— Сын мой, ты готов исповедаться в грехах своих перед очищением?

— Отче, в каких грехах я должен покаяться? — прохрипел я, от недавней кровопотери сильно мучила жажда, но это не повод что бы позволять обвинять себя в преступлениях и каких-то там, грехах. — Что за злодеяние я совершил? Почему люди, как только меня заметили, стали загонять меня как зверя, причиняют боль и покушались на мою жизнь?

— Сын мой ты видел свои руки?

— Видел! Я их себе не желал!

— А ты знал, что такие изменения, происходят только с теми, у кого душа темная от грехов, она настолько черна, что любой светлый душой и сердцем заметит это?

— Но почему? — разозлился я от такой несправедливости. — Я никогда ни крал, ни убивал, почему моя душа черная?

— Не обязательно совершать столь тяжкие грехи, чтоб потемнеть душой. Человек за свою жизнь совершает массу плохих или хороших поступков, и каждое его решение даже самое незначительное влияет на цвет души. У тебя же душа темная как ночь, я боюсь представить, сколько грехов ты совершил, что бы так опуститься, но не печалься, всепрощающий огонь очистит твою душу и она снова будет девственно светла.

Я остервенело, задергался, пытаясь выбраться из пут, но все чего я добился это потемнение в глазах и предобморочного состояния.

— А руки твои, являются даром демонических сил, наградой за то что имеешь такую темную душу, дабы мог ты творить еще большее зло во имя твоих новых хозяев. Но не страшись, огонь простит все твои грехи.

— Огонь не может очистить душу, вы просто хотите меня казнить! — заорал я. — Вы сами грешники!

Только сейчас я в некотором роде осознал свое ближайшее будущее. Как так получилось, что я попал в это место в руки этих безумцев? Священник фанатичный маньяк, любящий сжигать людей на костре, а с каким одухотворенным лицом он несет эту чушь. И я поверил ему, что прямо сейчас меня сожгут на костре.

— Твои уста несут ересь, сын мой, перестань или мне придется использовать кляп! — все так же ласково, говорил священник.

— Твари, отпустите меня, я не хочу на костер, только не на костер, пожалуйста просто убейте меня. — проорал я.

Страх захватил меня, возможность умереть, сгорая на костре, вдруг стала самой страшной участью, которая только может существовать. Я дергался, выворачивался, пытался дотянуться зубами до пут и разгрызть их но ничего не выходило. Я слишком выбился из сил и на глазах ухмыляющегося священника, всего лишь вяло барахтался в телеге.

Кажется, мы прибыли к месту назначения, был слышен шум собравшейся толпы, немного возбужденной в преддверии главного действа. Самые любопытные заглядывали ко мне, и с интересом рассматривали будущего смертника, каждый из не забывал, на прощание, окинуть меня полным отвращения взглядом, мужчины, женщины, старики и дети, все по какой-то причине ненавидели меня, до зубовного скрежета.

Пара здоровых мужиков, схватили меня за плечи, рывком достали из телеги и подтащили к двум стоящим на небольшой площади столбам, недавно срубленных деревьев. Запах свежей древесины стоял на всю сельскую площадь, видимо место казни готовили наспех. Столбы были вбиты в землю и окружены вязанками хвороста, к стволам кроме того что пообрубали ветки, были приколочены небольшие подставки для ног, что бы бедолага был как можно выше. А толпа, жалеющая зрелищ во имя своего гребанного бога, могла с любого места на площади, наслаждаться казнью в мельчайших подробностях.

Сноровисто сняли мои путы, я конечно попытался сопротивляться в те мгновения когда был без них. Руки и ноги затекли, сил не было даже самостоятельно держатся на ногах. Конвоиры, наблюдая за моими стараниями, радостно скалились, один из них широко размахнувшись, всадил свой кулак мне в живот. После этого, тело напрочь отказалось мне подчиняться, и думало лишь о очередном глотке воздуха.

