Эссен изящно наклонила головку и, улыбаясь, сказала:

— Слава богу, приехали!

Генерал поспешил подняться и поманил кондуктора:

— Снимите вещи с полки барышне и мне…

Кондуктор с готовностью зашел в купе. Снял чемодан Эссен и вновь поднялся на лесенку за вещами генерала. Поставил чемодан и удивленно вскинул брови:

— Ваше благородие, чемоданы-то одинаковые, как две капли воды… Ну и дела…

Генерал сунул ему в руку ассигнацию за труды и довольно улыбнулся, поблескивая стеклами пенсне.

— Бывает… Бывает… Смотри, дружок, не перепутай чемоданы. Мой ставь рядом со мною, а тот — около барышни… А то много горя может произойти. У меня — коробки с карлсбадской солью да скучнейшие книги по военной истории, а в том чемоданчике чудеса расчудесные. И шляпки, и тальмы из гаруса, и кисейные платья, и туфельки на высоченных каблуках, и ридикюли на цепочках… Да-с, мир женских украшений — самый загадочный.

— Вы смотрите через крышку чемодана, словно она стеклянная! — Эссен нахмурила лоб, показывая, что слова генерала ее озадачили. — Как легко прочитать женские секреты! Вот уж не думала.

— Да какие это секреты? Помилуйте… У меня взрослая дочь, и тайны сии мне известны. Ваш батюшка богат, коли вы мотаетесь по Европе да набиваете нарядами такой раздорогой чемодан!

— Батюшка меня балует. А здесь не одни наряды… Здесь подарки для бесчисленных кузин… И так сказать, приехала из Парижа, а подарков не привезла. Да меня просто из дома выгонят! — И Эссен закатила свои чистые серые глаза. — Как славно, что мы приехали.

Она высунулась в окно и увидела пограничный столб, раскрашенный в черно-белые полосы, с двуглавым орлом, который хищно разбросал крылья и растопырил когти. Россия…

Поезд замедлил ход. На перроне против каждого вагона стоял таможенник и офицер пограничных войск. Лица хмурые и озабоченные. У офицеров в руках портфели. За каждым двое солдат с винтовками.

Эссен почувствовала, как холодком кольнуло сердце. Нет, не такой встречи она ждала с родиной. Желая скрыть волнение, она, достав сумочку, посмотрела в зеркало. Поправила вьющиеся волосы, бархоткой провела по лицу.

Генерал от удовольствия рассмеялся:

— Каждый по-своему готовится к встрече с таможенниками. Кто мечется, не зная, как спрятать и провезти запрещенное, а вы, честная душа, вспомнили о румянах да пудре. Вот она, молодость! Славно-то как! — Генерал потер ладони. — Думаю, формальности нас ненадолго задержат, и приглашаю в буфет на чашку крепкого чая с бубликами… Немцы-то и чая настоящего готовить не умеют. У них чай соломой пахнет. Что ни говорите… Это искусство — заваривать настоящий чай. И чайник нужно прогреть, и чая не пожалеть, и залить в меру кипяточком, чтобы упрел, и салфеточкой накрыть, потом долить до самого упора… И опять выдержать под салфеточкой минут пяток… — Генерал, предвкушая удовольствие, причмокнул губами.

Дверь распахнулась, и в купе вошел офицер. Приложил руку к козырьку форменной фуражки и попросил паспорта.

Эссен раскрыла ридикюль и достала паспорт, который ей с трудом раздобыли в подполье. Паспорт на имя дворянки, двадцати семи лет от роду. Особые приметы — вписаны собственные — среднего роста, волосы русые, глаза серые. По фамилии значилась Зазнобой Анной Николаевной. Да, фамилия не из лучших. Только паспорта в подполье не выбирают, а довольствуются теми, что попали в руки. К тому же приметы, которые числились за хозяйкой, смыли особым химическим раствором и вписали нужные. Очень это трудное дело — нужно и почерк скопировать, и следов подделки не оставить. Такой паспорт называли «мытый» — мытый потому, что, в случае необходимости, фамилию, как и приметы, смывали. В данном случае фамилию решили оставить настоящую, как оставили настоящим и город, в котором проживала. Это имело большое значение. Если человека арестуют и полиция захочет проверить паспорт, то в город, означенный в паспорте, шла депеша. В местной полиции подтверждали, что такая-то проживает. И это меняло положение. Раз прописан и едет по своему паспорту, то полиция такого человека отпускала с миром.

