Пришли новые цифры продаж «ГЗ» — и цифры эти ужасны. «Громкий звук» опустился на последнее место не только среди музыкальных журналов, но и вообще среди всех изданий «БДП Паблишинг». Такая статистика, говорит нам шеф, означает только одно: не сегодня завтра журнал прикроют.

Падение продаж — для меня не новость: уже скоро год, как Иззи уговаривает меня бежать с тонущего корабля, а я убеждаю ее, что в музыкальной индустрии такое случается сплошь и рядом. Если звезды рок-н-ролла обленились и за целый год не выпустили ни одного альбома, о котором стоит написать, неудивительно, что наш журнал не раскупается? До сегодняшнего дня я все-таки надеялся, что «Громкий звук» выберется из болота.

Закрытие журнала — в нашей отрасли дело обычное. Со мной это случалось столько раз, что я уж и счет потерял. Дайте-ка припомнить… Летом 1992 года я получил первую в жизни работу — внештатного корреспондента в «Старте», ежемесячном музыкальном журнале, закрывшемся после восьми выпусков. Твердо решив не писать ни о чем, кроме музыки, некоторое время я пробивался обозрениями в еженедельном «Музыкальном ревю», пока, наступив на горло собственной песне, не пристроился внештатником в два журнала, которых вы в моем резюме никогда не увидите: «ТВ-плюс» и «Карьера».

Наконец удалось в первый раз в жизни получить штатную должность — в новом музыкальном журнале «Компакт», просуществовавшем всего два месяца. Шесть месяцев спустя я — штатный журналист «Хай-фай», журнала о музыке и стиле жизни. Аудитория мужская, возраст — от шестнадцати до двадцати пяти. Срок, отпущенный судьбой, — два года. Следующий год — внештатные публикации для «Ниже нуля». Этот журнал отбросил копыта через год. Однако к тому времени я уже заработал себе имя и без труда устроился в «Громкий звук», где и провел последние пять лет — дольше, чем где-либо еще. Но теперь все кончено.

Новообретенный статус безработного не слишком меня смущает. Выходное пособие обещают довольно приличное, а новую работу, думаю я, найти будет не так уж сложно. Может быть, это указание свыше — пора менять амплуа? Музыкальный критик, которому перевалило за тридцать, обычно переходит во «взрослые» музыкальные журналы — но такой путь не для меня. Мне эта деятельность представляется чем-то вроде «концерта-воссоединения», из тех, что были так популярны в восьмидесятых — седые, лысые и обрюзгшие звезды прежних лет гордо маршируют по сцене, не понимая, в какую пародию на самих себя они превратились. Другой вариант — устроиться «рок-критиком» в какую-нибудь центральную газету и вести свою колонку с фотографией. Несколько журналистов, которыми я восхищался в юности, так и сделали. Я их не осуждаю, но для меня такое немыслимо. По-моему, это все равно что признать свое поражение. Какой смысл писать о музыке для читателей, которым на нее плевать? К чему распинаться перед людьми, для которых новый альбом модной группы — приятное, но необязательное дополнение к вечеринке? Нет, по мне — или молчать об этом вовсе, или говорить с людьми, которые чувствуют музыку так же, как я, у которых она в голове, в душе и в сердце, для которых она больше, чем жизнь и смерть.

Девять вечера. Я сижу на кухне и пью из бутылки «Бекс», а Иззи готовит ужин. Большую часть дня мы с коллегами (теперь уже — бывшими коллегами) провели в «Орле» на Чаринг-Кросс-роуд, изливая друг другу свою досаду. Когда слух о том, что «Громкий звук» закрывают, просочился на одиннадцатый этаж, Иззи позвонила мне на мобильник. Выразила неудовольствие оттого, что я сразу ей не позвонил; затем мы обсудили разные варианты и вместе пришли к выводу, что дела не так уж плохи. Да, на нас висят выплаты ссуды за квартиру; но Иззи кое-что унаследовала от своего отца, и в ценных бумагах у нас лежит достаточно, чтобы не тревожиться о будущем. Нам и прежде случалось переживать нелегкие времена — выживем и теперь, подбадривает меня Иззи. Через неделю-другую обязательно подвернется какая-нибудь работенка. А пока она не подвернулась, придется перебиваться внештатными публикациями. Кстати, Иззи может мне кое-что предложить.

