— Для чего? — спросили мы хором.

— Будем играть в школу, — ответила она.

Вначале уроки понравились нам своей новизной: мама учила нас читать, писать, считать, и мы старательно заполняли страницы толстенных тетрадей, специально присланных из Англии. Но новизна вскоре пропала, а Ким и Трикси бегали снаружи и настойчиво заглядывали в окна, напоминая нам о других, куда более интересных делах. Иногда, если мамы не было, мы с Хетер, переглянувшись, выпрыгивали из окна и бежали к Киму и Трикси. Конечно, нам доставалось, когда мы возвращались домой. Раза два нас даже лишили традиционной прогулки в лес, но в тот момент нам казалось, что игра стоит свеч.

В конце концов было решено, что нам обеим придется поехать в школу-интернат в Англию, а обезьян отправят к другу нашей семьи, который жил на станции Сапу, расположенной километрах в ста пятидесяти вверх по течению реки. Здесь по крайней мере они могли по-прежнему вести вольный образ жизни. Расставаться с обезьянами было очень тяжело. Целыми днями перед их отъездом я собирала в кустах любимую пищу Кима — кузнечиков, пытаясь заполнить банку этим изысканным деликатесом. Ким и Трикси сидели в клетке, стоявшей в кузове лендровера, и были явно недовольны всем происходящим. Мы крутились возле них, просовывали кузнечиков и кусочки фруктов через проволочную сетку и все время твердили, что расстаемся ненадолго и скоро увидимся снова. До самого их отъезда мы не отходили от обезьян. Тогда мы не могли даже подумать, что это была наша последняя встреча. На новом месте никто не баловал обезьян, они постепенно дичали и все реже приходили к людям за подкормкой. В конце концов они исчезли совсем.

Следующие дни были ужасно суматошными. Настал и наш черед уезжать; всюду валялись ящики, коробки, чемоданы и сундуки, в которые складывали вещи. Одну коробку дали нам с Хетер, чтобы мы упаковали свои игрушки. Туда вошло все самое ценное из нашего имущества, начиная от съеденных молью плюшевых мишек и кончая птичьими гнездами. Очевидно, перед отъездом эту коробку потихоньку распаковали, потому что ни одна из отобранных нами вещей так и не попала в Англию.

Наша дорогая Сату пришла на пристань, чтобы проводить своих воспитанниц. Время от времени она снимала с головы платок и вытирала слезы.

— Не плачь, Сату, — уговаривали мы. — Мы скоро вернемся, ведь это всего лишь школа.

После двух длинных гудков торговое судно «Апапа» начало медленно отходить от пристани. Мы стояли на палубе и махали руками, пока Сату не исчезла из виду, а Гамбия не превратилась в узкую полоску земли.

Прошло больше года, прежде чем мы вернулись домой на каникулы. Это был первый из тех многочисленных, но кратковременных визитов, которыми, как пунктиром, отмечены все восемь лет нашего пребывания в школе. В каждый приезд нам казалось, что все вокруг выглядит чуточку не так, как раньше. Деревни разрастались, участки фермеров все глубже врезались в заросли кустарника, уничтожая наши любимые укромные уголки. Но самым печальным, пожалуй, было постепенное исчезновение леса возле аэропорта. Возвращаясь домой, мы замечали, что все новые его участки уступают место возделанным полям, взлетно-посадочным полосам или широким современным шоссе. К тому моменту, когда мы кончили школу, лес вообще перестал существовать. Могучие, украшенные лианами деревья были вырублены, и неизвестно, куда подевались многочисленные мангусты, антилопы, гверецы и другие обитатели леса.

В школе мы с Хетер виделись гораздо реже, чем дома. И все-таки присутствие сестры скрашивало долгие годы, проведенные в интернате. Письма из дома всегда были полны сведениями о зверятах и птицах. Особенно старался отец: он писал длинные письма и так живо изображал вновь появившихся животных, что нам казалось, будто мы давно их знаем.

Один рабочий подарил моему отцу Чарли, крошечного пушистого зверька, похожего на пятнистого ангорского котенка с непомерно большими ушами. Передавая зверька отцу, прежний владелец назвал его «солло», что на местном диалекте означает «леопард». Но с самого начала было ясно, что котенок не имеет никакого отношения к этим животным. Позже мы узнали, что «солло н’динго» (то есть «маленький леопард») — местное название сервалов, к которым, как оказалось, и относился котенок.