Вот и Эссен пришлось на этот раз стать Зазнобой.

Офицер долго вглядывался в фото, приклеенное к паспорту. Это было новшеством. Кстати, фото пришлось заменить. Чтобы паспорт имел нормальный вид и не вызывал сомнения, его покрыли яичным белком. Тончайшим слоем.

В подполье была целая наука о паспортах, и мастера там знатные. Умельцы, люди, которые имели золотые руки.

Офицер повертел паспорт, проверил визу и ничего подозрительного не нашел. Правда, красивая молодая дама с такой фамилией вызвала улыбку. У офицера дрогнули в усмешке губы да в глазах блеснул огонек.

Вернул документ и генералу.

— Надеюсь, что я могу с очаровательной спутницей проследовать в буфет? — вопросительно поднял густые брови генерал и доверительно прибавил: — Настоящего русского чая хочется отведать.

Офицер виновато развел руками. На пограничный пункт пришла ночью депеша из Петербурга, в которой ссылались на агентурные данные, полученные от надежного источника; говорилось, что в поезде за номером 26-бис, это был именно этот поезд, проследует важная государственная преступница с транспортом нелегальной литературы. И транспорт самый вредоносный — искровский. И дано указание — преступницу по обнаружению задержать, транспорт арестовать.

Так называемый «летучий отряд» прибыл из Петербурга — в нем опытные офицеры и таможенники. Вот почему в таком параде все эти чины выстроились на платформе.

Конечно, молодая особа со смешной фамилией сомнения не вызывала. И манеры, и простота, и туалет, и беглость французской речи. Нет, благовоспитанность, куда относил офицер эти черты, так просто не приобретается, а впитывается с молоком матери. И как даму можно назвать нигилисткой? Офицер бросил взгляд на молодую женщину. Хороша-то как! И генерал глаз не сводит… И циркуляр о задержании важной государственной преступницы связать с дамой невозможно… Но служба есть служба. И почтительно ответил генералу:

— До прибытия таможенника выход из вагона воспрещен… Честь имею!

Генерал побагровел от возмущения. Его, генерала, удостоенного многих наград, именного серебряного оружия, держат в вагоне, как студентика! Будто опасаются, что он, генерал, может провезти в чемодане запрещенные книги и тем самым подорвать основы Российской империи?! Мысль эта показалась ему столь нелепой, что он захохотал.

Спутница волнения не выказывала, достала очередную книгу на французском языке и с удовольствием ее рассматривала. Заметив его неудовольствие, сказала примирительно:

— Полноте… Куда спешить… И в буфете побываем, и чая напьемся… Главное, в Россию приехали. — Дама улыбнулась и снова уткнулась в книгу.

«Такая день и ночь готова в вагоне сидеть да книгу рассматривать», — нахмурился генерал и раскрыл газету, желая занять время.

В вагон зашел таможенник. Худой и длинный, он чем-то напоминал журавля. Настороженный. Глаза недружелюбные. И голос трескучий. На тонких пальцах розовые пятна, следы экземы.

Таможенник уставился на даму и молча шевелил губами. Багаж осматривать не стал. Незаметно достал из папки какие-то фотографии и начал вглядываться в даму. И к его ужасу, одна из фотографий была сильно похожей. Правда, фотография из тюремных, так называемых мгновенных. Снимали скорее всего во время прогулки. На ней изображалась женщина в арестантском платье и с короткими волосами. В глазах, необыкновенно больших, настороженность и боль. Ту же настороженность и боль он подметил и в глазах пассажирки.

Дама сидела спокойно, для приличия отложив книгу. Книга больше всего ее занимала, как это понял таможенник, и если бы не строжайший циркуляр из Петербурга, то он наверняка бы разрешил даме проследовать вместе с генералом в буфет.

— Попрошу доставить вещи для досмотра в таможню! — проскрипел он, сердито поджав губы. И испугался, что генерал будет возражать. — В таможню… Непременно в таможню… — Потом повернулся к солдату и приказал: — Вещи генерала и госпожи Зазнобы в первую канцелярию…