержимой силой стремится вперёд, к тем местам, где родилась.

Там кета мечет икру и, сбившись в тихих водоёмах, почти вся гибнет от голода и бессилия. На этом рыбном кладбище, задолго до прихода кеты, птицы-хищники, нарушая тишину тайги, уже дерутся, чуя лёгкую добычу. Туда же проторит тропу и медведь. Ежедневно, поджидая рыбу, он зло ворчит на крикливых птиц.

Рано утром всех нас разбудил холод. Шёл крупными хлопьями снег. Я встал и после завтрака, пока вьючили оленей, пошёл ещё раз посмотреть водоём. Собаки были уже там и, окружив меня, сытыми глазами смотрели на кету, которую я без труда достал из воды. Рыба была тёмного цвета с торчащими вперёд зубами. У неё был повреждён хвост и под передними плавниками виднелись раны. Она не проявляла особенного беспокойства, расставшись с родной стихией, и не билась в руках. Мне захотелось отнести её в реку Керби и пустить в большой водоём, чтобы течение унесло её обратно в море. Но я знал, что инстинкт в ней сильнее смерти.

Я бережно опустил кету в воду. Её подхватила струя и понесла по каменистому руслу вниз.