Через два дня после появления Чарли отцу подарили еще одного пятнистого детеныша. В отличие от Чарли у него была маленькая, вытянутая, как у ласки, мордочка и небольшие карие, блестящие, как бусины, глаза. Его густая короткая шерсть была покрыта шоколадными пятнами и разводами, а хвост украшали кольца такого же густо-коричневого цвета. Это была генета, и мои родители назвали зверька Тимом. Оба вновь прибывших малыша росли вместе и помещались в одной комнате. По утрам отец кормил их молоком через соску, и ко времени нашего возвращения они полностью освоились в доме. У мамы хватало забот с Бэмби и Буфулом, двумя молодыми лесными антилопами, которые жили в саду за домом. В отличие от остальных животных они редко входили в помещение: у нас были кафельные полы, и их копытца разъезжались в разные стороны на скользкой поверхности, так что антилопы едва удерживали равновесие, чтобы не упасть и не повредить ногу.

Хетер и я закончили учебу в 1967 году. Не могу описать того восхитительного чувства полной свободы, которое охватило нас, когда мы поняли, что навсегда покидаем школу. Вся остальная жизнь представлялась нам длинной цепью сплошных каникул.

Мое возвращение домой было отмечено еще одним радостным событием: перед самым отъездом из Англии мне подарили далматского щенка. Я взяла его с собой и в аэропорту вручила корзинку встречавшему нас отцу. Когда мы вошли в дом, началась радостная суматоха. Отец с гордостью представил прибывших генете Тиму и сервалу Чарли, которые были еще слишком малы и приняли нас без всяких колебаний. Что же касается щенка, то он показался им чересчур экспансивным: когда маленькая неуклюжая фигурка, спотыкаясь на непослушных ножках и помахивая в знак приветствия пятнистым хвостиком, бросилась к ним, они от неожиданности попятились. Тесс, напротив, страшно обрадовалась новому гостю. Она как тень ходила за щенком, трогала его то одной, то другой лапой, облизывала и тыкала носом, приглашая поиграть. Впоследствии Тим и Чарли также избавились от своей боязливости, и щенок стал полноправным членом нашей семьи. Отец решил назвать его Плам-Даффом[1], сокращенно Даффи. Более подходящее имя трудно было придумать: на одном из местных языков «дафф» означает «глупый». И в самом деле, Даффи никогда не отличался интеллектом и благородными манерами своих старых родителей. В нашей семье он стал добродушным клоуном, который дружил со всеми и рад был услужить каждому.

Познакомившись с Тимом и Чарли, мы с мамой вышли в сад, чтобы увидеть антилоп — Бэмби и Буфула. Они тотчас подошли к нам и стали слегка подталкивать маму, требуя положенной бутылки с молоком. Их ничуть не трогало, что рядом стояли мы с Хетер — два совершенно незнакомых им существа. Они были как две капли воды похожи на диснеевского Бэмби: те же большие, как лепестки, уши, те же влажные карие глаза. Длинные ножки казались слишком хрупкими для их каштановых телец. Бока у антилоп были исчерчены вертикальными и горизонтальными полосами, а круп покрыт светлыми пятнышками. На протяжении всей своей жизни оба животных отличались абсолютным отсутствием страха, которое так поразило нас в первый день. Даже если происходило что-нибудь из ряда вон выходящее, они никогда не впадали в панику, хотя это характерно для других представителей их вида. Когда они выросли и стали жить на свободе, то остались такими же спокойными и дружелюбными, как и в тот далекий день нашего знакомства с ними.

Мы с Хетер скоро приспособились к заведенному в доме распорядку и сняли с родителей часть лежавших на них обязанностей по уходу за животными. Теперь кормлением сервала и генеты занимались мы. Соска от бутылки была великовата для Тима, но он тем не менее научился ее сосать. Во время кормежки он вел себя куда спокойнее Чарли, который так радовался молоку, что хватал бутылочку передними лапами и подтягивал ко рту, выпуская острые когти. При этом он не щадил и наших рук, так что приходилось надевать перчатки, когда мы приносили ему еду.