Мое безвольное тело поставили на опору и быстро привязали к столбу. Видимо все жители деревни вышли посмотреть на мою смерть, на их лицах не было ничего кроме радости. Некоторые славные отцы, сажали своих отпрысков себе на плечи, дабы им было лучше наблюдать за этим знаковым событием, а именно очередной победе сил света над подлой тьмой. И меня сильно напрягало, что мне олицетворяют со вторым.

Чертовы фанатики, как они могут радоваться казни, невинного человека? Ведь я им не причинил никакого зла. Если, какими-то правдами и неправдами, или даже при помощи чуда я выживу, то клянусь хаосам, что приложу все силы что умыть эти радостные лица кровью и стереть их улыбки, навсегда, вместе с самим понятием, радость.

Толпа заколыхалась, двое знакомых конвоиров вели под руки толстоватую женщину лет тридцати, может больше, и повторили с ней процедуру привязывания к столбу, правда без рукоприкладства. Из толпы вышел лысый священник, он всем улыбался, пожимал протянутые руки, ну прямо наш современный политик.

— Дети мои, сегодня наши отважные защитники, проявили храбрость и сноровку достойную героев восхваляемых в бессмертных балладах. Они с именем бога на устах, поймали опасного демонопоклонника, его душа отравлена эманациями тьмы а тело стало меняться под стать его хозяевам. Единственное чем мы можем ему помочь, это искренне помолиться о его темной душе, которую мы сейчас очистим праведным огнем.

А священник молодец, как хорошо вещает правильно поставленным голосом, все крестьяне открыв рты, вслушиваются в каждое слово, и скажи он им прыгнуть с обрыва, они прыгнут, читая свои молитвы. Как бесит это безвольное полностью зомбированное религией стадо, у них нет своего мнения, а слова священника это как голос их любимого бога. Люди окружающие меня являли собой печальное зрелище, все грязные и оборванные, половина из них была на босу ногу. Видимо их счастье заключается не в собственном благополучии, а в благополучии церкви.

Не хотел бы я жить в таком обществе, каким бы оно не было светлым и праведным, хотя, наверное, и не буду, так как уже стою на костре, а стражники, успели обзавелись горящими факелами.

— А также, сейчас мы очистим душу, дорогой Тимии. — продолжал говорить священник. — Которая согрешила, предав своего мужа и свою семью, она совершила акт прелюбодеяния со своим соседом Вишиком…

Что? Они ее сожгут из-за того что она с кем-то переспала, да они все сумасшедшие, и баба эта тоже. Ее сейчас убьют мучительной смертью, а она блаженно улыбается, черт возьми, куда я попал, тут вообще нормальные люди есть?

— Стража приступайте! — повелел священник.

На меня нахлынула черная меланхолия, я наверное смирился с тем что сейчас умру и даже преддверие адской боли не ускоряли бег моего сердца. А огонь, разгорающийся у моих ног, даже был чем-то мне симпатичен, наверно своей неотвратимой смертоносностью, и о боги или великий хаос, как же мне хотелось увидеть все эти улыбающиеся рожи горящими в огне, перед тем как сгорю я сам.

Огонь уже достиг моих ступней, и как незнакомый пес, осторожно принюхивался к предложенной еде, прежде чем схватить ее своей пастью. Когда мои ноги поглотило пламя, оно было настолько болезненным, что превзошло все мои ожидания.

Я орал пока не сорвал глотку, я бился в путах пока силы не оставили меня, и даже спасительное забытье не спасло меня, от поглощающей боли, которая раскаленными прутьями втыкалось в бессознательный мозг.

Теплая нега сковывала мой разум, снедая все волнения и тревоги, ибо не хотелось даже мыслить, все было так хорошо и приятно. Даже тот факт, что я умер мучительной смерть, сгорев на костре, не вызывал никаких эмоций. Так вот оно какое, посмертие, я был несколько разочарован. При жизни я не верил в бога как такового, но атеистом не являлся, у меня были так сказать свои предположения. Не знаю, как это объяснить, но у меня всегда была некая непоколебимость в том, что когда мои дни подойдут к концу, моя душа получит некоторые ответы, там, за гранью! А здесь мне не хотелось мыслить, мое я, стремилось раствориться в великом блаженстве.