— Почему бы тебе не потрудиться на «Femme»? — спрашивает Иззи, сунув руки под кран. — По-моему, у тебя получится. Знаешь, какая-нибудь юмористическая мелочевка из серии «а что об этом думают мужчины?» Ты бы видел мужиков, которые пишут в нашу «мужскую колонку»: сомневаюсь, что хоть у одного из них за последние десять лет была хоть одна девушка — так кому какое дело, что они думают? А вот ты — совсем другой. Ты из тех парней, что слушают приличную музыку на приличном хай-фае и в приличных наушниках, потому что жена просит приглушить звук, пока смотрит по телику «Ребят из Ист-Энда». Таких, как ты, миллионы — и держу пари, у девяноста процентов наших читательниц любимые мужчины похожи на тебя. — Она смеется. — Правда, Дейв, у тебя все получится! Женщинам всегда чертовски любопытно, что на уме у мужчин! Вот мне, например, всегда хотелось узнать, что у тебя на уме.

Конечно, всякий труд почетен: но в глубине души я прощаю Иззи работу в женском журнале только потому, что и сама она женщина. Честно говоря, вообще не понимаю, как такое можно читать. Ненавижу гороскопы и советы врача. Терпеть не могу репортажи с подиумов и интервью с фотомоделями. От заголовков вроде «Как достичь многократного оргазма?» меня передергивает. Но особенно ненавистны мне бесконечные статьи про любовь, семью и прочие «отношения». Господи помилуй, о чем тут писать? Вот музыка — это я понимаю, это действительно важно; а бесконечные рассуждения о том, кто к кому и как относится… по-моему, это просто приманка, чтобы заставить дома моды и производителей косметики тратить миллионы фунтов на рекламу.

— Спасибо, конечно, — отвечаю я, — но не пойдет. Извини, Иззи. Я музыкальный критик. Мое дело писать о музыке, а не на ромашке гадать «любит-не-любит». Я не могу писать об «отношениях», для меня это слишком… — Я неопределенно верчу рукой в воздухе и умолкаю. Иззи откровенно потешается.

— Наверно, ты прав, — говорит она. — Ничего у тебя не выйдет. Склад ума не тот. Если тебя спросить, о чем думают мужчины, ты просто ответишь: «Ни о чем».

— Точно, — отвечаю я. — Ни о чем мы не думаем. Ну разве что о голых бабах — да и то изредка. У мужчин мышление визуальное: в девяти случаях из десяти мы думаем о том, что видим перед собой. Например, — тут я указываю на кустик юкки, что мирно зеленеет в горшке на телевизоре, — не пересчитать, сколько раз, выключая телевизор, я задумывался об этой штуковине: о чем она думает, если растения умеют думать, что с ней будет, если вытащить ее из горшка, откуда взялось слово «юкка» и почему оно так странно звучит, потом от юкки постепенно переходил к голым бабам… и так далее.

— Под «голыми бабами» ты имеешь в виду меня? — широко улыбаясь, осведомляется Иззи.

— Естественно. Но речь я веду, дорогая женушка, к тому, что не стоит искать у меня в голове какие-то задние мысли. Их там нет. Передних мыслей, впрочем, тоже. В лучшем случае — две-три мыслишки о юкке.

— Ты что, серьезно? Ты и вправду думаешь о юкке каждый раз, когда ее видишь?

— Вот именно.

— Нет бы подумать о чем-нибудь интересном — например, обо мне!

Я сокрушенно киваю.

— Ты прав, — говорит Иззи, выключая огонь под сковородкой, — такие мысли лучше держать при себе. Господи, какое счастье, что я родилась женщиной!

Она чмокает меня в щеку и начинает раскладывать пасту по тарелкам.

— Дейв!

— М-м?

— А сейчас ты о чем думаешь?

— Прямо сейчас?

Она кивает.

— О том, кто придумал пасту и как это у него вышло. Сразу — или, может, он сначала долго эксперименты проводил…

— Знаешь что? — улыбаясь во весь рот, говорит Иззи. — Иногда я тебя просто ненавижу!

— Догадываюсь! — отвечаю я.

На самом деле я вовсе не о пасте думаю. Мышление у мужчин визуальное, и я думаю о том, что вижу перед собой. Об Иззи. О том, как ее люблю. О том, какая она потрясающая женщина, чудная жена, какая из нее получилась бы замечательная мать.